Нина Борисовна Мечковская - филолог, лингвист, профессор Белорусского государственного университета (Минск). Автор книг по истории языка, семиотике, языковой политике в Белоруссии.

 

Нина Мечковская

Почему в постсоветской Беларуси все меньше говорят на белорусском языке?

Этнический язык белорусов: уходящая реальность

 

В представленной ниже таблице по данным семи переписей показано, как на протяжении последних 80 лет менялась доля граждан БССР/Беларуси, назвавших себя белорусами (далее эту группу мы будем называть этнические белорусы), и доля тех этнических белорусов, которые считали белорусский язык для себя родным.

Легко заметить, что за два постсоветских десятилетия этническое и языковое самоопределение друг с другом не согласуется. Если доля этнических белорусов последовательно, хотя и не резко, возрастала, то доля белорусов, называвших белорусский родным языком, в 1999 году ощутимо вырос (хотя и не достиг пика 1970-го), однако через 10 лет этот показатель обвально снизился (почти на 25%) и достиг рекордного минимума.

 

Нина Борисовна Мечковская - филолог, лингвист, профессор Белорусского государственного университета (Минск). Автор книг по истории языка, семиотике, языковой политике в Белоруссии.

 

Нина Мечковская

Почему в постсоветской Беларуси все меньше говорят на белорусском языке?

Этнический язык белорусов: уходящая реальность

 

В представленной ниже таблице по данным семи переписей показано, как на протяжении последних 80 лет менялась доля граждан БССР/Беларуси, назвавших себя белорусами (далее эту группу мы будем называть этнические белорусы), и доля тех этнических белорусов, которые считали белорусский язык для себя родным.

Легко заметить, что за два постсоветских десятилетия этническое и языковое самоопределение друг с другом не согласуется. Если доля этнических белорусов последовательно, хотя и не резко, возрастала, то доля белорусов, называвших белорусский родным языком, в 1999 году ощутимо вырос (хотя и не достиг пика 1970-го), однако через 10 лет этот показатель обвально снизился (почти на 25%) и достиг рекордного минимума.

 

Группы населения	% группы (по годам переписей)
	1926	1959	1970	1979	1989	1999	2009
Этнические белорусы в населении БССР / Беларуси	80,22	81,1	81,0	79,4	77,9	81,2	83,7
Белорусы, которые назвали белорусский родным языком	71,8	84,2	90,15	83,50	80,22	85,6	60,8

 

В следующей таблице представлены данные двух постсоветских переписей[1], позволяющие увидеть, как относятся к белорусскому языку основные этнические группы в Беларуси, а также ее городские и сельские жители.

 

Этнические и социальные группы населения Беларуси	Удельный вес этнической или социальной группы (в % ко всему населению)		Белорусский язык назвали (в % к численности своей этнической или социальной группы)
			родным		Языком повседневного домашнего общения
Годы переписей	1999	2009	1999	2009	1999	2009
Белорусы	81,2	83,7	85,6	60,8	41,3	30
Русские	11,4	8,3	9,0	2,8	4,3	2,1
Поляки	3,9	3,1	67,0	58,1	57,6	40,9
Украинцы	2,4	1,7	14,3	7,9	10,2	6,1
Жители городов	69	74	66,9	44,1	19,8	11,3
Сельские жители	31	26	89,2	79,7	74,7	58,7
Все население	10,04 млн. (100%)	9,50 млн. (100%)	73,7	53,22	36,7	23,4

 

Во второй таблице обращает на себя внимание новый, по сравнению с матрицами советских переписей, вопрос - о "языке повседневного домашнего общения", в отличие от "родного языка". Кому-то это разделение покажется избыточным, а может быть, и абсурдным: "С какой это стати люди дома говорят на неродном языке?". Однако в белорусской, а также украинской ситуации языковое самоопределение человека, расколотое подобным образом, - это реальность. Более того: цифры переписей в столбцах о родном и домашнем белорусском языке - это реальность именно языкового сознания людей, их представлений о желательном, позитивном или о должном, однако это не реальность их языкового бытия. Живущие в белорусских городах видят, а приезжие быстро замечают, что все вокруг говорят по-русски; что белорусский можно услышать или в метро и электричках, или в среде гуманитариев и, как правило, "по работе" - в общении между преподавателями и студентами белорусской истории и филологии, части журналистов и писателей, части оппозиционных политиков. Белорусы составляют почти 84% населения (это в 10 раз больше, чем русских), в стране нет конфликтов на этнической почве, при этом употребление белорусского языка день ото дня сокращается.

