Маргарета Моммзен - специалист по советской и российской политической системе, профессор политологии в отставке (Мюнхенский университет).

 

Маргарета Моммзен

Российский политический режим:

неосоветский авторитаризм и патронажное президентство

 

 

Введение

 

Для эксперта, занимающегося сравнительной политологией, нет ничего более захватывающего и в то же время разочаровывающего, нежели попытка классифицировать политическую систему постсоветской России. Присущие этой системе непрозрачность принятия решений и тесное переплетение политики и экономики очень затрудняют выявление подлинной природы политического режима. На память сразу же приходят известные слова Уинстона Черчилля, сказанные в 1939 году: "Россия - это головоломка, завернутая в тайну, помещенную внутрь загадки".

Маргарета Моммзен - специалист по советской и российской политической системе, профессор политологии в отставке (Мюнхенский университет).

 

Маргарета Моммзен

Российский политический режим:

неосоветский авторитаризм и патронажное президентство

 

 

Введение

 

Для эксперта, занимающегося сравнительной политологией, нет ничего более захватывающего и в то же время разочаровывающего, нежели попытка классифицировать политическую систему постсоветской России. Присущие этой системе непрозрачность принятия решений и тесное переплетение политики и экономики очень затрудняют выявление подлинной природы политического режима. На память сразу же приходят известные слова Уинстона Черчилля, сказанные в 1939 году: "Россия - это головоломка, завернутая в тайну, помещенную внутрь загадки".

В настоящей статье я попытаюсь пролить свет на некоторые аспекты этой заманчивой темы; в основном меня будут интересовать особенности политической системы, которая, начав вызревать при Борисе Ельцине, окончательно сложилась в президентские годы Владимира Путина. В то же время мне предстоит классифицировать этот режим, отталкиваясь от традиционной типологии видов правления. Решая подобную задачу, весьма полезно иметь в виду наследие советского строя, существовавшего на протяжении семидесяти лет. В целом, необходимо ответить сразу на несколько вопросов. На что нынешняя система похожа в наибольшей мере - на рудиментарную демократию, олигархию, монархию или прежний советский строй? Или же речь должна идти о причудливой смеси всего перечисленного? Из каких источников российское президентство черпает свою силу?

В исследовании политического режима России возможно привлечение нескольких концептуальных подходов. Среди них - тестирующий развитие демократии нормативный подход, функциональный подход теории систем, а также более модный неопатримониальный подход, сосредоточивающийся на неформальных структурах патронажа и клиентелы. Каждый из этих методов предлагает свой взгляд на легитимность и стабильность нынешнего режима. Кроме того, все они вскрывают в нем сохраняющиеся черты и признаки советской системы. В то время, как термины "неосоветский авторитаризм" или "состязательный авторитаризм" хорошо согласуются с современной критикой российской демократии, неопатримониальный подход более тяготеет к теории систем и концепту "патримониального президентства". Словом, анализируя российский режим, полезно применять все разнообразие имеющихся подходов и методик.

 

От Ельцина к Медведеву: меняющиеся парадигмы перехода

 

С самого начала ельцинского президентства в России отмечалось наличие своеобразного "неформального картеля", поддающегося определению с немалым трудом. Как следует его классифицировать - в качестве примера классической "олигархии" по Аристотелю или "состязательной олигархии" по Роберту Далю? Действительно, уже в 1990-е годы термин "олигархия" начали применять, описывая текущий политический процесс. В 1999 году социолог Виталий Елизаров зачислял действующую российскую власть в разряд "состязательной олигархии", видя в ней группу конкурирующих игроков, делящих между собой государственную власть[1]. Такая точка зрения хорошо согласуется с толкованием, которое предложил Роберт Даль, обозначивший указанным термином одну из стадий перехода от авторитаризма к демократии[2]. Во второй половине 1990-х оппозиционно настроенные СМИ любили рассуждать о "кремлевской семье", которая якобы распоряжается олигархическим властным картелем, состоящим из родственников Ельцина, высших государственных чиновников и лидеров делового сообщества. В ходу были также другие модные термины, например, "приватизация государства", символизировавшая переход от плановой экономики к экономике рыночной ("от плана к клану")[3].

