Теория такого понятия, как «враг», заинтересовала меня, когда появилась необходимость прояснить для себя, как работают механизмы мобилизации общества. В то время ВЦИОМ проводил многолетнее исследование по программе «Советский простой человек». Так вот из исследований выходило, что в медленном и длительном разложении советской системы одним из сдерживающих и замедляющих факторов выступила природа советского человека. Тормозом работала та ментальность, которая была сформирована идеологическими, контролирующими, репрессивными институтами общества и собственной адаптацией человека к этим структурам.

Как выяснилось, базовые ценности и представления советского человека обладают чрезвычайной устойчивостью. И в этой системе ключевую роль выполняет, занимает образ врага, формируемый из таких противопоставлений, как «мы» - «они», «свой» - «чужой».

Сразу оговорюсь, идеологема «врага» работает, как говорил чапаевский Петька, в «мировом масштабе». Нет стран и режимов, при которых индивидуальное и общественное сознание не было бы подвержено этому влиянию.

Но мы ограничимся своей страной.

Теория такого понятия, как «враг», заинтересовала меня, когда появилась необходимость прояснить для себя, как работают механизмы мобилизации общества. В то время ВЦИОМ проводил многолетнее исследование по программе «Советский простой человек». Так вот из исследований выходило, что в медленном и длительном разложении советской системы одним из сдерживающих и замедляющих факторов выступила природа советского человека. Тормозом работала та ментальность, которая была сформирована идеологическими, контролирующими, репрессивными институтами общества и собственной адаптацией человека к этим структурам.

Как выяснилось, базовые ценности и представления советского человека обладают чрезвычайной устойчивостью. И в этой системе ключевую роль выполняет, занимает образ врага, формируемый из таких противопоставлений, как «мы» - «они», «свой» - «чужой».

Сразу оговорюсь, идеологема «врага» работает, как говорил чапаевский Петька, в «мировом масштабе». Нет стран и режимов, при которых индивидуальное и общественное сознание не было бы подвержено этому влиянию.

Но мы ограничимся своей страной.

Есть несколько базовых представлений, которые лежат в основе национального самосознания России, возникших на пути ее исторического развития. Эти представления начали формироваться приблизительно в первой трети XIX века. Именно тогда возникло понятие общности русских людей, осознание которой дало начало национальной истории, о которой стал писать Карамзин.

Осознание было вызвано, можно сказать, толчком извне. Началось вторжение наполеоновских войск, разыгралась война 1812 года. Это была не просто война, коих в прошлом у разных стран случалось множество. Российский поход Бонапарта и последующее его поражение положило начало противостоянию Востока и Запада, что, в свою очередь, сыграло роль важнейшего мифа, оказавшего сильнейшие влияние на рождение России как нации.

Конечно, тот исторический конфликт был сложен и противоречив. С одной стороны, Европа была, по словам Карамзина, сокровищницей всего самого ценного, что накопило человечество, а значит, притягивающим идеалом, к которому Россия должна была и хотела стремиться. А с другой стороны – Запад представлял угрозу национальной самобытности России, ее историческому укладу и т.д. Из этого противоречия в том же веке выросли и стали истово спорить о судьбе родины славянофилы и западники.

Спор продолжается и по сей день. Что и говорит о его актуальности: на это структурное, развернутое во времени противостояние наверстывается многое другое. В том числе самосознание группы людей как единого целого. Отсюда и образ врага. Деление окружающих на «свой» – «чужой». Именно из такой поляризации можно было выделить признаки того, что могло входить и входило в определение нации.

В России это неминуемо стало создавать определенный комплекс национальной неполноценности, потому что приходилось сравнивать себя и с такими «другими», которые оказывались более развитыми. Это вроде бы обозначило цель, к которой надо стремиться. Но тут же в «своих» возникал и ширился целый ряд негативных черт: зависть, ненависть, стремление избавиться от такого притягивающего и отталкивающего «чужого».

Очень важное историческое обстоятельство – в то же время образ врага вызывает к жизни идею власти или государства. В массовом сознании эти два понятия, как правило, сливаются в некую силу, с помощью которой затем создается общество. То есть не общество создает государство и его институты, а сила власти консолидирует, мобилизует общество, выстраивая в нем ценностную систему, формируя стандарты поведения и проч.