В январе 1990 года на волне "парада суверенитетов" был принят закон, по которому белорусский стал государственным языком; в 1991-1994 годах в стране велась государственная политика белорусизации. Однако на майском референдуме 1995-го, проведенном через 10 месяцев после избрания Александра Лукашенко президентом Беларуси, на вопрос "Хотите ли вы, чтобы русскому языку был придан статус, равный с белорусским языком?" положительно ответили 83,3% голосовавших, и в суверенной Беларуси стало два государственных языка. Даже юридическая (не говоря о реальной) значимость белорусского снизилась; из всех славянских "титульных" языков (чье имя созвучно с названием страны) только белорусский язык делит статус государственного с языком другой страны. Оба языка Беларуси престижны, но по-разному. Белорусский - как один из государственных символов (как герб, флаг, гимн), в Минске и отчасти в областных городах - как элитарный язык национально ангажированной интеллигенции. Русский - как язык повседневного общения горожан, основной язык образования, власти, СМИ, Интернета, книг и, конечно, как язык, с которым не пропадешь за границами Беларуси. Почти 80% сельских жителей (а это 26% населения страны) считают белорусский своим родным языком, 59% сельчан назвали белорусский - языком домашнего общения. Однако не приходится говорить о заповедной сохранности деревенского белорусского: он вытесняется трасянкой - хаотически смешанной белорусско-русской речью.

Почему 20 лет государственного суверенитета Беларуси не привели к возрождению белорусского языка? Тем более, что белорусизация начала 1990-х была не стартом возрождения, а его второй на протяжении ХХ веке попыткой. Первое возрождение (1906-1928) связано с либерализацией жизни после революции 1905-1907 годов, распадом Российской империи и образованием Белорусской Народной Республики (1918), а после ее падения под ударами большевиков - с образованием БССР (1919). Второе белорусское возрождение обусловлено новым кризисом империи и образованием Республики Беларусь (1991). И что в итоге? Что изменили в жизни и сознании белорусов сто лет национального возрождения? Чего недостает белорусам, чтобы заговорить по-белорусски? И пройдена ли точка невозврата к родному языку?

 

Почему ближайшее родство с русским языком помешало нормальной жизни белорусского и украинского языков?

 

По всему периметру Российской империи жили много народов, но их титульные письменные языки остались в достаточной мере сохранны, и только в Беларуси и Украине русификация достигла критического уровня и даже перешла его. Почему? Причины две, и обе связаны с ближайшим родством языков. Во-первых, нигде в империи, кроме Беларуси и Украины, этническая речь не ассимилировалась так "естественно", "народно", "снизу" - в результате постепенной "капиллярной" инфильтрации русского языка, которая исподволь превращала народную речь в суржик и трасянку. Во-вторых, дело в национально-языковой политике царизма. Близкое родство языков служило основанием видеть в белорусском и украинском не самостоятельные языки, а диалекты русского, то есть феномен этнографический и уходящий, а главное - "не польский" ("польской" интриги царизм опасался более всего). Это открывало дорогу русским школам - вместо национальных. Даже свободы, завоеванные революцией 1905-1907 годов, не сняли запретов на преподавание белорусского и украинского языков в школах; в Беларуси и "подроссийской" Украине появление школ, где преподавание велось на национальных языках, стало возможным только в 1915-1916 годах, и то лишь на оккупированных немцами землях.

В истории восточных славян близость языков до сих пор сдерживает самоопределение народов и развитие языков. Приведу факт, ставший после избрания Лукашенко президентом Беларуси одним из первых сигналов к свертыванию белорусизации. В то время в Беларуси при повсеместном двуязычии (то есть при хотя бы пассивном владении вторым языком) практически не было реального "языкового барьера": большинство взрослых достаточно хорошо понимали оба языка, поэтому умение объясниться по-белорусски не требовалось в целях повседневного "выживания". И вот во время одного из первых выступлений в качестве президента, в августе 1994 года, вопреки уже сложившейся к тому времени традиции, согласно которой первые лица публично говорили на белорусском, Лукашенко заговорил по-русски. На вопрос-упрек из зала, почему он говорит не по-белорусски, Лукашенко ответил: "А кто здесь меня не понимает?" - и затем заговорил о "перегибах" в белорусизации и о том, что "здесь нужен задний ход". Зал Минского педагогического университета, в котором выступал Лукашенко, встретил эти слова аплодисментами.

Замечу, однако, что языковая близость или отдаленность еще не решают вопроса о том, говорят ли люди на разных языках или на двух диалектах одного языка. Решение зависит от языкового самоопределения людей, то есть от их представлений о том, на каком языке они говорят. Бόльшая близость двух языков не является губительным фактором для одного из них, однако для сохранения языка нужны как минимум национальные школы. Если же близкородственные языки соседствуют и за одним из них не закреплены даже начальные школы, то возникают условия для его постепенной ассимиляции доминирующим языком. Именно так возникали суржик и трасянка.

 

Столетия русификации украинского и белорусских языков "на корню"

 

После того, как при Богдане Хмельницком левобережная Украина вместе с Киевом вошла в состав Московского государства (1654), а белорусские земли после разделов Речи Посполитой (1772-1795) оказались в составе Российской империи, украинский и белорусский языки стихийно, постепенно, но неумолимо русифицировались. В наше время суржик и трасянка воспринимаются как речь малообразованных "простых" людей, однако языковая русификация начиналась в речи тех украинцев и белорусов, кто был ближе к власти: чиновников из "местных", учителей, поместных дворян, мещан. Вскоре карикатурное изображение смешанной речи попало в комические оперы и водевили.

