Мир партийных систем и партийные системы мира Лекция политолога Григория Голосова

Мы публикуем расшифровку лекции доктора политических наук, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге, директора проектов Центра содействия демократии и правам человека «Геликс» Григория Голосов а , прочитанной 10 февраля 2011 года в Политехническом музее в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

Текст лекции

Уважаемые господа, спасибо, что пришли. Спасибо организаторам - за то, что организовали. Мое выступление сегодня будет преимущественно академическим по содержанию. Я изложу результаты довольно большой программы исследований, которую реализовал за последние годы. Некоторая часть результатов этой программы уже опубликована, другая находится в процессе публикации. И кое-что из того, что я буду представлять сегодня, я буду представлять впервые.

Академическую лекцию полагается начинать с шутки (как правило, тупой), но я шутить не буду и лучше объясню, что, собственно говоря, означает это загадочное название, которое ведущий даже затруднился воспроизвести: «Мир партийных систем и партийные системы мира».

 

 

Мир партийных систем и партийные системы мира Лекция политолога Григория Голосова

Мы публикуем расшифровку лекции доктора политических наук, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге, директора проектов Центра содействия демократии и правам человека «Геликс» Григория Голосов а , прочитанной 10 февраля 2011 года в Политехническом музее в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

Текст лекции

Уважаемые господа, спасибо, что пришли. Спасибо организаторам - за то, что организовали. Мое выступление сегодня будет преимущественно академическим по содержанию. Я изложу результаты довольно большой программы исследований, которую реализовал за последние годы. Некоторая часть результатов этой программы уже опубликована, другая находится в процессе публикации. И кое-что из того, что я буду представлять сегодня, я буду представлять впервые.

Академическую лекцию полагается начинать с шутки (как правило, тупой), но я шутить не буду и лучше объясню, что, собственно говоря, означает это загадочное название, которое ведущий даже затруднился воспроизвести: «Мир партийных систем и партийные системы мира».

Под «миром партийных систем» я подразумеваю теоретические и методологические средства представления партийных систем, то есть их теоретически представимый мир. А под «партийными системами мира» я понимаю совокупность феноменов, которые подпадают под эти описательные и объяснительные средства.

 

Для начала, на слайде выписаны определения, которые те из вас, кто присутствует здесь давно, могли уже при желании выучить наизусть: партийные системы - это повторяющиеся модели взаимодействия между политическими партиями на электоральной арене и на иных политических аренах, каковыми считаются законодательная и исполнительная власть. В порядке комментария к этому определению, я бы обратил ваше внимание на слова «повторяющиеся модели». Чтобы констатировать существование партийной системы, нам недостаточно наблюдать выборы как изолированное событие. Партийная система воспроизводится в течение нескольких электоральных циклов. Кроме того, важным для моей сегодняшней презентации будет различение между демократическими и авторитарными партийными системами. Определяю я это различие очень просто: первые существуют в условиях демократических режимов, а вторые - в условиях авторитарных. Поскольку я их так определяю, то мне еще нужно рассказать, что такое политические режимы.

Я даю простое, процедурное определение политических режимов: это наборы реальных (формальных и неформальных) правил, с помощью которых определяется состав национального политического руководства, т.е. лидеры исполнительной власти. Здесь нужно обратить внимание на слова «реальные правила», потому что среди правил, в особенности формальных, есть такие, которые не имеют никакого отношения к процессу отбора национального политического руководства. Например, исходя из советской конституции, мы не можем объяснить, почему Брежнев наследовал Хрущеву, а не кто-то еще. Вместе с тем существуют ситуации, когда и формальные, и неформальные правила являются реальными. Это свидетельствует об институционализации политического режима. Самим словом «институционализация» я буду оперировать сегодня достаточно много. Сошлюсь на Хантингтона (Samuel Huntington): это процесс, в ходе которого институты приобретают ценность и важность.

Поскольку я ввел такое различие между демократией и авторитаризмом, то мне еще нужно определить как-то демократию, чтобы не путаться. Демократию я определяю через совокупность признаков. Признаки эти таковы: во-первых, состав национального политического руководства определяется с помощью открытых, свободных и честных выборов. Под открытыми выборами я подразумеваю выборы, в которых участвуют все желающие, нет сколько-нибудь существенных ограничений на то, чтобы политические акторы использовали свое пассивное избирательное право. Второй признак - это то, что соблюдаются гарантии гражданских свобод, прежде всего политических. А к основным политическим свободам относятся свобода слова, объединений и собраний. Это элементарно и, я думаю, даже не нуждается в объяснении. Третий пункт может выглядеть несколько странным. Он гласит, что выборы носят решающий характер. Что это значит? То, что выборы влияют как на состав национального политического руководства, так и на политику, которую оно проводит. Мы можем себе представить ситуацию, когда выборы проводятся, когда соблюдаются гарантии гражданских свобод, однако никакого влияния на проводимую политику и на фактический состав национального политического руководства эти выборы не оказывают. В современном мире такие ситуации встречаются редко. Исторически, однако, они были широко распространены и продолжают встречаться сегодня. Позднее я об этом скажу немного более подробно.

Определив демократические режимы, я начну с демократических партийных систем. Действительно, демократия представляет собой естественную среду для существования партийных систем, а вот авторитаризм - среда для них довольно неестественная. Поэтому начнем с демократии, и первое, что мы сделаем - классифицируем демократические партийные системы.

Для начала я задамся вопросом, для чего нужна такая классификация. Любая классификация - средство упорядочения эмпирически наблюдаемого мира. Она нужна для выделения классов феноменов, а без этого мы не можем решать никакие познавательные задачи. К классификации можно предъявить несколько требований. Во-первых, это теоретическая последовательность. Существует довольно много примеров эмпирически ориентированных классификаций, однако общее мнение среди философов науки, которые занимаются этим, состоит в том, что классификация должна быть задана по теоретическим основаниям. Во-вторых, это взаимная исключительность категорий. Ни один эмпирический объект не может быть отнесен одновременно к двум категориям в рамках данной классификации. В-третьих, это эмпирическая полнота. Ни один эмпирический объект, входящий в поле классификации, не должен быть таков, чтобы его нельзя было отнести к одной из категорий. Наконец, желательно, чтобы классификация не только делила эмпирические объекты на категории, но и ранжировала эти объекты внутри категорий. Примером такой классификации, до которого нам в социальных науках, что называется, расти да расти, считается таблица Менделеева. Она соответствует всем четырем требованиям.

 

Говоря о тех классификациях партийных систем, которые существовали в истории политической науки, я пойду не в хронологическом порядке, а начну с классификации, которая является наиболее широко применяемой, она авторитетна. Это классификация Джованни Сартори (Giovanni Sartori), которая была им предложена в 1976 г. Должен вам сказать, что я эту классификацию буду представлять не так, как ее обычно представляют в ВУЗах в курсе политологии, но если вдуматься, то вы увидите, что противоречий нет. Эта классификация строится на трех основаниях. Первое из них - это наличие партии большинства, то есть наличие партии, у которой 50% плюс одно место в парламенте. По этому параметру Сартори различает двухпартийные и многопартийные системы. Второй параметр - это идеологическая дистанция, которую часто называют еще поляризацией, то есть то, насколько далеко идеологически отстоят друг от друга партии, присутствующие в данной системе. По этому основанию выделяются типы многопартийности. И третий параметр - это чередование у власти, то есть сменяют ли партии друг друга у власти. По этому параметру Сартори отличает системы с доминирующей партией от всех прочих.

Вводя этот третий параметр, Сартори отступает от теоретической последовательности классификации, поскольку системы с доминирующей партией, по Сартори, могут быть как двухпартийными, так и многопартийными, а также принадлежать к различным типам многопартийности. Я, однако, не считаю эту небольшую теоретическую непоследовательность существенным недостатком. Более серьезной проблемой с классификацией Сартори является, на мой взгляд, то, что он водит идеологическую дистанцию в качестве классификационного параметра. И проблема здесь не теоретическая - безусловно, это важный параметр, - а эмпирическая. А именно: вводя ее, мы оставляем за пределами исследования колоссальное количество партийных систем, которые существовали и существуют в мире. Почему это так?

На самом деле, мы не только способны измерять идеологическую дистанцию, но и можем делать это двумя разными способами. Во-первых, мы можем ее измерять, изучая программные документы самих политических партий. Наиболее известным примером такого рода стал проект «Манифесты», которым руководил Ян Бадж (Ian Budge) и который привел к тому, что сейчас мы можем по этому параметру измерить партийные системы практически всех западноевропейских стран. Во-вторых, мы можем опрашивать избирателей, исходя из того, что избиратели лучше, чем сами политики, представляют идеологические позиции партий. И такого рода работа тоже ведется уже давно, преимущественно в западноевропейских странах, но не только в них. Факт, однако, состоит в том, что с помощью обоих этих методов мы можем установить идеологические дистанции только для очень небольшой части тех эмпирических объектов, которые нас интересуют. Это западноевропейские партийные системы, партийные системы Соединенных Штатов, Канады, Японии и очень ограниченного круга развивающихся стран. Причем охвачен будет только послевоенный период. Таким образом, эмпирическая полнота классификации Сартори будет достаточно скромной.

 

Поэтому не только исторически предшествовали классификации Сартори, но и продолжают сосуществовать с ней классификации, которые строятся на скупом основании, учитывая исключительно электоральные исходы. Первая такая классификация была предложена в 1968 г. Жаном Блонделем (Jean Blondel). Он использовал в качестве основания долю голосов, поданных за две лидирующие партии, и выделял двухпартийные системы, 2,5-партийные, а также два типа многопартийности: многопартийные системы с лидирующей партией и многопартийные системы без лидирующей партии. К примеру, двухпартийные системы Блондель определял как те системы, в которых две лидирующие партии вместе получают более 90% голосов.