Никакой другой механизм возникновения российской государственности был невозможен. Это, конечно, говорит об определенной неразвитости, отсталости от Европы, где все-таки уже существовали независимые друг от друга сословия, династии, Церковь и другие конкурирующие группы со своими интересами и мотивациями. А вот в России вышло иначе: власть выращивала внутри себя относительно самостоятельные социальные силы.

Само слово «общество» пошло от собрания петровской ассамблеи, от дворянства, от таких выражений и понятий, как «свет» или «полусвет», то есть все те образования, которые не являются властью, не связаны с ней. Но ею сохраняются и защищаются.

Очень важно, что при этом власть тоже предстает в несколько разноречивом свете. Она и развивает общество, предлагая ему систему стимулов, и одновременно подавляет его, держа в определенных рамках. Диалектика этих сил как раз и создает историческую драматургию. Владимир Набоков писал в своих воспоминаниях о том, что вся русская история – это появление и развитие вольнолюбивой русской культуры при гипертрофии полиции.

В такой модели развития и существования враги – это не какие-то конкретные силы. А то, что порождается изнутри, с проекции на «другого».

Поэтому враги содержательно могут меняться. Их лица могут быть самые разные – татары, шведы, немцы, англичане или американцы.

Важнее только сама функция создания очередного врага. Потому что, только проявляя враждебность, несогласие, отрицание, мы можем выражать себя. Причем это не обязательно должен быть враг настоящего времени. По этой же модели мы проецируем себя на врагов в прошлом. Ярчайший пример – телепередача «Исторический процесс», когда идет дискуссия о том, кто был настоящим врагом своей страны – Сталин или Тухачевский, Вавилов или Лысенко.

Наряду с этим совершенно естественно вырастают не только образы врагов, но и мифы об исключительности, особости русского человека и особом пути страны. Надо сказать, что это не оригинальные прозрения. Они заимствованы у немцев. Только у тех Запад представляла холодная буржуазная Франция, а ей противостояла теплая уютная Германия.

Ничего содержательного и потенциально полезного в идее особого пути нет. Это всего лишь способ спрятать от признания себя слабой, неразвитой страной со всеми вытекающими отсюда национальными комплексами, которые собственно эту идеологию народа-мессии и порождают.

Особый путь – это такая хитрая штука, которая блокирует потребность в самопонимании, самоанализе, а значит, и в развитии. И тогда сразу отпадают вопросы о том, почему при такой удивительной нашей особости мы все больше сворачиваем на обочину прогресса, пропуская, казалось бы, не особые, но такие работящие, толковые и уже давно не бедные народы?

Ответ давно известен – потому что мы не такие, мы духовные, мы выше материального, мы не понимаем вашего алчного, безнравственного мира. А что это такое, как не обыкновенная ложь и глубокое презрение к собственному народу, который хочет есть, пить, развиваться, пользоваться всеми благами современной цивилизации. А если у этой цивилизации есть пороки, если она в опасности, так почему вместе с другими не попытаться что-то сделать во спасение и развитие всех?

Здесь круг замыкается, и вновь начинает крутиться пластинка про особый путь и особый народ.

Носителей этой идеи не убеждают никакие исследования ученых, который говорят, что никакой особости нет. И все социальные болезни, показатели развития личности и нации, уровень духовности – это и многое другое никак не выделяет Россию в особый народ. И вдохновители этой идеологии это прекрасно понимают. Отсюда – солидарная негативная реакция на критикующего, на иного, на «врага». Со всеми последующими конспирологическими вариантами объяснения грядущей государственной и народной беды: Россию хотят захватить, расчленить, изъять у нее все природные богатства.

В ход идет все – от простецкого «нас опять подставили» до «мировой закулисы», «всемирного заговора против России» и конца света, обещанного не календарем майя, а, само собой, нашими древнейшими грамотами.

Вот и получается: пугать себя и других, выявлять и назначать врагов – куда приятнее, чем работать.

Причем наши исследования выявляют в этих процессах интересные зависимости.

Когда в перестроечном 1989 году Левада-Центр впервые задал вопрос: «Есть ли у нашей страны враги?», 47% опрошенных ответили: «Зачем искать врагов, если все проблемы в нас самих». А врагов называли примерно 13%.