В отличие от переходных белорусско-русских (или украинско-русских) диалектов, в трасянке, как и в суржике, нет единой "пропорции" в соединении собственных и русских черт. Мера русифицированности речи бывает очень разной. Поэтому трасянка не могла бы развиться в "новый" язык всех белорусов. Как выглядит почти предельно "трасяночная" речь, можно почувствовать по нескольким фразам пожилой белорусской крестьянки из Витебской области - русизмы выделены курсивом, в скобках после русизма дано его белорусское соответствие:

 

"Ну дык яна ж там жывець i гаворыць усё врэмя [увесь час] на рускiм языку [мове]. Ну дык стыдна [ссорам] ж было б гэдак во гаварыць на сваёй мове, як мы гаворым. Затое што ён [язык] невыразны, нячысты. Каб чыста беларускi - я чую, вы гаворыця па-беларуску. Не саўсём [зусім]. Там жа ж на каждым шагу б (кожным кроку) пiрасьмiялi".

 

Эта женщина говорит только на трасянке. Однако многие ее соседи говорят то на трасянке (дома или в другой неофициальной обстановке), то по-русски (с малознакомыми людьми или в более официальном общении), а другие односельчане (например учителя) говорят еще и по-белорусски (на уроках), хотя в учительской - по-разному, в том числе и на трасянке. В целом картина речи в таких вполне типичных белорусских деревнях очень пестрая, но ни чисто белорусской, ни чисто русской речи здесь не услышишь. Конечный пункт "естественной" эволюции трасяночной речи - не "новый белорусский", но русский язык с уходящим "белорусским акцентом". Национально ангажированная белорусская интеллигенция ощущает ложную этничность трасянки как нестерпимую и драматическую фальсификацию народной речи. И в СМИ по отношению к трасянке преобладают резко отрицательные оценки: это всеми презираемая жудасная трасянка, моўны ублюдак, моўнае вычварэнне (уродство), моўная жвачка, моўная хiмера, чудовищная смесь языков и тому подобное.

 

Как искореняли предпосылки национального возрождения белорусов. Народ, наказанный царизмом за союз с Польшей

 

В условиях безгосударственности народа вопросы сохранения народного языка и культуры могут кого-то волновать только при некотором необходимом уровне образования и материального благополучия. Обычно это заботы "среднего класса", и прежде всего - интеллигенции. В белорусских землях империи власть искореняла даже потенциальные "точки роста" национального движения. Империя нанесла экономике, образованию, культуре белорусов ущерб, сопоставимый с тем, который терпит побежденная в войне, аннексированная и наказанная сторона.

Справедливость этого тезиса станет очевидной, если сравнить политику царизма в Украине и Беларуси. В глазах царизма, Украина - это союзник России в войнах против Польши, в то время как белорусы со времен Великого княжества Литовского чаще выступали в союзе с Польшей (или с польским национальным движением) против России. Хотя в политике царизма и в Украине, и в Беларуси определяющей линией была русификация, однако в ее методах наблюдались различия. Если в Беларуси империю беспокоил не белорусский, а "польский вопрос", то в Украине шло в первую очередь насаждение русских культурно-образовательных институций, и только во вторую очередь - репрессии против национального движения (в котором, впрочем, царизм также усматривал "католическую интригу" и "польский сепаратизм"). Поэтому если в Украине ХIХ века правительство открывало университеты и лицеи, то в Беларуси высшие и привилегированные школы закрывались, число гимназий ограничивалось, библиотеки и архивы вывозились - как культурные ценности из завоеванных земель.

Приведу хронологию открытия высших школ в Украине: Харьковский университет (1805), Харьковский сельскохозяйственный институт (1816), Нежинский лицей (1820), Киевский университет (1834), Киевский медицинский (1841), Новороссийский университет в Одессе (1865), Харьковский политехнический (1885), Киевский политехнический (1898), Киевская консерватория (1913). А вот хронология разрушения образования в Беларуси: в 1832 году, после восстания, закрыт Виленский университет, его библиотеку вывезли в Киев, где как раз готовились открыть университет Святого Владимира; в 1842 году теологический факультет Виленского университета был преобразован в Римско-католическую духовную академию и переведен в Петербург; в начале 1830-х годов Полоцкий кадетский корпус (открытый на основе иезуитского коллегиума, созданного в 1581 году, с богатейшей библиотекой, типографией, картинной галереей, обсерваторией) был переведен в Москву, где стал Первым московским кадетским корпусом; Горецкий земледельческий институт (открыт в 1849 году, это была первая в империи высшая сельскохозяйственная школа) после восстания 1863-го закрыли и перевели в Петербург. Ко времени Первой мировой войны в Беларуси не было ни одной высшей школы; уровень образования оставался более низким, чем в остальной части европейской России: три четверти населения было неграмотным (в губерниях с русским населением - 70,7%).