В дальнейшем этот подход был развит Стейном Рокканом (Stein Rokkan) и Аланом Уэром (Alan Ware). Я даю ссылки на эти работы, но подробно комментировать их сейчас не буду. Остановлюсь на менее известной классификации Алана Сиароффа (Alan Siaroff). Этот исследователь предложил исключительно сложную, развернутую классификацию, в которой используются множественные параметры, имеющие отношение к электоральным исходам. Это число партий, получивших 2% или более мест, двухпартийная концентрация (а двухпартийная концентрация - это, собственно говоря, и есть доля мест, полученных двумя лидирующими партиями), относительные размеры двух лидирующий партий и относительные размеры второй и третьей партий. Такая множественность параметров делает классификацию Сиароффа исключительно громоздкой, она не очень удобна в использовании. Одно только определение типов партийных систем у Сиароффа занимает несколько страниц. А, допустим, 2,5-партийная система определяется по четырем разным количественным параметрам. Кроме того, множественность параметров создает возможность того, что категории не будут взаимно-исключительными, то есть типы будут накладываться друг на друга. Эти недостатки тем более заметны, что к тому времени, когда Сиарофф опубликовал свою классификацию, уже существовал количественный показатель, который как будто позволял классифицировать партийные системы.

 

Я имею в виду эффективное число партий, которое было изобретено Маркку Лааксо и Рейном Таагеперой (Markku Laakso и Rein Taagepera) и опубликовано в 1979 г. На слайде дана формула. Что это значит для тех, кто не владеет основами математической символики? Это единица, деленная на сумму возведенных в квадрат величин компонентов, причем величины берутся как абсолютные доли от единицы. Допустим, у нас система, в которой есть две партии, каждая из которых получает по 50% мест. Мы их представляем как 0,5 и 0,5. Возводим 0,5 в квадрат. Получаем 0,25. Суммируем. Получаем 0,5. Единицу делим на 0,5, получаем 2. Понятно, что для систем с равновеликими партиями эта процедура довольно бессмысленна, но она и нужна, собственно говоря, для того, чтобы определять системы с неравновеликими партиями. И тогда формула Лааксо и Таагеперы дает интуитивно весьма убедительные результаты. Не удивительно, что Аренд Лейпхарт (Arend Lijphart) в своей известной работе 1994 г. «Избирательные системы и партийные системы» рекомендовал использовать эффективное число партий, усредненное по необходимому количеству выборов, в качестве средства измерения партийных систем. Он так и пишет: если эффективное число партий меньше двух, то это, наверное, система с доминирующей партией, порядка двух - двухпартийная, примерно два с половиной - 2,5-партийная и т.д.

Надо сказать, что есть проблемы с такого рода использованием эффективного числа партий. Одна из этих проблем состоит в том, что эффективное число партий в формулировке Лааксо и Таагеперы в действительности очень плохо различает между системами с доминирующей партией и двухпартийными системами. Например, если величина наибольшего компонента 2/3, то эффективное число партий Лааксо и Таагеперы составляет не менее 1,8 и может достигать 2,25. Интуитивно, это должно соответствовать двухпартийной системе. Но мы догадываемся, что если ведущая партия получает две трети мест, то это, скорее всего, система с доминирующей партией. На эту тему Маттис Богаардс (Matthijs Bogaards) написал целую статью. Данная проблема решаема, и я ее решил.

 

На слайде - альтернативная формула для вычисления эффективного числа партий, которая была опубликована мною в прошлом году. Здесь S₁ - величина наибольшего компонента, а все остальное должно быть понятно. При использовании этой формулы как для всех двухкомпонентных систем, так и для систем с равновеликими компонентами, эффективное число будет равно единице, деленной на S₁. К сожалению, я убедился, что эффективное число партий и после такого усовершенствования не является адекватным средством для описания партийных систем. Почему? Потому что оно не различает и не может различить (это легко математически доказуемо) между системами, в которых лидирующая партия имеет простое большинство мест, и теми, где у нее нет большинства. Кроме того, оно очень плохо различает между 2,5-партийными системами и системами с доминирующей партией, в которых у доминирующей партии не очень большое преимущество. Скажем, системы 55-40-5 и 47,5-47,5-5 описываются с помощью эффективного числа партий, как его не конструируй математически, очень сходным образом (по Лааксо и Таагепере, соответственно, 2,2 и 2,2, по Голосову - 1,9 и 2,2).

 

Поэтому я решил, что нужно разработать другое средство для классификации партийных систем. Это средство представляет собой визуальный дисплей. Сейчас в политической науке это стало тенденцией - использовать визуальные дисплеи, то есть двухмерные картинки, для представления сложных феноменов. Дисплей описывается с помощью формул, которые представлены на слайде. По оси абсцисс откладываются величины, которые дает первая формула, по оси ординат - величины, которые дает вторая. Я должен пояснить только, что такое S_r. Это - сумма величин всех компонентов, начиная с четвертого. Когда мы используем эти формулы, то получаем график, пространственно ограниченную в виде треугольника диаграмму. На ней в точке А располагаются те системы, в которых лидирующий компонент имеет все места, в точке С - системы с двумя равновеликими компонентами, а в точке В - системы с более чем двумя равновеликими компонентами. Треугольник делится медианами на шесть равных по площади частей, каждая из которых соответствует, на мой взгляд, одному из подтипов партийных систем. На слайде эти подтипы поименованы в соответствии с имеющейся в политической науке традицией.

 

Теперь средство классификации уже было у меня в распоряжении, но предстояло идентифицировать единицы анализа. Как я уже сказал, из определения партийных систем вытекает, что мы не можем для их классификации использовать результаты отдельных выборов, ибо как таковые, они не являются эмпирическими референтами партийных систем. Поэтому необходима дополнительная работа, направленная на то, чтобы идентифицировать партийные системы для включения в классификацию.

 

Здесь представлены четыре критерия, которые я использовал, чтобы отнести наблюдаемые явления к миру партийных систем. Поскольку речь тогда шла исключительно о демократических партийных системах, то в качестве первого условия введен, естественно, демократический характер среды, в которой прошли эти выборы. При этом я использовал базу данных Polity IV. Главное ее достоинство состоит в том, что она хронологически глубокая: начинается с 1800 г. А меня интересовало именно изучение всех партийных систем демократического типа, которые существовали в мире. В некоторых случаях по техническим обстоятельствам (главное из которых состоит в том, что Polity IV не включает страны с населением менее 500000 человек), я использовал рейтинги демократии Freedom House.

Второй критерий состоял в том, что я включал только выборы представительных собраний, которые носили прямой характер, были партийно-структурированными, проходили в независимых странах. Третий - это количество выборов, не менее трех в течение не менее пяти лет. Кроме того, в некоторых случаях я обнаружил очень длинные последовательности выборов, которые не прерывались по трем указанным показателям, но было интуитивно ясно, что мы имеем дело с несколькими разными партийными системами, а не с одной и той же системой в ее развитии. Поэтому мне нужно было каким-то образом определить точки разрывов. Для этого я использовал, прежде всего, экстра-системную волатильность (это доля мест, полученных новыми партиями на данных выборах). Если новые партии получали 25% или более мест на каких-то выборах, я рассматривал такие выборы как точку разрыва. Кроме того, я учитывал кумулятивные изменения, которые измерял по динамике эффективного числа партий.

На основе этого подхода я определил 162 единицы, которые входят в классификацию демократических партийных систем. Нижняя хронологическая точка классификации - 1792 г., когда возникла первая американская партийная система, а верхняя - 2009 г. Количественное распределение партийных систем по категориям представлено на слайде. Таков общий разброс. Вы видите, что среди демократических партийных систем - в целом и в широкой исторической ретроспективе - преобладает один тип, многопартийность. Количество двухпартийных систем уступает, но не слишком сильно. Наименее широко распространены системы с доминирующей партией. Теперь, когда вы увидели эти цифры, я покажу, как это выглядит на графике. Однако график со 162 точками был бы нечитаемым, поэтому я сугубо механически разделил всю совокупность случаев на три географических региона: один - это Европа, другой - Америка, третий - весь остальной мир, то есть Африка, Азия и Океания.

Вопрос из зала: А Россия?

Григорий Голосов: Россия входит в Европу, но поскольку у нас никогда не было демократической партийной системы, то она не входит в эту классификацию.

 

Страны: AD Andorra, AL Albania, AT Austria, BE Belgium, BG Bulgaria, CH Switzerland, CS Czechoslovakia, CZ Czech Republic, DE Germany, DK Denmark, EE Estonia, ES Spain, FI Finland, FR France, GR Greece, HR Croatia, HU Hungary, IE Ireland, IS Iceland, IT Italy, LI Liechtenstein, LT Lithuania, LU Luxembourg, LV Latvia, MC Monaco, MD Moldova, MK Macedonia, MT Malta, NL Netherlands, NO Norway, PL Poland, PT Portugal, RO Romania, RS Serbia, SE Sweden, SI Slovenia, SK Slovak Republic, SM San Marino, UA Ukraine, UK United Kingdom

Это - европейские партийные системы. Обратите внимание на важные случаи. Вот партийная система Великобритании. Как видите, это двухпартийная система, но она находится очень близко к 2,5-партийному типу. Германия - классическая 2,5-партийная система. На последних выборах немецкая партийная система, безусловно, была уже многопартийной. Но динамика последних лет еще не сказалась на месте немецкой партийной системы, поскольку классификация должна быть консервативной, фиксировать долгосрочные тенденции и отвлекаться от того, что может оказаться ситуационными флуктуациями. Это французская многопартийная система с одной лидирующей партией. А классическими образцами этого типа являются Швеция и Норвегия. Вот Нидерланды - многопартийная система с двумя лидирующими партиями.

Вероятно, вас интересует, почему некоторые точки черные, а другие белые. Черные точки - это те системы, которые все еще существовали в 2009 году, а белые - те, которых уже не было. Это исторические партийные системы. Вы видите, что систем с доминирующей партией в Европе сейчас уже не осталось, но и всегда было очень мало. Двухпартийность в Европе была представлена в основном 2,5-партийным типом. По преимуществу, Европа - это регион многопартийности.