В ельцинскую эпоху в аналитическом дискурсе преобладали такие понятия, как "суперпрезидентство", "выборная монархия" или "дефектная демократия"[4]. В то время, как два первых определения были довольно старыми и предполагали персональный характер власти, а также автократическое положение ее держателя, термин "дефектная демократия" был придуман специалистами по транзиту. Тогда они увлекались всевозможными подвидами демократии, выделяя среди переходных режимов "электоральные", "делегативные" или "дефектные" демократии. Кое-кто, пытаясь объяснить переплетение авторитарных и демократических элементов, предпочитал говорить о "гибридной" природе российского режима[5].

С приходом Владимира Путина разговоров о демократии стало меньше. Теперь только представители высшего политического руководства позволяли себе рассуждать на эту тему. Сам Путин, например, склонялся к национальной модели демократии, "адаптированной" к российским традициям, а новый кремлевский идеолог Владислав Сурков ввел в оборот термин "суверенная демократия"[6]. Критически настроенные социологи предпочитали такие концепты, как "симулятивная", "имитационная" или "управляемая" демократия[7]. Последний из этих терминов приобрел широкую популярность, поскольку наилучшим образом отражал контраст между реальной демократией и ее извращениями. Позже некоторые российские политологи преобразовали номинацию путинской демократии из "управляемой" в "сверхуправляемую". В этой формулировке запечатлено ужесточение контроля над обществом через манипуляции с выборами, а также создание виртуальных партий и всевозможных институциональных суррогатов[8].

Некоторые наблюдатели фокусировали внимание не на самой демократии, но на обладателях власти и целях, намечаемых властью. Здесь вновь проступали контуры упоминавшейся выше "состязательной олигархии". Порой, характеризуя российскую систему, комментаторы подчеркивали наличие в ней "сложной структуры интересов" или "присутствие неформальных каст". Подобные формулировки, конечно, содержали в себе расплывчатое представление о системе в целом, но конкретика в них отсутствовала. Между тем, в поисках реального профиля путинского режима было бы полезно взглянуть на ближайших сподвижников президента. Главные политические игроки отличаются четко фиксируемым социальным статусом, профессиональным бэкграундом, идеологическими установками. Их ядро составляют офицеры спецслужб, крупные бизнесмены, "корпоративные бюрократы" (высокопоставленные госслужащие с коммерческими интересами) и, наконец, чиновники-технократы. "Анатомия" властных структур говорит о том, что власть в России находится в руках бюрократии, заинтересованной в первую очередь в удовлетворении своих финансовых интересов[9]. В самом деле, ни в одной другой стране мира мы не найдем такого количества министров, заседающих в советах крупнейших корпораций[10].

Действительно, численность чиновников, работающих в федеральных структурах, а также в региональных администрациях, в постсоветские годы значительно выросла[11]. Подъем бюрократов к власти в сочетании с подавлением демократии породил термин "бюрократический авторитаризм"[12], за которым стоит представление о монополии коррумпированной бюрократии на власть как основе российского авторитарного режима[13]. Появлялись и иные определения российского авторитаризма. Анализируя согласие российского населения с авторитарным правлением, американский специалист по России Леон Арон говорит о "плебисцитарном авторитаризме"[14]. В последнее время появился также термин "гламурный авторитаризм", отражающий очевидную трансформацию политики в разновидность развлечения[15].

Между тем, большинство исследователей склонно согласиться с тем, что путинский режим вполне соответствует архетипу "олигархии". Я уже говорила, что термин "кремлевская олигархия" широко употреблялся в ельцинскую эпоху. При Путине бóльшим предпочтением пользовалось иное понятие - "олигархия спецслужб". Оба термина входят в стандартный словарь немногих печатных СМИ, дерзающих критиковать руководство страны. Некоторые оппоненты системы любят выражения, изобличающие жадность и стяжательство правящего класса: в этом ряду "плутократия", "монетократия", "клептократия"[16]. Часто упоминаются "корпорация Россия", "Кремль Inc." и даже "КремПЕК", производное от ОПЕК. Все эти концепты отсылают к весьма прибыльным операциям с нефтью и газом, которыми занимаются правительство и естественные монополии[17]. Перечисленные концепты вполне укладываются в представленную Аристотелем типологию "господства богатых", а также созвучны сделанному им вслед за Платоном предположению о том, что богатые правят в собственных интересах, а не ради "общего блага"[18].