Украинские университеты, хотя до 1916 года они были исключительно русскоязычными, явились главным источником национальной книжно-гуманитарной культуры и национального движения. Среди выпускников дореволюционных университетов Украины есть имена европейского и мирового уровня (Потебня, Грушевский, Драгоманов, Костомаров, Житецкий, Крымский, Булаховский, Огиенко, Шевелев и другие). Для белорусов же, в отличие от украинцев, высшее образование оказалось возможным только за пределами родного края, что ускоряло денационализацию интеллигенции. Зачинатели белорусской гуманитаристики учились в Петербурге (Эпимах-Шипила, Тарашкевич, Гарэцки), Нежине (Карски), Москве (Никольски), Киеве (Довнар-Запольски), Юрьеве (Игнатовски), Одессе (Бузук). Некоторые видные деятели белорусской культуры так и не получили высшего образования (Насович, Раманав, Антон Луцкевич, Ластовски, Цишка Гартны (Жилунович), Лёсик), в том числе классики национальной литературы Янка Купала и Якуб Колас.

Так белорусы в начале XX века оказались народом без белорусскоязычной интеллигенции и чиновничества, без национальной школы, хотя бы начальной; без своего языка за пределами крестьянской хаты. Сам этноним "белорусский" становился социальной характеристикой, означая "крестьянский", "кустарный", "бедный", "простой". Самостоятельность, "белорусскость" значимых культурных событий, включая судьбы людей, игнорировалась. Все, что поднималось над уровнем бесписьменного крестьянского быта - церковь, школа, канцелярия, - автоматически становилось либо "русским", либо "польским".

Важное следствие отсутствия университетов в дореволюционной Беларуси - недостаточная социально-культурная весомость белорусской национальной элиты (в сравнении с украинской). Это обусловило цепь последующих различий между украинской и белорусской культурами и национальными движениями: ко времени провозглашения независимых Украинской и Белорусской Народных Республик (1917-1918) белорусская учено-литературная традиция оказалась менее представительной, чем украинская; БНР продержалась меньше, чем УНР, и меньше успела сделать для укрепления своего суверенитета. Потом это сказалось в различиях судеб белорусской и украинской эмиграции; в разной основательности культурно-образовательной работы в межвоенные годы; в 1960-1980-х годах - в отсутствии в БССР диссидентства. В Украине, в отличие от Беларуси, было правозащитное движение, хельсинкские группы, самиздат, политзаключенные (националисты и правозащитники), движение за автокефальную украинскую православную церковь.

 

Пассионарный первотолчок возрождения

 

В Беларуси первую волну национального возрождения именуют "нашанiўскае адраджэнне" - по названию одной из первых легальных газет на белорусском языке - "Наша нiва", в 1906-1915 годах выходившей в Вильно. Движение было близким к социал-демократии, оппозиционным, но легальным; национальная программа не шла дальше автономии Беларуси в составе демократической федерации народов России. Основная деятельность носила культурно-просветительский характер: издательская, литературная, газетно-журнальная, театральная работа, воскресные школы на белорусском языке. В литературе первенствовали поэзия и драматургия. Поразительна отвага участников движения: в бедном и на три четверти неграмотном крае, при постоянных жандармских репрессиях, в условиях заполненности окружающего информационного и образовательного пространства русско- и польскоязычными институциями и произведениями - вопреки всему пробуждать национальное достоинство белорусов, звать народ к самостоятельной политике и экономической активности, к просвещению и культуре на родном языке. Реальные плоды самодеятельного нашанiўского возрождения, в сравнении с результатами последующей государственной белорусизации, более чем скромны. И все же пассионарность зачинателей дала движению мощный идейный заряд, и оно было продолжено. Без нашанiўского возрождения не было бы Белорусской Народной Республики 1918 года, а позже - БССР и Республики Беларусь. По своей преданности идеалам просветительства и крестьянской демократии, по бескорыстному подвижничеству и студийному энтузиазму нашанiўскае адраджэнне остается в истории национального движения белорусов непревзойденной высотой и легендой белорусской культуры.

 

Советская белорусизация 1920-х годов: "золотое десятилетие" в истории белорусского языка или "точка невозврата"?

 

Белорусизация была слагаемым ранней большевистской идеологии и политики коренизации национальных окраин (привлечения их коренного населения к государственному и культурному строительству), а кроме того - дипломатическим козырем СССР/БССР в условиях активности белорусской эмиграции и разделенности белорусских земель между СССР и Польшей. Советская Белоруссия позиционировала себя в качестве государства "всех белорусов" - центра национального строительства и грядущего расцвета народа. Белорусизация 1920-х годов далеко ушла от клубной камерности довоенного возрождения; это была последовательная государственная политика - с материальным обеспечением (в той скудной мере, в какой это было возможно после шести лет войны и разрухи), с некоторой юридической поддержкой (белорусский язык имел статус первого из четырех государственных языков БССР).

Белорусский язык пришел в общеобразовательные школы, стал преобладать в книгоиздании и периодике; росло число людей, считавших белорусский своим родным языком. Разумеется, неполных 10 лет для лингвистической кампании, которая должна была затронуть каждую семью в девятимиллионной стране, - это слишком малый срок для того, чтобы белорусизация стала необратимой, однако положительная динамика налицо. Благодаря белорусизации 1920-х были созданы условия для сохранения белорусского языка в образовании и культуре в последующие десятилетия.