 

Страны: AR Argentina, BB Barbados, BO Bolivia, BR Brazil, BS Bahamas, BZ Belize, CA Canada, CL Chile, CO Colombia, CR Costa Rica, DM Dominica, DO Dominican Republic, EC Ecuador, GD Grenada, GY Guyana, HN Honduras, JM Jamaica, KN St. Kitts and Nevis, LC St. Lucia, MX Mexico, ND Newfoundland, NI Nicaragua, PA Panama, PE Peru, PY Paraguay, SR Suriname, SV El Salvador, TT Trinidad and Tobago, US United States, UY Uruguay, VC St. Vincent and Grenadines, VE Venezuela

Несколько другую картинку мы видим в Америке. Здесь тоже мало систем с доминирующей партией. Преобладающий тип - двухпартийность. Географическая дифференциация видна достаточно ясно. В сегменте «классической» двухпартийности расположены, как правило, англоязычные страны. Это Соединенные Штаты, а также большое количество стран Карибского бассейна, которые развиваются под влиянием британского наследия: Ямайка, Сент-Люсия, Сент-Винсент и Гренадины, Тринидад и Тобаго и прочие. В сегменте 2,5-партийных систем находятся преимущественно латиноамериканские страны. Видные латиноамериканисты - такие, как Мэйнуоринг (Scott Mainwaring) - много писали о том, что в Латинской Америке происходит процесс перехода к многопартийности. Это так. Посмотрите: вот Бразилия, вот Уругвай, вот эквадорская партийная система, которая уже прекратила существование. Вот Чили, Перу. Но процесс еще не зашел так далеко, как это наблюдается в Европе.

 

Страны: AU Australia, BD Bangladesh, BW Botswana, CV Cape Verde, CY Cyprus, EG Egypt, FJ Fiji, GM Gambia, GH Ghana, IN India, ID Indonesia, IL Israel, JP Japan, MY Malaysia (Malaya), MU Mauritius, MN Mongolia, MM Myanmar (Burma), NA Namibia, NZ New Zealand, PK Pakistan, PH Philippines, ST São Tomé and Príncipe, SC Seychelles, SO Somalia, ZA South Africa, LK Sri Lanka, TW Taiwan, TR Turkey, VU Vanuatu, ZW Zimbabwe (South Rhodesia)

Наконец, партийные системы Азии, Африки и Океании. И здесь мы снова наблюдаем характерную модель. В этом регионе вероятность возникновения систем с доминирующей партией в целом выше, чем где бы то ни было еще. Много исторических систем такого типа. Наиболее важная из них - это старая партийная система Индии (с 1952 до 1984 г.). Есть и современные случаи: Южно-Африканская Республика, Намибия. Здесь же находится Япония. Все остальные типы представлены в этом регионе более или менее равномерно. Случаев двухпартийности не очень много, но они есть. Вот примеры из числа совсем новых партийных систем - Гана и Острова Зеленого Мыса. Есть 2,5-партийные системы - например, новая партийная система Новой Зеландии, современная австралийская партийная система. Но есть и примеры многопартийности - новая индийская партийная система, партийная система Индонезии.

Теперь перейдем к авторитарным партийным системам. Надо сказать, что сам подход, в рамках которого выделяются авторитарные партийные системы, может показаться проблематичным. Но я ничего особенно криминального в этом не вижу. Авторитарные партийные системы, при всей их специфике, изоморфны демократическим партийным системам, структурно им подобны. Мы их можем идентифицировать, используя абсолютно те же самые критерии, которые используем для идентификации демократических партийных систем, если отвлечься от критерия демократичности. И мы можем их описывать в тех же категориях.

 

К сожалению, с авторитарными партийными системами мне не удалось уйти так далеко вглубь времен, как с демократическими. На слайде - распределение партийных систем обоих типов (120 демократий и 74 авторитарных режима), имевшее место в 2009 г. Как видите, партийные системы существовали в 76 демократиях, а в 44 их не было. Почему может отсутствовать партийная система в демократической стране? По нескольким причинам. Во-первых, если выборы проходят на беспартийной основе. Здесь специально сделана ссылка на это обстоятельство. Таких стран оказалось 6. Все они без исключения являются малыми островными государствами Тихоокеанского бассейна: Тувалу, Науру, Палау и т.п. Остальные - это, во-первых, страны, где партийные системы просто не успели сложиться, потому что они стали демократиями совсем недавно. Вопреки расхожему мнение о том, что третья волна демократизации закончилась, многие африканские страны перешли к демократии уже в течение нулевых годов. А во-вторых, это те страны, где партийные системы испытали разрыв по основаниям, которые я выделил ранее (экстра-системная волатильность или кумулятивное изменение) и еще не оформились в каком-то новом качестве. В качестве примера могу привести Израиль, где после возникновения партии «Кадима» старая партийная система прекратила существование, а о консолидированной новой мы пока еще не можем говорить. В целом, мы видим, что среди демократий стран, где есть партийные системы, существенно больше, чем тех, где их нет.

 

Григорий Голосов
(фото Н. Четвериковой)

Далее я выделяю две разновидности авторитаризма. Я начну с той, которая расположена в правой колонке - неэлекторальный авторитаризм. Это страны, где выборы либо не проводятся, либо не имеют никакого значения, потому что данные государства являются несостоятельными (failed states), то есть в них вообще отсутствует централизованная власть (как в Сомали) или она не носит суверенного характера (как было, например, в Ираке до самого последнего времени). Однако наиболее распространенная форма неэлекторального авторитаризма - это традиционные монархии, которые по-прежнему существуют в довольно большом количестве - Саудовская Аравия, Кувейт и пр. Сюда же относятся сравнительно немногочисленные военные диктатуры и коммунистические режимы, а также своеобразные политические устройства вроде, например, Ливийской Джамахирии. Я должен сказать, что к данной категории я отношу и те страны, в которых выборы проводятся, но проходят на формально неконкурентной основе. Скажем, в коммунистических режимах (если не считать Китая) проводятся прямые выборы в национальные законодательные собрания. Но поскольку даже формально к участию в этих выборах не допущена оппозиция, я отношу такие режимы к категории неэлекторального авторитаризма.

В современном мире, как видим, наиболее распространена другая форма авторитаризма, электоральный авторитаризм. Это режимы, которые проводят выборы, причем в них участвуют оппозиционные кандидаты. Но соответствия процедурным критериям демократии эти режимы не достигают. При первом же взгляде на данные становится очевидно, что электоральный авторитаризм в значительно меньшей степени, чем демократия, ведет к институционализации партийных систем. По правде сказать, это было для меня самого некоторой неожиданностью. Конечно, частичное объяснение состоит в том, что многие режимы электорального авторитаризма являются столь же молодыми, как и современные демократии. Но существенной вариации между электоральным авторитаризмом и демократией по этому параметру, возрасту политического режима, нет. В некоторых авторитарных режимах выборы проходят на беспартийной основе (например, в Белоруссии), но таких сравнительно немного. Поэтому остается вопрос: почему, собственно говоря, так мало институционализированных партийных систем в условиях авторитаризма?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься о том, зачем вообще в условиях авторитаризма проводятся выборы. Наиболее компактное, но при этом тщательно эмпирически обоснованное объяснение дает Магалони (Beatriz Magaloni) в нескольких статьях, где она убедительно показывает, что единственный фактор, который объясняет распространение электорального авторитаризма в течение последнего десятилетия - это международный контекст. Электоральный авторитаризм поощряется инвесторами, он поощряется правительствами ведущих западных стран как признак некоторой либерализации режима. Электоральные режимы рассматриваются инвесторами как более стабильные, а значит - более подходящие для инвестиций, чем неэлекторальные.

Но если электоральный авторитаризм и возникает под влиянием внешних факторов, то перед нами все равно остается задача объяснить: а какие-нибудь внутренние задачи он выполняет или нет? На этот счет существует объяснение, которое я в сжатом виде сейчас попытаюсь представить. Преимущественно, функциональность выборов в условиях авторитаризма видится исследователям в том, что они позволяют инкорпорировать потенциально или действительно оппозиционные элиты и контрэлиты в состав правящего класса. Тем самым снижаются риски правящих групп. Объяснение это выглядит логичным, и более того, оно как будто подтверждается опытом. Но теоретически оно проблематично. Почему?

Здесь возникают проблемы, которые Магалони называет проблемами commitment, проблемы приверженности и доверия. Для того чтобы инкорпорировать контрэлиты, автократ допускает их к участию в выборах. Это значит, что он должен либо снабдить их ресурсами, если их изначально нет, либо, по крайней мере, позволить им использовать имеющиеся у них ресурсы. Тогда возникает опасность того, что, пользуясь этими ресурсами, контрэлиты могут вступить в сговор против автократа и, попросту говоря, подсидеть его. А поскольку эти ресурсы будут постепенно нарастать, у автократа будет все меньше оснований доверять контрэлите. При этом нет никаких рациональных оснований, по которым автократ мог бы однозначно судить о перспективах этого процесса.

С другой стороны, очевидно, что для сотрудничества с автократом оппозиционным контрэлитам нужно получать от него какие-то уступки, материальные бонусы, политические преимущества и т.д. Допустим, исходная договоренность состоит в том, что они все это получат. Но если режим остается авторитарным, то что гарантирует, что автократ в действительности выполнит свои обещания? У контрэлиты нет никаких ресурсов, которые позволили бы гарантировать их выполнение. На уровне плоской теоретической модели эти проблемы являются неразрешимыми. Но в реальной практике авторитарные режимы нашли способы их разрешения. И главный из них - это высокая волатильность и недоинституционализация партийных систем.

Так почему же электоральные авторитарные режимы не склонны к созданию партийных систем? Потому что возможный выход из проблем commitment для авторитарного режима состоит в том, чтобы постоянно перетасовывать состав политических партий, участвующих в выборах. Наиболее пристально это исследовано на примере африканских стран. Африканские страны, как отмечали с некоторым недоумением исследователи, отличаются тем, что там в условиях авторитаризма очень часто встречаются системы с колоссальным превосходством доминирующих партий. Оппозиция всегда получает мало. Проходят выборы, превосходство доминирующей партии бесспорно. Но на следующие выборы выходит совершенно новая «партия власти» и совершенно новый набор оппозиционных партий. Так повторяется из раза в раз. И проблемы commitment устранены. Ведь каждый раз все начинается заново.

 

Таким образом, институционализация партийной системы в действительности невыгодна авторитарному режиму, и он располагает механизмом, который позволяет ее избежать. Поговорив о том, почему авторитарных партийных систем так мало, мы перейдем к вопросу о том, каковы авторитарные партийные системы. На слайде даны распределения демократических и авторитарных систем, существовавших в 2009 г., по категориям. Как видим, из 18 авторитарных систем 14 были системами с доминирующими партиями.