Исследователи также попытались выделить круг лиц, которые извлекают выгоду из господства плутократии. Например, экономист Михаил Делягин убежден, что нынешний режим представляет собой "родственный бизнес", в котором "друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей" составляют основу коррупционной сети распределения благ[19]. С такой характеристикой согласны Борис Немцов и Владимир Милов. Историк Юрий Афанасьев идет еще дальше, усматривая в российском "капитализме для своих" (crony capitalism) пример "патримониального султанизма"[20]. Андрей Пионтковский называет право собственности в России "корпоративной клептократией" и подчеркивает его исключительную зависимость от лояльности собственника политическому руководству[21]. Ценность этого наблюдения подтверждается драматичной судьбой Михаила Ходорковского, попытавшегося стать политически и экономически независимым от Кремля.

Патримониальные качества режима, из-за которых сфера публичного и сфера частного пересекаются или накладываются друг на друга, широко и активно обсуждались и в сравнительной политологии, и в изучении процессов транзита. Это не удивительно, поскольку патримониальный подход, базирующийся на работах Макса Вебера, весьма продуктивен при изучении постсоциалистических систем[22]. Еще в 1997 году Юрген Гартман описал типичную патримониальную систему примерно в том же духе, в каком это делает Делягин применительно к современной России. В его интерпретации это система, в которой "персона, возглавляющая государство, оценивает государственные функции, возможности и ресурсы, исходя из личной выгоды, а также их использования родственниками и близкими друзьями"[23]. Американский политолог Генри Гейл называет тот же самый феномен "патронажным президентством".

Патримониальные и олигархические элементы нынешнего российского режима исключительно важны для понимания внутренней механики власти, но поиск источников политической легитимности и стабильности еще более обогащает картину, снабжая ее новым измерением. В такой перспективе очевидной становится явно традиционалистский характер политической культуры, причем как населения, так и правящих классов. Социологические опросы регулярно свидетельствуют о социальной апатии и о патриархальном отношении большинства населения к политическому руководству, устойчиво пользующемуся одобрением более 70% избирателей. По словам Дмитрия Тренина, в России имеет место авторитаризм с санкции граждан[24]. Много лет назад транзитолог Хуан Линц идентифицировал традиционализм и апатию в качестве специфических черт массовой психологии при авторитарных режимах[25]. Сегодня российские социологи подтверждают, что население озабочено социальной защищенностью гораздо больше, чем политическим участием, и на этом основании российский режим зачастую характеризуется как "традиционалистская система".

Даже беглый обзор воззрений на российскую политику, а также применяемых к ее анализу определений и типологий приводит в недоумение. Из всего вышесказанного можно предположить, что мы имеем дело с системой, которая одновременно является олигархической, плутократической, авторитарной, плебисцитарной, традиционной, бюрократической, псевдодемократической и патримониальной. В ходе последующего изложения все эти характеристики и дефиниции будут подвергнуты критическому анализу.

 

Демократия под вопросом: при Ельцине "дефектная", при Путине "сверхуправляемая"

 

Классический подход требует сопоставления конституционного порядка с конституционной практикой. Подобный тест на демократию наиболее важен для режимов, находящихся в состоянии транзита. Специалисты по транзитологии, в частности Адам Пшеворский, разработали дополнительные критерии демократичности, включенные в так называемое "минималистское" определение демократии. Согласно Пшеворскому, демократия по сути своей означает способность людей разрешать конфликты, не убивая друг друга. Кроме того, при ней должна быть гарантирована открытая политическая конкуренция, наличие которой проверяется по простому показателю: могут ли правящие партии проигрывать выборы[26]. Оба критерия способны принести пользу при анализе трансформации российской политической системы от советского режима к эрзац-демократии, наблюдаемой сегодня.

Все президентские системы, появившиеся на постсоветском пространстве, коренятся в горбачевской перестройке. Реформы конца 1980-х резко ослабили центр. Когда в марте 1990 года с монополией КПСС на власть было покончено, институт президентства использовали для заполнения образовавшегося вакуума и укрепления пошатнувшегося влияния Москвы. Но на деле результаты этих экспериментов оказались прямо противоположными тем, которые ожидались. Руководство союзных республик принялось копировать новое установление, надеясь, что президентство поможет в обретении национального суверенитета и, в конечном счете, политической независимости. А российское политическое начальство во главе с Борисом Ельциным рассматривало президентскую модель в качестве необходимого условия, гарантирующего демократическое будущее.