Вместе с тем белорусизация развертывалась с большим трудом. Она не встречала поддержки у большинства населения - у крестьян, которые не хотели отдавать детей в белорусские школы, потому что вполне осознавали социальное распределение языков: "русскоязычный город и белорусскоязычная деревня"[2]. В более широкой временнóй перспективе приходится констатировать, что в предвоенной Беларуси белорусский язык не успел стать основным средством коммуникации в сферах власти, высшей школы и культуры; в городах, как и до революции, преобладали трасянка и русский язык.

В силу тоталитарной природы большевизма политика "коренизации" всегда имела привкус врéменных, тактических уступок малоперспективным настроениям. Генеральной же стратегией советской власти оставался централизм и унитаризм. В середине 1920-х годов начинают сужаться границы дозволенного в области национально-языкового строительства. Упреки в "нацдемовщине" (от национальные демократы) стали звучать как доносы и приговоры; с начала 1930-х годов ссылки, заключения и расстрелы становятся массовыми. В 1933-м проводится русифицирующая реформа белорусской орфографии, которая имела прежде всего символическое и идеологическое значение: она продемонстрировала диктат Москвы и курс на русификацию. Это привело к резкому уменьшению присутствия белорусского языка в культуре, образовании, в работе органов власти. Крестьянское недоверие к белорусизации оправдалось.

Вместе с тем в 1920-х годах белорусский язык крестьянского большинства и белорусский язык школы, книги, газеты, театра были близки друг другу, как никогда прежде и позже. Крестьянские дети постигали школьную науку на родном языке - это ли не "золотой век" в отношениях между диалектной речью крестьянской страны и ее молодым литературным языком, еще не успевшим отдалиться от народной основы? Могло показаться: вот он, тот народный подъем, к которому звала "Наша ніва". Информационные технологии 1920-х годов, сводившиеся к книгоизданию и периодике, работали на белорусизацию, но не ограничивали ее: кино было немым, радио - редкостью, а телевидение еще не изобрели. Информационные технологии более позднего времени вошли бы в противоречие с локальным характером белорусского "контента" 1920-х годов.

"Золотое десятилетие" белорусского языка оборвалось раньше, чем минуло 10 лет советской власти. Свертывание белорусизации в конце 1920-х явилось точкой невозврата к возрождению белорусского в качестве основного языка Беларуси. Однако это стало видно только в конце ХХ столетия - когда в суверенной Беларуси государство вновь взяло курс на белорусизацию и никакие внешние силы этой политике уже не мешали, однако у самих белорусов не хватило патриотической воли и сил перейти на белорусский язык.

 

Белорусы накануне развала СССР: замыкающие в "параде суверенитетов". Почему не спешили?

 

В марте 1991 года, по инициативе Горбачева, был проведен всесоюзный референдум с вопросом, хотят ли граждане жить в обновленном и демократическом Советском Союзе. Прибалтийские республики участвовать в референдуме отказались; остальное население СССР, в том числе жители БССР (в отличие от Украины), высказались за сохранение Союза. Белорусов устраивала жизнь в "двух измерениях": в полугосударственном образовании со статусом "союзной республики", к тому же "члена ООН", и одновременно - в большом и хорошо вооруженном многонациональном Советском Союзе.

Русификаторская политика Москвы и руководства БССР, интенсивная урбанизация Беларуси (одна из самых сильных в мире), развитие средств массовой информации, в первую очередь "центральной" (московской), - все это ко времени распада СССР ослабило и без того несильное национальное самосознание белорусов. Впрочем, большинство белорусов, в том числе проживавших за пределами БССР, отвечая на вопросы переписей и анкет о национальности, отнюдь не отказывались от имени своего народа (и не чувствовали необходимости или карьерной "полезности" такого отказа). Ассимилированность белорусов проявлялась иначе: по переписи 1989 года, из всех советских народов, обладавших той или иной формой государственности, среди белорусов была самая высокая доля тех, кто назвал родным языком не белорусский, но русский, - 28,5% (из украинцев русский язык назвали родным 18,8%). Советские белорусы в большинстве своем не задумывались над тем, что помешало становлению белорусской нации. В стране - от Бреста до Владивостока - белорусы не чувствовали себя пасынками: на виду были примеры белорусских карьер, вполне успешных в общесоюзном масштабе, - от кремлевского долгожителя, министра иностранных дел СССР Громыко до академиков, космонавтов и звезд поп-музыки (вспомним всесоюзную в конце 1970-х славу ансамбля "Песняры").

Что касается белорусского языка, то к нему относились по-разному. Его судьба волновала белорусских писателей, филологов-белорусистов, отчасти журналистов и немногих гуманитариев, но не инженеров и не вчерашних крестьян, пришедших на заводы и стройки. Более того, "простые" люди часто считали свою белорусскую речь "некультурной", "деревенской" и хотели бы говорить "по-городскому".

Приведу свидетельство, которое позволяет почувствовать остроту проблемы. Белорусский литературовед Адам Мальдзис вспоминает, как 1966 году у него в доме Уладзимир Караткевич, классик послевоенной белорусской литературы и предтеча Второго возрождения, спорил с драматургом Анатолием Галиевым о будущем белорусского языка.