 

Страны: BF Burkina Faso, BR Brazil, CI Ivory Coast, CL Chile, CM Cameroon, DJ Djibouti, DZ Algeria, EG Egypt, ET Ethiopia, GA Gabon, GM Gambia, GQ Equatorial Guinea, GT Guatemala, GY Guyana, ID Indonesia, KH Cambodia, MA Morocco, MX Mexico, MY Malaysia, MZ Mozambique, NG Nigeria, PY Paraguay, RU Russia, SG Singapore, SN Senegal, TN Tunisia, TZ Tanzania, YE Yemen , ZW Zimbabwe

То же самое в картинках. Вот (верхний слайд) демократические партийные системы в 2009 году. Это выжимка из тех трех графиков, которые я вам уже показывал, просто здесь отсортированы только черные точки. А вот< (нижний слайд) авторитарные партийные системы. Черные точки - это существующие системы, крестики - важные исторические случаи. Кроме того, здесь есть еще и Россия. Я уже сказал, что в России никогда не было демократической партийной системы, а теперь должен добавить, что не было и авторитарной партийной системы. На графике представлена констелляция, которую дали единственные выборы 2007 года. Мы можем, однако, пофантазировать на тему о том, какой была бы российская партийная система, если бы она институционализировалась в нынешнем качестве. И вот каковы ее ближайшие соседи - Эфиопия, Египет, Камерун, Нигерия, Йемен, Буркина-Фасо. На некотором отдалении - Гамбия и Камбоджа.

Вы можете обратить внимание на то, что не все авторитарные партийные системы относятся к категории систем с доминирующей партией. Это может выглядеть парадоксом. Объяснение можно извлечь из примера Марокко. Марокко является по многим параметрам традиционной монархией, властные полномочия короля там очень велики. Тем не менее там давно уже проводятся выборы, а сравнительно недавно они стали прямыми. Есть там и высоко фрагментированная многопартийная система. Преимущество лидирующей партии, «Истикляль», совсем невелико, и она не является «партией власти». Почему такое возможно? Потому что это авторитарный режим, в котором выборы не имеют решающего характера, то есть каковы бы ни были результаты этих выборов, власть всегда будет оставаться у короля. Конечно, королю все же нужно обеспечить поддержку своей повестки дня в парламенте. Но нет никакой необходимости опираться для этого на большую партию. В принципе, ему даже выгодно маневрировать между большим количеством очень маленьких партий, потому что чем больше партия, на которую опирается автократ, тем сильнее риск попасть от нее в зависимость.

В истории были важные прецеденты подобных партийных систем. И главным из них, конечно, является отнюдь не Марокко, а Германская империя с 1871 года до Первой мировой войны. Подобного рода партийная система складывалась в Австро-Венгрии. Если бы в России при царях проводились прямые выборы, то, вероятно, партийная система была бы такой же. Действительно, непрямые выборы в государственную думу в начале ХХ века именно такую констелляцию и давали.

Но это в прошлом. Главная черта современного электорального авторитаризма состоит в том, что формально выборы являются решающими, формально они действительно определяют состав национальной исполнительной власти и проводимую политику. Поэтому нас не должно удивлять то, что колоссально преобладающим типом современных партийных систем, существующих в условиях электорального авторитаризма, являются системы с доминирующей партией.

Вопрос из зала: А DZ что такое?

Григорий Голосов: Это Алжир, ситуация типологически подобная тому, что имеет место в Марокко. Но там не монархия, а военный режим.

 

Вот наиболее длительные случаи электорального авторитаризма за послевоенную историю. Я должен извиниться и сказать, что здесь неправильно указаны годы для Сенегала, должно быть не 1967-89, а 1978-98. Но на положение Сенегала в таблице это существенно не влияет. Я думаю, что минут десять я могу потратить на то, чтобы немного поговорить об этих партийных системах. Конечно, за всю историю человечества (не только за послевоенный период) самый длительный случай электорального авторитаризма - это Мексика. Там выборы на многопартийной основе проводились с 1940 по 1994 г. Все это время Мексика оставалась системой с доминирующей партией. Чтобы объяснить такую длительность существования мексиканской авторитарной партийной системы, очень многие авторы обращаются к ее функциям. Я на кацикизме и прочих особенностях этого режима останавливаться не буду. Хотел бы обратить ваше внимание на то, на что обычно редко обращают внимание, а именно на генезис этой партийной системы.

После победы революции в Мексике образовался довольно обширный класс так называемых каудильо, каждый из которых располагал собственными независимыми политическими ресурсами. Они воевали между собой. В конце концов, выделился победитель, которого звали Каллес (Plutarco Elías Calles), установивший вполне традиционную персоналистскую диктатуру. Но перед ним стояла задача загнать всех остальных каудильо в какую-то структуру, которая позволила бы их контролировать. А поскольку тогда, в 20-е годы, уже знали, что такое политические партии, их загнали в партию, которая называлась Национально-революционной. Важной роли эта партия в функционировании мексиканского авторитаризма тогда не играла. Последующих президентов Каллес назначал лично. Это были видные каудильо, которых за лояльность награждали президентским постом на небольшой срок. Постепенно Каллес, как говорится, уверовал в собственную непогрешимость, отошел от дел и назначил президентом Карденаса (Lázaro Cárdenas) в расчете на то, что все останется по-прежнему. Карденас, однако, обратил внимание на то, что Каллес делами не занимается, да и приказал его арестовать. Во время ареста Каллес читал, как говорят, «Майн кампф» в испанском переводе. Он политическую практику немецкого нацизма не пытался повторить в Мексике, но вот интересовали его на старости лет всякого рода европейские интеллектуальные течения. После этого перед Карденасом встала задача консолидировать режим, который раньше носил персоналистский характер, но теперь его безвозвратно утратил. Для Карденаса это был вопрос политического выживания. Тогда и возникла идея трансформировать Национально-революционную партию в реальный институт, через который проходил бы процесс чередования власти в Мексике. А раз политическая партия была институционализирована в этом качестве, то возникла и необходимость проводить выборы на квази-соревновательной основе. Этот механизм оказался достаточно устойчивым. Я думаю, не надо объяснять, что он уникален. Нигде, кроме Мексики, такого не только не происходило, но и не могло произойти. И когда говорят об электоральном авторитаризме, используя мексиканский пример, то, с одной стороны, это правильно, потому что это исторически самый важный случай, а с другой стороны, это неправильно, потому что на какой бы иной случай мы не посмотрели, ничего подобного тому, что происходило в Мексике, мы не обнаружим.

А что мы обнаружим? В основном, персоналистские диктатуры, в которых автократы чувствовали себя настолько уверенно, что им не нужно было прибегать к механизму постоянной чистки партийной системы. В силу наличия у них колоссальных политических ресурсов, они могли себе позволить воспроизводить старые институциональные формы, не подвергая их постоянной перетряске и не испытывая опасений перед перспективой впасть от них в зависимость. Конечно, наиболее яркий пример - это второй по продолжительности случай, Сингапур. Этот режим всегда был персоналистской диктатурой: и при Ли Куан Ю (Lee Kuan Yew), который его создал, и при нынешнем премьере - сыне Ли Куан Ю. Это высоко репрессивный режим. Что отличает Сингапур от других режимов электорального авторитаризма, так это то, что там нет коррупции. В частности, там нет электоральной коррупции, то есть не фальсифицируют результаты выборов. Вы, вероятно, спросите - а как так? Как это возможно, что правящая Партия народного действия получает все места (а в течение длительного времени она получала буквально все места в сингапурском парламенте), но фальсификаций нет?

Так уж устроены сингапурские выборы. Во-первых, в Сингапуре практически нельзя критиковать правительство в промежутках между выборами. Там очень жесткие законы о диффамации, за диффамацию следуют штрафы, измеряемые сотнями тысяч долларов. Очень многие сингапурские политики сталкивались с тем, что стоило им что-то сказать о каком-то чиновнике, как они сразу же попадали под суд за диффамацию. После суда они становились банкротами, потому что это дорого - заплатить штраф, оплатить судебные издержки и заплатить адвокатам. Кроме того, там очень популярны экономические преступления. Причем наказания за экономические преступления (прежде всего, уклонение от уплаты налогов) тоже очень жесткие. И есть такая любопытная закономерность, что люди, которые начинают участвовать в политике с оппозиционной стороны, вскоре бывают замечены в уклонении от уплаты налогов. Значит, в промежутках между выборами делать ничего нельзя. Избирательная кампания в Сингапуре продолжается 9 дней. В течение этих 9 дней оппозиционные партии могут вести кампанию. Назначаются выборы всегда неожиданно. В результате примерно в половине округов - а в Сингапуре используется мажоритарная система - вообще не выдвигаются оппозиционные кандидаты. Там побеждают представители Партии народного действия, потому что только они в выборах и участвуют. Ну, кстати, всем кандидатам выделяется бесплатное время на телевидении. Каждая из оппозиционных партий в течение этих 9 дней получает по 4-7 минут. Так что, как видите, электоральный авторитаризм может существовать совершенно без фальсификаций на выборах.

Я, наверное, обзор случаев на этом закончу. Если вам какие-то из них будут интересны (а каждый - по-своему увлекателен), то мы сможем потом вернуться к этому. Я хотел бы немного поговорить о том, что из этого всего следует. Для начала, скажу о некоторых заблуждениях, которые связаны с электоральным авторитаризмом вообще. Первое из них состоит в том, что демократические и авторитарные системы с доминирующей партией - это одно и то же. Это не так. Авторитарные режимы располагают набором специальных инструментов, с помощью которых удерживается политическая монополия. Другое дело, что вы можете задаться вопросом: а как вообще возможна система с доминирующей партией в условиях демократии? Я бы сказал, что есть несколько моделей. Остановлюсь на одной из них, наиболее важной в современном мире. Если взять реально существующие партийные системы, то Южно-Африканская Республика и Намибия, бесспорно, являются электоральными демократиями. В ЮАР Африканский национальный конгресс (АНК) получает колоссальное большинство голосов и мест на выборах, которые расцениваются как честные и свободные. В частности, там нет ограничений на регистрацию политических партий и кандидатов. Почему это получилось? Потому что АНК играл ведущую роль в освободительной борьбе против апартеида. В ходе этой борьбы не возникло, если не считать зулусского движения, никаких существенных политических расколов. Поэтому, ну да, черные южноафриканцы любят свою партию, она принесла им пользу, она пользуется авторитетом. Размывается ли эта политическая монополия? Перед последними выборами в ЮАР было много разговоров о том, что там возникает серьезная оппозиция. Она не возникла. Это медленный процесс. Его медлительность лучше всего иллюстрирует пример старой индийской партийной системы. Ситуация во многом аналогичная. Индийский национальный конгресс завоевал свой авторитет в борьбе за независимость. Практически, он надолго стал синонимом политическим нации. Система просуществовала 40 лет, но затем ушла в прошлое.