Но как только начались известные и болезненные реформы, старые мифы стали подниматься. Людям, очевидно, плохо объяснили – что и зачем делает власть и почему возникли большие трудности. И вот уже две трети населения соглашаются с тем, что всю эту кашу заварили внешние враги, которые подкупили наших младореформаторов. А потому ждут Россию колонизация, расчленение и гибель.

Сегодня примерно такая же картина – 70% считают, что у России есть враги. Это оборонное сознание находит свое выражение и в оценке работы лидеров государства. Так, самую высокую оценку получила внешнеполитическая деятельность, связанная с укреплением обороны, с жесткими заявлениями российской позиции на международной арене. Сработало, конечно, и все то, что связано с известным слоганом «Россия встает с колен».

Но реальность, которую исследуют социологи, к сожалению, не показывает ни материального, ни духовного подъема.

Для социолога было бы непростительным упрощением полагать, что роль врага в общественном мнении есть результат навязанной пропаганды, идеологического манипулирования, или, как сейчас говорят, пиара. Сама уверенность в могуществе подобных технологий – всего лишь один из вариантов теории заговора, иное выражение «конспирологического мышления». Абсурдность обожествления пиара становится очевидной, если перенести эту манипулятивную машину в контекст развитых демократий, например, в условия британских выборов.

Никакая пропаганда не может быть действенной, если не опирается на определенные ожидания и запросы массового сознания, если она не адекватна уже имеющимся представлениям, легендам, стереотипам понимания происходящего, интересам к такого рода мифологическим разработкам. Внести нечто совершенно новое в массовое сознание – дело практически безнадежное, можно лишь актуализировать те комплексы представлений, которые уже существуют в головах людей. Поэтому рост значимости представлений о враге всегда обеспечивают два фактора – рационализированные интерпретации действительности властными элитами и аморфные, разнородные массовые взгляды, объяснения, верования, суеверия, символы и т.д.

Совместно с одним известным немецким институтом мы проводили перекрестное исследование. Мы опрашивали россиян об их представлениях о Германии и отношении к немцам, а немцы – о том, какими им представляются русские и Россия.

Первое, что бросается в глаза в немецких ответах, – заметное ухудшение отношения к России. Это выражается в разочаровании в выбранном нами пути. То есть отношение, отмеченное в 90-е годы, фактически поменяло свой знак. Сказались вторая война на Кавказе, отношение к правам человека, авторитаризм, коррупция и неспособность власти что-то кардинально изменить в лучшую сторону.

Что касается опросов россиян, то здесь картина обратная. В ответах преобладала поддержка централизации власти, уверенность в том, что страна «возрождается», и одобрение это чаще всего связывалось с узнаванием примет советской модели общества и государства. А в том прошлом, как известно, прекрасно себя чувствовал образ врага – как внешнего, так и внутреннего. Образу врага всегда хорошо в кризисные периоды жизни общества. Тогда воскресают все живучие мифы нашего сознания. Тогда лженаука начинает называть истинную науку мракобесием и т.д.

Часто возникает вопрос: научно-технические достижения, средства массовых коммуникаций, Интернет – как при такой информированности, открытости возможна столь массовая вера в мифы?

Тут все и просто, и непросто. Миф по сути своей иррационален. Именно поэтому средств борьбы с ним практически нет. Средства массовых коммуникаций, Интернет – это всего лишь инструменты передачи. Им все равно, что транслировать – миф или информацию, развеивающую этот миф.

Только сам пользователь, зритель, слушатель, читатель может что-то поменять в своей голове. Добраться до твердого убеждения – вот это правда, а это ложь. Но может и не добраться. Не потому, что слаб умом, а потому, что источников информации у него может оказаться мало. Вот тут уровень развития демократии в стране может сыграть свою роль. Какую? Ответ тоже неоднозначен.

Там, где у человека есть десяток каналов получения информации, при этом они независимые и разные, там потребитель живет в мире разных мнений, концепций, дискуссий. Потребляя все это, он может принять для себя решение – наша страна не окружена кольцом заговоров, и внутри у нее не окопались американские наймиты и инопланетяне-сионисты.

Но тот же человек может стать и на сторону творцов вредных мифов. Это уже неизбывные издержки демократии, которая всегда предлагает выбор.

А вот там, где есть 10 телеканалов, но все контролируются мифотворцами… А если еще и зарплата миротворцев зависит от объема навеянного эфиром страха, там уже, как говорится, без вариантов.