 

"Галиев стал доказывать, что "национальные" критерии уже отжили свое и должны уступить место "технократическим" взглядам. Потому Володе, мол, нет резона держаться белорусской мовы, бедной, неделикатной. Стал бы писать по-русски, так были бы и слава, и гонорары. Караткевич злился; опровергая оппонента, читал стихи Багдановича. Пробовал - Гаруна. "Кому все это надо? - перебивал его Галиев. - Может, вот им?" - показывал на моего сына и его свояка из деревни. Неожиданно на сторону более далекого гостя [Галиева. - Н.М.] встала и моя покойная мать... И тут Володя первый раз на моих глазах заплакал: "Все вы даже не знаете, какую страшную вещь говорите""[3].

 

Государственная белорусизация 1991-1994 годов: половинчатый энтузиазм граждан и языковые проблемы школьников

 

В политике белорусизации основное внимание уделялось возрождению белорусского языка. Расширялось обучение по-белорусски в детских садах, школах, вузах, в том числе на негуманитарных факультетах; был введен зачет по белорусскому для аспирантов всех специальностей. Тысячи учителей и служащих в рабочее время учились на бесплатных курсах белорусского языка, при этом десятки чиновников высокого ранга действительно стремились научиться свободно говорить по-белорусски. Расширилось использование белорусского языка в визуальной информации, делопроизводстве, служебной переписке. Резко выросло количество белорусских газет, журналов, книг.

Однако, чтобы заговорить на белорусском, добиться, чтобы он стал основным языком хотя бы в официальной и публичной жизни страны, нужны немалые личные усилия множества людей, решивших выучить язык. Для большинства людей, в том числе этнических белорусов и поборников независимости, "в теории" стоявших за возрождение белорусского, труд практического овладения языком оказался непосильным. Белорусский не становился служебным языком в большинстве учреждений, на него не переходили суды и милиция, торговля и банки. Что касается решающей для укрепления языка сферы - образования, особенно среднего, - то доля белорусскоязычных школ и классов возрастала. Однако белорусизация школы носила поспешный и формальный характер, без надлежащей языковой переподготовки учителей, без должного обеспечения белорусскими учебниками по предметам. Основная тяжесть белорусизации легла на плечи тех школьников, которые, выйдя из русскоязычных семей (белорусов, русских, украинцев, поляков, евреев), оказались в белорусских классах (именно оказались, потому что в большинстве случаев выбора не было). Никто не знает, что реально происходило на уроках в школах, которые в середине учебного года, без согласия, а иногда даже без предупреждения учеников и родителей, вдруг объявлялись белорусскими.

 

Безудержная экспансия русского языка на белорусском информационном рынке. Языки белорусского Интернета

 

Годы активной белорусизации увеличили присутствие белорусского языка в продукции белорусского книгоиздания, белорусских вещательных и печатных СМИ, однако ни преобладания белорусскоязычных изданий, ни хотя бы паритета в использовании белорусского и русского языков не было. В продукции издательств Беларуси в 1999-2009 годах книг на русском языке (названий) выпускалось в среднем в 10 раз больше, чем на белорусском, при этом книги на русском печатаются, как правило, значительно бóльшими тиражами. Если же говорить не о производстве информации в Беларуси, а о белорусском информационном рынке, то в Беларуси, как и во всем мире, удельный вес импортируемого контента устойчиво растет. За период с 1994-го по 2007 год на книжном рынке Беларуси импорт книг из России вырос с 80% до 90%. В белорусском сегменте Интернета (ByNet - Байнет) доля импорта еще выше. По оценкам Юрия Зиссера, создателя крупнейшего в Беларуси портала Tut.by, информация, генерируемая во всем Байнете, составляет 6%; остальные 94% - это контент, создаваемый в России или на Западе. На вопрос журналиста, в какой мере Байнет использует белорусский язык, Зиссер ответил применительно к своему порталу (который составляет половину трафика Байнета): "На Tut.by белорусским интерфейсом пользуется полтора процента посетителей - примерно так же, как и в жизни"[4].

 

Проблемы национального языка и государственного суверенитета - разные проблемы

 

За годы суверенитета в стране все шире осознается, что: 1) суверенитет не зависит от того, какой язык преобладает в Беларуси; 2) белорусская культура не сводится к текстам и коммуникации на белорусском. Видный белорусский языковед Генадзь Цыхун еще на подъеме белорусизации предупреждал, что суверенитет Беларуси не зависит от того, на каком языке говорит большинство населения, в том числе власть: "Нельзя связывать возрождение языка с приобретением независимости, потому что может так получиться, что независимость будет, а языка не будет"[5].

Московские политологи, говоря о реальности белорусского суверенитета, видели аналог в истории Австрии:

 

"Если Белоруссия как-то "протянет" еще лет пять [то есть до 2001 года. - Н.М.], она станет привычным и уже неуничтожимым элементом европейской политической жизни. И наряду с большим Российским государством прочно укоренится и перестанет восприниматься как некая проблема маленькое "почти русское" белорусское государство, как стало привычным и перестало восприниматься как проблема существование рядом с большой Германией маленькой Австрии, тоже не совсем вписывающейся в классическую модель национального государства и тоже прошедшей в свое время через муки самоидентификации и привыкания к самостоятельности"[6].