Вопрос из зала: А Япония?

Григорий Голосов: Да, Япония - это уникальный случай. Она не вписывается ни в ту модель, которую я охарактеризовал, ни в какие-то другие модели, которые из данной совокупности эмпирических наблюдений можно было бы вывести.

Вопрос из зала: Ну она вообще демократическая страна?

Григорий Голосов: Да, демократическая. Почему там так получилось? Я полагаю, ввиду уникальности случая, значительную роль в объяснительной модели должны играть внешние факторы. Если называть вещи своими именами, то Соединенные Штаты прямо настаивали на том, чтобы две основные правые политические партии, которые конкурировали в Японии в начале 50-х годов (и конкуренция между ними была очень жесткой), объединились. Соединенные Штаты опасались, что иначе там придут к власти социалисты, а японские социалисты были достаточно левыми. Из институциональных факторов я бы выделил длительное использование избирательной системы, которая поощряла внутрипартийную конкуренцию, так называемой системы единого непереходящего голоса (SNTV). Вообще-то, я не склонен придавать такого рода факторам решающее значение, но понятно, что в воспроизводстве ведущего положения Либерально-демократической партии в Японии эта избирательная система сыграла важную роль. Избирательные системы, поощряющие внутрипартийную конкуренцию, снижают фрагментацию. Это можно наблюдать на примерах Мальты, Ирландии, да и США.

Вторая распространенная иллюзия - это то, что эволюция авторитарной партийной системы в конечном счете ведет к институционализации демократии. По правде сказать, я просто не знаю, на каких эмпирических данных основана эта идея. Демонтаж авторитаризма, как правило, сопровождается разрушением порожденных им квази-демократических институтов. Это не исключает того, что какие-то из них выживают и продолжают существовать в условиях демократии. Роль авторитарного наследия может быть важной и не всегда отрицательной. Однако выживание авторитарных партий сопровождается полным обновлением всего контекста, в котором они функционируют, и сами они становятся существенно иными. Единственный пример, когда набор политических партий, существовавших при авторитаризме, был почти полностью унаследован демократией - Мексика. Это можно было бы списать на уникальность случая, на то, что исключительно устойчивая партийная система задала такую инерцию, которую оказалось трудно преодолеть. Но я бы сказал, что хотя мексиканский переход к демократии часто рассматривают как очень успешный, там существуют искусственные ограничения на развитие многопартийности. Сейчас они уже не препятствуют тому, чтобы квалифицировать Мексику как демократию, но за счет этого партийная система искусственно поддерживается в подмороженном состоянии.

Третье заблуждение - это то, что электоральный авторитаризм облегчает переход к демократии. Понятно, что источником мифа является опыт так называемых цветных революций, которые правильно, вероятно, называть электорально-индуцированными революциями. Я бы сказал, однако, что это не очень убедительный пример. С одной стороны, некоторые цветные революций произошли в странах, которые уже были демократиями (например, режим Кучмы в Украине не был авторитарным). С другой стороны, в некоторых странах цветные революции произошли, но не привели к установлению демократии. Из недавних примеров - это Киргизия. Будет ли там демократия, мы не знаем.

Собственно, почему электоральный авторитаризм должен облегчать демократизацию? Да, самые недавние его образцы действительно подталкивают к мысли, что это более мягкая форма авторитаризма. Может быть, поскольку автократ не так репрессивен, как в условиях, скажем, коммунистического режима, то возникают условия для демократизации, она легче происходит? Но нет. Если мы еще раз посмотрим на список наиболее устойчивых примеров электорального авторитаризма, то найдем, например, режим Сухарто (Muhammad Suharto) в Индонезии, который носил чрезвычайно репрессивный характер. Мы найдем режим Стресснера (Alfredo Stroessner) в Парагвае, в свое время - один из самых репрессивных в Латинской Америке. Мы найдем бразильский режим, который на ранней фазе, когда эта система функционировала особенно успешно, носил вполне репрессивный характер. Нет оснований для того, чтобы приписывать электоральному авторитаризму какую-то большую мягкость по сравнению с неэлекторальными типами авторитаризма.

Ну и последнее, что я хотел бы сказать, - небольшое обобщение. Как квалифицировать электоральный авторитаризм? Здесь существуют два основных подхода. На слайде перечислены основные авторы, которые их представляют. С одной стороны, есть мнение, что существуют, во-первых, «настоящие» демократические режимы, во-вторых - «настоящие» авторитарные, а в дополнение к ним - «гибридные». По выражению одного из авторов, это «серая зона демократии». С комической последовательностью этот подход реализован, на самом деле, не у ученых, которые здесь процитированы, а в рейтинге политических режимов, который публикует журнал «The Economist». Там все сделано для удобства инвесторов. Демократии - это очевидные демократии; авторитаризм - тоже такой, что не поспоришь (например, Северная Корея или Куба); а все остальное - «гибридные режимы». Что инвесторам, конечно, приятно. Альтернативный подход состоит в том, что эти режимы являются замаскированными диктатурами, если принять термин, который использует Брукер (Paul Brooker) в своей, в общем-то, детской книге. Но устами младенца глаголет истина. Содержательно мне этот подход близок, хотя, как вы могли заметить, я использую термин «электоральный авторитаризм». Это - разновидность авторитаризма, а не отдельный тип политических режимов.

Исследование авторитарных партийных систем, которое я проделал, поддерживает этот подход. Если мы рассматриваем электоральный авторитаризм как гибридный режим, как отдельный тип в классификации политических режимов, то у нас возникает потребность выделить единство этого типа эмпирически. Но на материале авторитарных партийных мы такого единства не наблюдаем. За сходством внешних форм - то есть за преобладанием систем с доминирующей партией - не стоит никакого содержания, раскрытие которого дало бы результат более интересный, чем банальная констатация «где политическая монополия, там и партийная гегемония». Если электоральная составляющая авторитаризма и выполняет какие-то задачи, помимо презентации режима во внешнем мире, то эти задачи - совершенно разные в разных странах. Это - множество, включающее в себя массу персоналистских диктатур и военных режимов, общность между которыми создается их авторитарной природой, а не присутствием электоральных институтов. В заключение замечу, что авторитарные партийные системы до меня мало кто исследовал. Увы, в науке есть мнение, что если объект никого не заинтересовал, то, может быть, он того и не стоит. Похоже, что так. Авторитарные партийные системы - это эпифеномены авторитаризма. Позвольте на этом закончить. Спасибо за внимание.

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Спасибо. Сейчас я начну с чего-то своего, потом будем давать слово. И пришла ко мне записка, она не очень легко читаема, но попробуем. Значит, первое: некоторое время назад, еще когда были некоторые проблемы как раз у Европейского университета, у нас выступал с лекцией ваш коллега Владимир Гельман, и рассказывал он о складывании партийной системы в современной России. Он, как я его понял во всяком случае, пришел к выводу о том, что роль партий в той системе, которая формировалась, увеличивалась, что как бы она становилась некоторым центром именно система протезировалась. Согласны ли вы с этим тезисом? Насколько, на ваш взгляд, действительно вот особенно с учетом вашего такого последнего резюмирующего высказывания, значимо для, скажем, ситуации российской значим момент партийности? Можно ли сказать, что вообще партийность играет хоть какую-то роль? Если да, то какую?

Григорий Голосов: Как это обычно и бывает в условиях электорального авторитаризма, в современной России политические партии используются для легитимации режима, для инкорпорирования в чрезвычайно ограниченных масштабах и по очень субъективному признаку части оппозиции. Существенным аспектом функционирования российского политического режима это признать, по правде сказать, трудно, потому что ни эти выборы, ни эти партии в действительности не играют никакой существенной роли в определении состава национальной или региональной исполнительной власти. Поэтому мне, по правде сказать, трудно понять, на чем Владимир Яковлевич этот вывод строил. Да, наверное, на том, что на самом деле мы сейчас наблюдаем очень раннюю фазу становления электорального авторитаризма. И поэтому даже те элементарные функции, которые авторитарные выборы и партии призваны выполнять, до сих пор не выполнялись в полном объеме. В этом смысле, выборы 2007 года были в значительной степени дебютными. Конечно, более полные образцы электорального авторитаризма в России нам еще предстоит увидеть на выборах, которые предстоят в нынешнем году и, возможно, позднее. В этом смысле - да, авторитарный режим в России находится в процессе постепенной консолидации, и его генезис еще не закончен. Я позволю себе напомнить о том, что он, в общем-то, чрезвычайно молод в его нынешней конфигурации. Действительно, авторитарная трансформация в России произошла сравнительно поздно, примерно в 2005 году. Этот режим находится в младенчестве, и лишь постепенно его институты осваивают те функции, которые они должны выполнять в условиях авторитаризма.

Борис Долгин: Да, я, пожалуй, свой второй вопрос задам потом. А пока ну вот, например, другой вопрос. Просьба представляться.

Вопрос из зала: У меня как бы вопрос к тому, что вы упомянули в одном случае, а в другом нет, и насколько это важно, вы сами оцените. Может быть, это не в теме. Там шла речь об одном из параметров - идеологическое расхождение или там дистанция, точнее, и как-то это ушло все, ну далее не фигурировало как характеристика. Вот в связи с этим я хочу спросить: современное положение, в частности в России, но также и в других странах мира, партийные системы. В какой степени идеология начала включать религиозную составляющую? То есть в России явно заметное оживление церкви, это как один из таких активных игроков, внедрение в политику. Я развивать эту тему не буду, уверен, что вы следите за тем, как последние события, в том числе и на архиерейском соборе и т.д. стимулируют, и даже уже деятели есть, которые выдвинулись в мэры городов, в церковной одежде, в рясах. То есть вот эта часть религиозная, она меня очень...

Борис Долгин: Выяснилось, что это ошибся человек.

Вопрос из зала: Да, я читал, что выяснилось, но я думаю, что это игра, которую сперва иерархи инициировали, а потом... То есть это не ошибка. Это нормальная игра в ту же политическую лузу. Вот в какой степени это, в частности в России, и в мире? Вот этот момент. И второй: вот мне казалось, что мажоритарная система ну такая смешанная, где кроме политических партий разных там, крупных и мелких, были еще независимые представители, выдвигаемые и выбираемые населением, был элемент того, чтобы конкурировать в будущем с теми партиями, которые сразу становились консервативными, то есть играли на власть, ну, наверное, на авторитаризм по-другому. И вдруг это ликвидировалось. Это было осмысленно? Ну я имею в виду России в данном случае.

Борис Долгин: Осмысленность каких позиций?

Вопрос из зала: Чтобы не возникали новый лидеры, выбранные... независимые лидеры, в будущем вокруг которых могли новые партии формироваться ну более честные, скажем там, более конкурентные. То есть специально было уничтожено... ну переход на партийную систему в России с тем, чтобы не было прецедента вот на таких независимых. И то же самое по губернаторам. В 2004 году когда ликвидировали основания для их выборов, их немедленно встроили в вертикаль и стало быть лишили возможности создавать партии, как это было в конце 90-х, когда они там явно в общем-то играли роль более активную в политическом смысле. Спасибо.

Григорий Голосов: О какой-то самостоятельной политической роли православной церкви в России мне трудно говорить, поскольку я ее не наблюдаю. Я наблюдаю движения отдельных иерархов русской православной церкви, направленные на то, чтобы получить какие-то выгоды от власти, что я нахожу естественным и даже традиционным для РПЦ поведением. Но, строго говоря, к политике это не имеет большого отношения. Что касается мировых тенденций, то они достаточно сложные. Например, в 70-х - первой половине 80-х годов было принято говорить о постепенном угасании религиозного фактора в политике. Однако последние десятилетия в Соединенных Штатах, да и в некоторых других странах, полностью переменили эту картину. Вообще говоря, религиозный раскол является традиционным для структурирования политической жизни. Здесь есть своя динамика. Однако лично я не вижу оснований для того, чтобы этот раскол из политики исчез в обозримом будущем.

Теперь, что-то вы говорили об избирательной системе. Причина, по которой в России была введена чисто пропорциональная система, представляется мне вполне прозрачной. Она состоит в том, что после того как политические итоги думских выборов были в основном гарантированы, стало задачей обеспечить более высокую лояльность депутатского корпуса, чего было гораздо легче достичь при использовании пропорциональной системы, чем смешанной. Существует такая точка зрения, навеянная исключительно российским опытом, что сама по себе пропорциональная система является отступлением от демократии. Это, конечно, полная ерунда. Если мы посмотрим на режимы, в которых электоральный авторитаризм существовал достаточно долго и породил некие устойчивые институциональные формы, то эти страны использовали, как правило, мажоритарные избирательные системы. И уж, конечно, нелепо говорить о возвращении к смешанной избирательной системе как панацее от электорального авторитаризма. По правде сказать, избирательные системы важны в условиях демократии. Именно поэтому в условиях демократии они так редко меняются: будучи важными, они задают поддерживающую их инерцию. В условиях авторитаризма избирательную систему можно менять каждый день, что, собственно говоря, и происходит в России: небольшие изменения в избирательное законодательство вносятся буквально постоянно. Есть еще такая совершенно иллюзорная идея, что надо добиться отмены пропорциональной избирательной системы, и тогда можно победить «Единую Россию». «Единая Россия» является вторичным элементом авторитарного политического порядка. Если политический порядок изменится, то она в нынешнем качестве сама собой прекратит существование. А если, будто бы для достижения этой цели, в процессе демократизации в России будет введена мажоритарная избирательная система, то на судьбу «Единой России» это не повлияет, а вот наша страна уже надолго останется с архаичным, неэффективным учреждением, каковым я считаю мажоритарную систему. Ну и насчет губернаторов, я не очень понял. Что вы, собственно, хотели сказать?

Вопрос из зала: Я хотел сказать, что в 99-м году...

Борис Долгин: То, что снизили их роль. Не дали им организовывать региональные партии.

Григорий Голосов: Это бесспорно.

Борис Долгин: В связи с последним вашим ответом есть еще один вопрос. Вы сказали о том, что в условиях авторитаризма может как угодно, по сути дела, менять избирательная система, это не очень принципиально. В то же время, насколько я понимаю, вы, как и многие другие наши действительно крупные специалисты в области выборов, в области регионалистики, участвовали в разработке или в работе, может быть, хотя бы рецензиями на работе над Избирательным кодексом, который был создан, недавно презентован. Если я ошибаюсь, и вы как бы не имеете никакого отношения, прошу прощения. Но зачем? Как вы рассчитываете, что удастся заменить современное избирательное законодательство вот этим документом без прихода к какой-то иной системе?

Григорий Голосов: К проекту избирательного кодекса, в принципе, отношусь хорошо, как ко всему, что делает Аркадий Ефимович Любарев, человек исключительно добросовестный и компетентный. У меня есть по поводу содержания документа небольшие претензии. Например, я бы не рассматривал как оптимальную для России так называемую смешанную связанную избирательную систему, которая предлагается в этом документе. Я полагаю, что не следует предоставлять региональным законодателям широкий спектр возможностей при установлении региональных избирательных систем, как это предполагается в проекте кодекса. Но эти соображения не очень важны. А не очень важны они, собственно говоря, именно потому, что когда в России будет происходить демократизация, а это будет политическим процессом, то ключевые решения по поводу избирательной системы все равно будут принимать те политические акторы, которые будут вовлечены в этот процесс. Хорошо, что у этих политических акторов будет на руках текст, который грамотно выполнен, в котором все, в принципе, сделано правильно.

Борис Долгин: То есть это полезная заготовка заранее...

Григорий Голосов: Это полезная заготовка. Я считаю, что Любарев и другие участники разработки документа сделали действительно полезную вещь. Но какова вероятность того, что все сразу обрушится, придет какой-то человек в Кремль и скажет: «Чего делать-то? Надо свободные выборы проводить. Вот проведу-ка я их по Любаревскому кодексу». В действительности, такую вероятность исключить нельзя, поскольку внезапные коллапсы, вообще говоря, свойственны авторитарным режимам типа персоналистской диктатуры. Но скорее всего, все-таки, путь будет другим и более сложным. И в этом случае документ, подготовленный Любаревым и коллегами, тоже будет востребован, но он сыграет именно роль полезной заготовки.

Борис Долгин: Спасибо. Я пока скажу, что со стенограммой мы дадим гиперссылку на текст избирательного кодекса.

Вопрос из зала: Вот короткая реплика по поводу последних слов, которые вы сказали. Мне кажется, что проблема нашей страны очевидны и могут быть разные решения. Вот один из вариантов это опыт Израиля. Ведь Израиль возник после пятидесяти лет интеллектуальной работы, когда интеллектуалы готовили программы, проекты, идеологию и т.д. Мы забываем, что после 1905 года в России было 10 политических партий, а выборы 1917 года были абсолютно свободными. Именно поэтому большевики...

Борис Долгин: Учредительное собрание вы имеете в виду.

Вопрос из зала: Ну конечно, да. Именно поэтому против большевиков голосовало три четверти избирателей, поэтому они разогнали Учредительное собрание. Но выборы-то были свободными. У нас есть такой опыт, про это не надо забывать. А по поводу разного типа избирательных систем, мне кажется, вот какая возникла мысль или вопрос, которым хотел поделиться. Мне кажется, ну демократические режимы, демократические государства это понятно. А авторитарные... разные типы демократий... Вот не демократии. Просто сказать, что выборы недемократические, этого мало, это неполная картина. Почему? Потому что тот же Сингапур, о котором вы говорили, власти Сингапура очень эффективны. Это очень демократическое... Власть очень патриотична. В значительной степени, например, Лукашенко... почему его поддерживают на самом деле... Кроме того что он посадил там несколько человек, но огромная масса в Белоруссии... Попробуйте скажите против Лукашенко слово - по физиономии могут въехать. Там огромная масса его поддерживает, потому что он работает на Белоруссию. Вот на режим абсолютно непатриотичен. Поэтому, мне кажется, что понятие демократия надо бы дополнить понятием патриотизм, тогда будет картина более полная. А просто формально подходить - какие выборы... Это далеко не все объяснение.

Григорий Голосов: Вы знаете, я с вами по многим вопросам согласен. Конечно, выборы 1917 года были совершенно свободными выборами. Просто они не создали никакой партийной системы. Хотя, как мы это сделали с российскими выборами 2007 года, мы могли бы пофантазировать на тему о том, какой была бы российская партийная система, если бы большевики не прикрыли эту лавочку. Но, повторяю, это один из главных опытов демократии в истории нашей страны. Ну и что касается...

Вопрос из зала: Выборы Романова тоже были демократическими.

Григорий Голосов: Не совсем.

Вопрос из зала: Земский собор.

Григорий Голосов: Ну и что касается соединения демократии и патриотизма, то такие разговоры, они какие-то... национально-специфические, что ли. Очевидно, что демократия реализуется в пределах национального государства. Она является выражением политической воли народа именно на национально-государственном уровне. Какая партия в Соединенных Штатах патриотическая? Демократы или республиканцы? Обе патриотические. Человек, который не является патриотом, вообще-то говоря, находится за пределами нормального гражданского сообщества. И то, что (по крайней мере, на уровне риторики) демократия и патриотизм в России в какой-то степени противопоставляются друг другу, - продукт очень сложной и своеобразной траектории общественной мысли, которая большинству стран в мире просто-напросто несвойственна.