 

Язык в роли идеологии. Коммуникация по-белорусски как политическая демонстрация и как эстетическое творчество

 

Современный литературный белорусский язык используется, во-первых, в тех сферах образования и культуры, где владение белорусским является частью профессии; во-вторых, в рамках национального движения, которое после 1995 года сузилось и радикализировалось. Активная защита белорусского стала восприниматься как оппозиционная деятельность. В городах молодые люди изучают белорусский из патриотических или профессиональных побуждений. Овладение языком, в особенности "тарашкевицей" (норма, принятая до орфографической реформы 1933 года и возрождаемая национальной оппозицией), происходит все более искусственно: язык усваивают не от матери и даже не на школьных уроках белорусского, а путем самостоятельного изучения. На тарашкевице не так легко говорить свободно и "чисто" (без русизмов). В результате литературный язык становится все более книжным и элитарным. Однако для части молодых приверженцев белорусского (в основном студентов) его привлекательность ровно в этом и состоит.

В целом на рубеже ХХ-ХХІ веков в жизни литературного белорусского языка первенствует не естественная коммуникация, но его профессиональное, символическое и идеологическое употребление. В городах устная речь на белорусском - вне митинга или профессии - неожиданна и экзотична. Иногда (это зависит от поведенческих стилей говорящих) белорусская речь молодежной компании (допустим, на улице или в кафе) воспринимается как вызов, эпатаж или легкая агрессия. Приверженцы белорусского, демонстративно разговаривая по-белорусски, нередко используют такое общение как акт защиты и пропаганды языка. Для некоторых из них письмо по-белорусски стало процессом, близким к литературному творчеству, а устная речь - к перформансу[7]. В идеологии Второго возрождения, в отличие от "нашаніўскага", преувеличивают этноконсолидирующую значимость языка, видя в языке не средство общения, но главный символ национального достоинства и условие суверенитета. В политике публичный выбор белорусского языка вполне определенно политически маркирован: это опознавательный знак национальной оппозиции.

 

Две линии в истории белорусского языка ХХ века: стихийное сближение народной речи с русским языком и "рукотворное" отдаление от русской и польской лексики

 

Стихийная "капиллярная" русификация народной речи, приведшая к появлению белорусской трасянки, представляет собой конвергенцию языков, вызванную ассимилирующим влиянием русского языка. Что касается литературного белорусского, то само его формирование являет собой сознательную, "рукотворную", дивергенцию (отделение) от братского языка. Если открыть первые белорусские газеты и журналы начала ХХ века, книги для детей, стихи и пьесы, публикации дневников и частных писем, то бросается в глаза, что всюду белорусский тех лет был значительно ближе к русскому, чем в наши дни. Почти в каждой публикации "Нашай нiвы", особенно на экономико-политические темы, встречаются слова, которые сейчас зовут "русизмами" (то есть неверно употребленными с точки зрения норм белорусского языка). В скором времени - в 1910-е, и особенно 1920-е годы, - эти слова заменили лексемами, отличающимися от их русских соответствий.

Вот несколько примеров из многих десятков (последующие замены даны в скобках): аграньнiчэньнi (абмежаваннi), атказываецца (адмаўляецца), атчоты (справаздачы), аўгуст (жнiвень), вучыцель (настаўнiк), гасударства (дзяржава), дзела (справа), дзержыцца (трымаецца), дзешавей (танней), должнасьць (пасада) и тому подобные.

Неоправданные (по более позднему языковому чувству) полонизмы встречаются в белорусских текстах 1906-1915 годов реже, чем русизмы, однако их тоже много. Вот лишь несколько примеров полонизмов и их замен: выдалiла (wydalić - уволить) - звольнiла; высiлкi (wysiłek - усилие, напряжение) - намаганнi; звальчым (zwalczyć - побороть, победить) - пераможам, здужым; штукарская школа, штукарка, (sztuka - искусство) - мастацкая школа, актрыса и так далее.

Второе белорусское возрождение стало новым этапом подчеркнутой дивергенции литературного белорусского языка по отношению к русскому. Национальное движение, прежде всего Белорусский народный фронт, сразу перешло на тарашкевицу. В первой половине 1990-х годов некоторые слова из тарашкевицы успели прижиться в государственных СМИ и вошли в употребление (впрочем, чаще как факультативные параллели): адсотак (и прежнее працэнт), асобнiк (и экземпляр), вернiк (и веруючы), вучэльня (и вучылiшча), выбiтны (и выдатны), выстава (и выстаўка), выступо¢ ца (и выступаючы), наклад (и тыраж), iмпрэза (и прадстаўленне) складнiк (и кампанент), чыннiк (и фактар) и другие.