Борис Долгин: То, что было сказано о Белоруссии, разве не напоминает немножко действительно Сингапур, но только в другом смысле. С последними выборами, где по несколько минут дали кандидатам в президенты после длительного перерыва, и они смогли наконец полностью свободно...

Григорий Голосов: Конечно, напоминает. Это персоналистские диктатуры, и у них есть некие общие механизмы, хотя разница - очень существенная. Сингапурская диктатура является, в действительности, продолжением сингапурской демократии. Там электоральная демократия существовала в рамках британского правления довольно долго. Я не останавливался на этом в ходе лекции, но именно отсюда в значительной мере вытекает то, что там продолжает существовать партийная система. Потому что, видите ли, возьмем ли мы Сингапур или Малайзию, там произошли авторитарные трансформации, но правители не могли просто сказать: «Сейчас мы вам установим диктатуру, и живите с этим». Нужно было оставить хотя бы внешние демократические формы. А в Белоруссии такого не было, демократических форм, предшествовавших авторитаризму, не сложилось. Поэтому там партийной системы нет, выборы проходят по мажоритарной системе на непартийной основе. Но, повторяю, есть некоторое типологическое сходство.

Борис Долгин: Правда, есть еще одно отличие, конечно, консервация Белоруссии в такой полусоветской системе сильно отличается от того, что сделало сингапурское руководство.

Вопрос из зала: Добрый вечер.

Борис Долгин: Только коротко.

Вопрос из зала: Конечно, Борис, конечно. Я бы, с вашего позволения, хотел задать вам несколько вопросов не по сегодняшней лекции, хотя она очень интересна, а по вашему материалу «1000 слов». Можно?

Григорий Голосов: Да, да.

Вопрос из зала: Спасибо. Вы пишите, что создание цивилизованной демократической избирательной системы необходимо для возвращения России на путь устойчивого демократического развития. И в первую очередь для этого следовало бы восстановить свободные и честные выборы. Поскольку слово «восстановить» предполагает, что эти свободные и честные выборы некогда в России существовали, вопрос первый: Вы действительно так думаете?

Григорий Голосов: Это сложный вопрос. Тем не менее, я склонен расценивать выборы государственной думы, которые состоялись в 1995, 1999 и в 2003 гг. как в целом соответствующие требованиям электоральной демократии.

Вопрос из зала: Честные?..

Григорий Голосов: Эти выборы не были идеальными...

Вопрос из зала: Но были честными.

Григорий Голосов: Они не были вполне честными. Видите ли, если мы понимаем честность как полную свободу от фальсификаций, то такого, вообще-то говоря, нет нигде и никогда. Существует, однако, некий минималистский уровень требований. И этому уровню, повторяю, те выборы государственной думы, которые я перечислил, соответствовали. Не более того.

Вопрос из зала: С первым вопросом более или менее понятно.

Борис Долгин: Дальше.

Вопрос из зала: Ну этим честным выборам следует установить памятник - коробку из-под ксерокса.

Григорий Голосов: Президентские выборы 1996 г. я не включил.

Вопрос из зала: Вы предлагаете восстановить одномандатные округа и позволить регистрацию любого кандидата при внесении залога, не превышающего 5 МРОТов, то есть 21500 руб. на сегодняшний день. На выборах 95-го года госпожа Хакамада победила в Москве в своем округе при, если мне не изменяет память, 12 претендентах, набрав, опять-таки если мне не изменяет память, около 20% голосов пришедших на выборы. В связи с этим вопрос... Да, но тогда нужно было собирать подписи и т.д. и т.д. Если мы будем регистрировать любого кандидата, внесшего залог 21000 рублей, как вы думаете, сколько будет кандидатов в одномандатных округах? И не кажется ли вам, что побеждать будет кандидат, набравший примерно ну не больше 10% голосов пришедших на выборы граждан. Это будет демократия или ее профанация?

Борис Долгин: Спасибо.

Григорий Голосов: Я, как кажется, ясно дал понять, что сейчас я не считаю возврат к выборам по одномандатным округам сколько-нибудь существенным обстоятельством, связанным с восстановлением демократии в России. В прошлом году в одной из записей на «Слон.ру» я отметил, что считаю оптимальной пропорциональную систему в округах небольшой величины.

Вопрос из зала: То есть от этой идеи вы отказались?

Григорий Голосов: Не то, чтобы отказался. Видите ли, мы можем рассуждать о том, какая избирательная система оптимальна для России. Но, как интеллектуалы, мы не можем это предрешить, потому что выбор избирательной системы будет осуществляться политиками. Тем не менее, мы можем ранжировать избирательные системы по принципу предпочтительности. И тогда на первое место я поставил бы пропорциональную систему в округах небольшой величины. На второе место я по-прежнему поставил бы смешанную несвязанную систему, то есть систему, где часть депутатов все же избирается в одномандатных округах. Тогда возникает содержательный аспект вашего вопроса: не приведет ли эта система к чрезмерной фрагментации в одномандатных округах. С одной стороны, я не вижу, а что, собственно говоря, особенно страшного в этой чрезмерной фрагментации. Дело в том, что речь идет об общенациональном представительстве. И если Хакамада, допустим, где-то победила с 20% голосов, то в другом округе (скажем, в Ленинградской области в том же 1995 г.) победил представитель Российской коммунистической рабочей партии, тоже получив менее 20% голосов. Таким образом, представительство различных политических тенденций даже в условиях чрезмерной фрагментации в одномандатных округах, в принципе, уравновешивается. А другая сторона дела состоит в том, что, как широко известно, плюральная система постепенно приводит к снижению фрагментации. Но я вам, пожалуй, уже не буду объяснять, что такое закон Дюверже. Он, собственно говоря, именно об этом. Разумеется, то, что мы наблюдали на выборах 95-го года, было примером работы плюральной системы на очень ранней фазе, вскоре после ее введения. В дальнейшем многое изменилось бы.

Борис Долгин: На самом деле есть смысл, конечно, объяснить, что такое закон Дюверже. Я думаю, что многие присутствующие этого не знают. А потом будет вопрос обязательно.

Григорий Голосов: Закон Дюверже - это закономерность, которая была теоретически обоснована сформулировавшим ее автором, а затем установлена и эмпирически многими другими исследователями. Закономерность состоит в том, что применение системы относительного большинства в одномандатных округах ведет к двухпартийному формату межпартийного соревнования. На самом деле, эта формулировка, при всем обилии эмпирических подтверждений в течение последних примерно 30 лет, нуждается в некоторых уточнениях. Прежде всего, закономерность соблюдается только при условии, что у партий отсутствуют территориальные базы поддержки. Есть и еще некоторые детали, на которых я сейчас не хочу останавливаться.

Вопрос из зала: И последний вопрос. Вы пишите, что необходимо, чтобы органы исполнительной власти как федерального так и регионального уровня, представители органов исполнительной власти были исключены из числа избирательных комиссий. А право наблюдения за выборами - я вас цитирую - должно быть закреплено как за непосредственными участниками выборов (партиями, блоками и кандидатами), так и за инициативными группами граждан, что особенно трогательно. Как вы думаете...

Борис Долгин: почему «трогательно» простите?.

Вопрос из зала: ...сколько же возникнет инициативных групп граждан?

Борис Долгин: Не дай бог, так много наблюдателей будет - весь смысл выборов пропадет.

Вопрос из зала: Как вы думаете, сколько инициативных групп возникнет, и какие будут размеры избирательных комиссий? Или инициативные группы придется фильтровать? А если да, то кто будет это делать? У меня все. Спасибо.

Григорий Голосов: Понимаете, распространенная иллюзия по поводу демократии состоит в том, что есть колоссальное количество людей, которые хотят заниматься политикой. Сейчас, будто бы, народ аполитичен, потому что ему запрещают идти в политику. В действительности, людей, которые хотят заниматься политикой, всегда мало. Соответственно, для политиков всегда проблема - найти тех, кто хотел бы стать членами каких бы то ни было инициативных групп. Это не зависит от авторитарного или демократического контекста. У подавляющего большинства людей политика находится на периферии жизненного мира. Поэтому опасения по поводу того, что миллионы людей создадут инициативные группы и станут заниматься наблюдением за выборами я, уж простите, не разделяю. Тут у меня есть некоторый практический опыт.

Вопрос из зала: Назовите вещи своими именами. Кто заплатит, тот и сформирует инициативную группу.

Борис Долгин: Пусть будет побольше инициативных групп. А вообще большое спасибо за популяризацию такого ценного текста как «1000 слов о демократии».

Вопрос из зала: Скажите, пожалуйста, нас в свое время учили, что теория должна объяснять и прогнозировать. Любого практического политика интересует, кроме других вопросов, конечно, один вопрос: когда будет переворот? Завтра? Через год? Через полгода? И не только переворот, но и революция. Например...

Борис Долгин: Научно-техническая?

Вопрос из зала: Да, возможно, и техническая. И ваша теория позволяет ли предсказывать эти события? И могла бы она предсказать, можно сказать, революцию в Египте? Спасибо.

Григорий Голосов: Нет, моя теория, она ведь вообще-то не про революцию, она про партийные системы. Поэтому она и предсказывать может, хотя и в ограниченных масштабах, динамику партийных систем. А вот революции - не может. Но теория революций существует. И Владимир Ильич Ленин писал о революциях, и Чарльз Тилли. Если вы хотите узнать, когда произойдет революция, можете вспомнить известный тезис Владимира Ильича «верхи не могут, а низы не хотят». Сейчас, вроде бы, ситуация такая, что и верхи могут, и низы - не сказать, чтобы особенно не хотят. Отсюда вытекает, что завтра революции, скорее всего, не будет. Но, повторяю, есть люди, которые лучше разбираются в теориях революций, чем я.

Борис Долгин: Значит, последний вопрос здесь и перейдем на тот фланг.

Вопрос из зала: Григорий Васильевич, вот начиная с прошлого года, ряд внесистемных оппозиционных сил в России пытаются зарегистрировать партию вот по тем условиям, которые сейчас существуют, то есть надеясь на как бы встраивание в существующую партийную систему, либо надеясь какой-то протест разогреть в обществе. Вот прокомментируйте. Я имею в виду «Ротфронт», партию «Другая Россия» и вот партию «Народной свободы», которая сейчас вот активно пытается зарегистрироваться. Вот прокомментируйте, пожалуйста, сколько, вы считаете, вот в тех условиях, как я понял, зарождающегося электорального авторитаризма в России вот насколько эффективна вот такая деятельность внесистемной оппозиции. Если нет, то чтобы вы вот порекомендовали. Вот как вам кажется, какая деятельность была бы более эффективна в данных условиях?

Борис Долгин: Спасибо.

Григорий Голосов: Любой авторитарный режим сохраняет определенные возможности для оппозиционной деятельности. И демократической оппозиции, мне кажется, важно использовать эти возможности. Необходимо, однако, отдавать себе отчет в том, что именно ты делаешь. Допустим, если стремишься зарегистрировать политическую партию, то надо понимать, что ее зарегистрируют лишь в том случае, если это получит одобрение Суркова. А если ты не хочешь получать одобрение от Суркова, то ее, скорее всего, не зарегистрируют. Но это не значит, что сама попытка зарегистрировать партию бессмысленна. Если ты борешься против режима, то такая попытка может оказаться полезным инструментом. В данном случае, речь идет о формальных, бюрократических действиях. Мне кажется, что если уж играть в эту игру, то очень важно соблюдать ту бюрократическую последовательность, которая задана российскими регуляциями, и делать это в максимальной степени тщательно. Тогда можно добиться того, что поводом для отказа послужит не устав, не другие какие-то документы (как это недавно было с «Партией дела»), а, допустим, отсутствие необходимого количества членов. Нужно добиваться того, чтобы обоснование отказа было как можно менее убедительным. В том, что все равно откажут, если захотят, сомневаться не нужно. Но нужно, чтобы это было сопряжено с максимальными издержками для другой стороны. А иначе этим и заниматься ни к чему.

Вопрос из зала: Григорий Васильевич, вот вопрос такой. Вы сегодня приводили примеры авторитарных режимов, электоральных авторитарных режимов, режимов с партийной системой. А скажите, вот вы исследовали достаточно большое количество этих режимов, причем рассматривали их и трансформацию и в общем-то последствия их трансформации. Есть ли какие-то общие наблюдения, которые позволяют говорить о том, что партии, существовавшие при электоральном авторитарном режиме, продолжают существовать после его окончания вот от начала активной фазы трансформации? Или же политическая система полностью меняется? Вот на тех примерах, которые вы рассматривали. Соответственно вот вопрос: Есть ли какие-то критерии, после которых партии, действующие при авторитарной электоральной системе, продолжают существовать дальше? Если можно их как-то, скажем, типологизировать. То есть есть тип партий, которые ранее относились к правящим, есть партии, которые существовали для аккумуляции, как вы говорили, оппозиционных или контрэлит. Либо это партии с какими-то устойчивыми идеологическими течениями, которые смогли дальше существовать. То есть можно ли говорить о том, что партии, которые были при авторитарном режиме останутся после его окончания? Мы не говорим конкретно про Россию, хотя, понятно, что в целом это тоже нам интересно. Есть ли какие-то вот критерии, по которым мы можем прогнозировать, какие партии смогут пережить вот эту трансформацию авторитарной системы, какие нет? Спасибо.

Григорий Голосов: В связи с той гетерогенностью электорального авторитаризма, о которой я уже упоминал, установить такие критерии в общем виде трудно. Но если все же попытаться выявить какую-то заметную тенденцию, то она, пожалуй, состояла бы в том, что это зависит не от характеристик самих партий, а от уровня институционализации партийных систем в целом. Мы с вами говорили о том, что авторитаризм, вообще говоря, не заинтересован в том, чтобы институционализировать партийные системы. Тем не менее, в определенных условиях он может это делать, причем эти условия носят всегда ситуационный характер. Если ситуация складывается так, что ему выгодно поддерживать в течение длительного времени одни и те же партии, то эти партии имеют достаточно хороший шанс выжить. В качестве очень слабой - даже не закономерности, а эмпирически наблюдаемой регулярности - я сказал бы, что чем менее фиктивный характер носит соревнование в условиях электорального авторитаризма, тем больше шансов на то, что авторитарные партии продлят свое существование после перехода к демократии. С этой точки зрения можно, например, сравнить Тунис, где бывшую ведущую партию просто распустили недавно, с той же самой Мексикой, где бывшая такая партия остается ядром демократической партийной системы.

Вопрос из зала: Добрый день. Сегодня много говорилось о том, что Россия находится в начальной стадии становления авторитаризма. Почему в таком случае в 2008 году владимир путин не пошел на третий срок, предпочел отдать президентство медведеву? Ведь в русле развития авторитаризма было бы логичнее, если бы он захотел остаться президентом пожизненно. Спасибо.

Григорий Голосов: Вы знаете, вот так и Мубарак думал. Он ведь тогда прямым текстом говорил: «Владимир Владимирович, оставайтесь президентом. Ну что вы обращаете внимание на всю эту конституционную ерунду?» На самом деле, я бы сказал, что Путин тогда принял достаточно рискованное решение, не изменив конституцию, потому что, принимая во внимание объем конституционных полномочий у президента Российской Федерации, даже самый политически слабый и безобидный преемник мог бы представлять политическую опасность. В этом смысле, Путин сильно рискнул ради того, чтобы произвести впечатление на международную общественность. Пойдя на этот риск (что ему, вообще-то говоря, не очень свойственно), он не проиграл. То есть, действительно подобрали такого кадра, от которого совсем никакого вреда не было.

Вопрос из зала: сергей борисович иванов был бы хуже в этом смысле?

Григорий Голосов: Ну, поэтому он, собственно, и не стал.

Гусева: Добрый вечер, Григорий Васильевич, извините, я просто на 20 мин. Опоздала. Елена Гусева. Я поэтому могу что-то в вопросе задать такое, что вы уже говорили. И у меня в принципе два вопроса. Вот корреляции меня интересуют с параметрами. Вот я, например, здесь вижу корреляцию с климатом. Вот у меня такое впечатление, что пропорциональная система у нас установилась именно потому, что произошла сверхцентрализация исполнительной власти, сверхцентрализация ресурсов. И от этого и партийные системы тоже в принципе прообразом получились такой же системы, то есть партийные системы повторили управленчески и экономические механизмы в нашей стране. И еще у меня второй вопрос. Вы рассматриваете авторитарные режимы. Но у нас еще существует понятие тоталитарных режимов. Россия тоже имела такой период. Вот как бы с точки зрения тоталитарной системы. Потому что на самом деле лидер, он, с точки зрения авторитаризма, в нашей стране он может поменяться. А вот у нас именно тоталитарная система спецслужб...

Борис Долгин: В смысле сейчас?

Гусева: Об этом можно поспорить. Потому что на самом деле..

Борис Долгин: Как мы тут сидим?

Гусева: ...фамилию можно сделать в любой момент, потому что ее сделает тоталитарная система. Спасибо.

Григорий Голосов: По поводу пропорциональной системы я уже сказал, что ее ввели преимущественно для того, чтобы снизить риски, связанные с независимым поведением депутатов. Депутаты, избранные в округах, имеют более серьезные политические ресурсы, чем те, которые избраны по спискам. Отсюда и риски. Ведь правильно говорят единороссы, что если бы у нас оставалась мажоритарная система, то, скорее всего, все места во всех законодательных собраниях выигрывала бы «Единая Россия». В этом я с ними согласен. Однако риски, связанные с тем, что это были бы не такие единороссы, как сейчас, а несколько более независимые, очевидно, перевесили те риски, которые сопряжены с минимальным присутствием легальной оппозиции в представительных собраниях. Поэтому и было принято, на мой взгляд, такое решение. А что касается тоталитаризма, то я, вообще говоря, не очень уверен, что это реальная вещь. Я, конечно, читал Фридриха и Бжезинского. Но понятие «тоталитаризм» относят, на мой взгляд, к довольно разнообразному кругу явлений, причем эти явления, как правило, не соответствуют тому набору признаков, который дают Фридрих и Бжезинский. А Ханна Арендт, скажем, вообще никакого набора признаков не сформулировала, так что приходится довольствоваться Фридрихом и Бжезинским.

Борис Долгин: Вот я не совсем понял, правда, насчет климата замечание. Тут, по-моему, действительно много довольно жарких стран, но что-то там, за окном, немножко не так жарко. Может, нет в этом закономерности. Последний вопрос.

Вопрос из зала: Григорий, скажите, а есть ли корреляция между партийной системой и экономической системой? Я имею в виду более рыночная экономика, более государственная экономика. Были ли у вас такие исследования?

Григорий Голосов: Нет. Определенно, нет. Во всяком случае, между основными типами демократической партийной системы (двухпартийностью и многопартийностью) и экономическими системами связи не наблюдается.

Вопрос из зала: Хотел задать такой вопрос. Партии это исторический феномен, они возникли примерно в XIX веке. А есть ли такая перспектива, что они исчезнут? Что их функции будут выполнять другие политические структуры, скажем, сетевые движения, либо... ну что-то иное в общем?

Григорий Голосов: Политические партии - очень важный для функционирования либеральной представительной демократии институт. Я не сомневаюсь в том, что они не вечны, потому что ничто в этом мире не вечно. Я не сомневаюсь в том, что сама демократия не вечна и, вполне возможно, она сменится каким-то другим типом политического режима, причем это не обязательно произойдет в каком-то отдаленном будущем. История в этом плане непредсказуема. Но факт состоит в том, что в рамках либеральной демократии сколько-нибудь явной альтернативы политическим партиям не найдено. О том, что партии устарели, говорят примерно так же долго, как говорят о том, что сама демократия устарела, а об этом говорят, в свою очередь, примерно столько же, сколько демократия существует. Но пока ясных признаков того, что партии уходят, нет. Некоторые из вас, вероятно, слышали о шумихе, которая была в 70-х и в начале 80-х годов по поводу вымирания политических партий. И уже тогда много говорили о том, что им на смену партиям идут общественные движения, всякие формы социальной самоорганизации. И ничего из этого, в принципе, не вышло.

Борис Долгин: Ну, кроме появления партий зеленых.

Григорий Голосов: Да, кроме партии зеленых.

Борис Долгин: Спасибо большое.