Самые броские различия между тарашкевицей и обычным белорусским связаны с именами собственными: в тарашкевице культивируются укороченные личные имена: Валер (в отличие от Валеры), Гнат (не Игнацій); "народные" имена: Аўген (традиционное Яўген), Панас (из Апанас); усилено характерное употребление имен с суффиксом -к(а) (Янка, Зоська) без уничижительной коннотации, например, в качестве писательских или сценических имен: паэтка Людка Сільнова, журналiст Валерка Булгакаў; расширилось традиционное употребление гипокористического ("детского") имени в качестве "взрослого": рок-зорка Кася Камоцкая, крытык Юрась Свірка. Сравните также некоторые тарашкевические варианты из топонимики и этнолингвонимики: Ангельшчына (Англия) (и производные ангелец, англичанин, ангельскі), Берасьце (Брест), Бэлград, Вугоршчына (Венгрия), Гішпанія, Менск (Минск), мурын (негр), Расея, Расейшчына (русский язык), Турэччына, Эўропа и тому подобное. В целом Второе возрождение продолжило линию Первого: "кабинетная" дивергенция литературного белорусского по отношению к русскому языку, а следовательно, и по отношению к трасянке (как преобладающей субстандартной белорусской речи).

Видя нарастающее взаимное отчуждение двух версий белорусского (литературного языка и трасянки), трудно сказать, какая тенденция хуже: презираемой квазинародной речи, которая все более теряет этническую принадлежность, превращаясь в региональный субстандарт чужого языка, или, с другой стороны, - вектор литературного языка, который все больше отдаляется от повседневной речи белорусов, становясь все более элитарным и престижным во все более узких интеллигентских кругах.

 

Белорусская "весна запоздалая": национально-государственная модель самоутверждения

 

Итак, можно сделать некоторые выводы. Представляется, что советские белорусы не добивались суверенитета; после распада СССР он был для них ненужным даром и пугающей ответственностью. Однако, "обреченные на суверенитет" (Сократ Янович), они стали строить собственный дом, вначале - как бы вынужденно, но постепенно войдя во вкус. Время, сама жизнь в отдельном государстве работают на суверенитет: свои, отдельные от российских, законы; свои праздники, все более не совпадающие с красными датами в России; свои границы, деньги, штрих-код, пластиковые карты... Своя армия - без службы в чужих горячих точках и, говорят, уже без дедовщины. Все реже в Беларуси слова "мы", "наши" означают, как раньше, "мы вместе с Россией"; все чаще - "мы сами", "мы отдельно от России", "мы в отличие от России".

Однако крепнущий суверенитет Беларуси не приводит к расширению коммуникации на белорусском языке. Национальное возрождение белорусов запоздало. Если у южных и западных славян их возрождение и создание государств (иногда в составе конфедераций) происходило в ХIХ и начале ХХ века, и поэтому основные задачи национального возрождения были решены после Первой мировой войны, то у белорусов и украинцев сложилось иначе. Время славянской "весны народов" - активного национального самоутверждения - застало белорусов и украинцев в тисках имперской русификации. В ХIХ веке возможности для возрождения белорусского языка были заморожены царизмом, время ушло; сталинская русификация поставила "точку невозврата" в возрождении языка. Спустя два столетия после "весны народов" религиозно-почвенническое отношение к языку стало анахронизмом; к тому же в городах для большинства приверженцев белорусского языка он не является ни материнским, ни школьным, ни основным языком повседневной жизни. Белорусы находятся в "постэтнической" стадии развития сообществ, когда "национальность" перерастает в "гражданство" и скрепляется не языком и не этничностью, но общей организацией жизни на своей земле, в своем государстве. Понятно, что в условиях глобализации политический и экономический суверенитет любого государства ограничен, однако есть и четкие признаки его суверенности. Что касается культурного суверенитета независимой страны, то вопрос о степени самобытности и привлекательности белорусского контента, необходимых для национальной устойчивости и гордости за свою страну, остается открытым.

 

___________________________________

 

1) См. в частности Интернет-версии бюллетеней Национального статистического комитета Беларуси (belstat.gov.by/homep/ru/perepic/2009/vihod_tables/5.9-0.pdf; belstat.gov.by/homep/ru/perepic/2009/vihod_tables/5.8-0.pdf).

2) Беларусiзацыя. 1920-я гады: дакументы i матэрыялы / Рэд. Р.П. Платонаў, У.К. Коршук. Мінск, 2001. С. 14.

3) Мальдзiс А.В. Жыццё i ўзнясенне Уладзiмiра Караткевiча. Партрэт пiсьменнiка i чалавека. Мінск, 1990. С. 99.

4) Юрий Зиссер подтвердил русскоязычный статус Беларуси // Империя. 2011. 8 февраля (www.imperiya.by/belnews.html?id=46769).

5) Цыхун Г. Задумаемся на раздарожжы // Наша слова [газета]. 1994. № 1.

6) Фурман Д., Буховец О. Парадоксы белорусского сознания // Дружба народов. 1996. № 6. С. 121.

7) Похожие тенденции просматриваются и в Украине. Украинский поэт Сергий Жадан, говоря о различиях между Западной и Центральной Украиной в отношении к украинскому языку, характеризует украинский в Центральной Украине как "язык интеллигентско-продвинутых кругов", "в отличие от Западной Украины, где украиноязычные не обязательно продвинутые или интеллигентные - временами они просто украиноязычные" (Жадан С. "За 20 год украінская мова выйшла з рэзервацыі". Интервью порталу Tut.by 21 февраля 2011 года (http://news.tut.by/world/215934.html)).

http://magazines.russ.ru/nz/2011/6/m16.html