Влиятельные фигуры, работавшие над текстом Конституции Российской Федерации 1993 года - в основном эксперты в области права, - намеревались учредить в России смешанную парламентско-президентскую республику. Так, Сергей Шахрай, выступавший одним из основных творцов конституционного проекта, спустя пятнадцать лет признавался, что надежды возлагались именно на такую сбалансированную систему, а не на сильное президентство. Валерий Зорькин, председатель Конституционного суда, неоднократно указывал на аналогию между российским конституционным порядком и полупрезидентской моделью французской Пятой республики. Впрочем, другие российские специалисты настаивали на необходимости жесткой президентской власти - с тех позиций, которые потом разделяли и сами российские президенты[27]. Они ориентировались на модель Соединенных Штатов, но при этом проигнорировали присущее ей центральное значение принципа разделения властей. В итоге то, что получилось, воспроизводило русскую культурную традицию моноцентричной власти.

Противоречивые оценки Конституции проистекали из жарких споров по поводу ее дизайна. Борьба за гегемонию, развернувшаяся между законодательной и исполнительной властями в тот период, поставила страну на грань гражданской войны. В начале октября 1993 года здание парламента в Москве было подвергнуто танковому обстрелу; переход к открытому насилию опрокидывал минимальные условия демократии, обозначенные Пшеворским. Следующей катастрофой стало поражение демократических сил на первых парламентских выборах, состоявшихся в декабре 1993 года. Каждое из этих событий самым серьезным образом подрывало шансы на появление в России эффективно работающей демократии. Ельцин и "молодые реформаторы", между тем, приступили к выстраиванию предельно рыночной экономики, и в таких условиях сильное президентство казалось им лучшей гарантией демократического развития. Российские руководители той поры разделяли наивное убеждение, что рынок сам по себе, автоматически может привести к демократии[28].

Итоги первых выборов не позволяли сформировать в России правительства большинства; Государственную Думу первого созыва нельзя было использовать ни в качестве инструмента политической поддержки, ни как источник новых кадров. В результате Ельцин был вынужден сформировать кабинет, состоявший в основном из технократов. Этот опыт послужил образцом и для последующих российских правительств. Президент Путин продолжал следовать той же практике, невзирая даже на квалифицированное большинство в две трети голосов, принадлежавшее в парламенте кремлевским партиям. Тем самым политический лидер России как бы давал понять: он не верит в то, что современная многопартийная система есть неотъемлемый элемент демократии.

Развитие политических партий протекало под неослабным гнетом, а место "ответственного правительства" заняла администрация президента, ставшая со своим двухтысячным аппаратом чиновников "правительством" в узком смысле этого слова. Разумеется, эта структура находится вне рамок демократического контроля. С самого начала все политические игроки были убеждены в том, что в ведении администрации должны остаться политические вопросы, в то время как "настоящее" правительство будет заниматься экономикой. Администрация президента тем самым сделалась наследницей всемогущего секретариата Центрального комитета КПСС, а правительству достался пониженный статус советского кабинета министров. В своем функционировании оба института подчас мешали друг другу - то же самое наблюдалось и в советские времена[29]. Как и прежде, очень быстро оформились новые бастионы "бюрократического авторитаризма", а мировоззрение, присущее режиму, вновь стало советским.

Лишь в краткий период работы правительства Евгения Примакова, продолжавшийся с сентября 1998-го по май 1999 года, доминирование президентской администрации пошатнулось. Из-за финансового и экономического кризиса позиции президента тогда ощутимо ослабли. Примаков же, возглавив кабинет, пользовался широкой поддержкой со стороны Государственной Думы. Он по собственной инициативе, совершенно независимо пытался выстраивать коалиции парламентских фракций и весьма преуспел в этом. Тем самым в "эпоху Примакова" было доказано, что смешанная парламентско-президентская модель может работать не только во Франции, но и в России.

Рассматривая ельцинское президентство в нормативной перспективе, можно отметить, что конституционные принципы в то время соблюдались, по крайней мере, частично. Важно то, что практиковалось вертикальное и горизонтальное разделение властей. В основном уважались плюрализм СМИ, свобода слова, а также в значительной степени критика высшего политического руководства. Соблюдались даже минималистские критерии Пшеворского: любая политическая партия могла проиграть выборы. В этом смысле "систему Ельцина" можно классифицировать как "состязательный авторитаризм". Столь же применимо к ней и определение "дефектной демократии". Один из величайших ее дефектов проявился в регулируемой передаче власти от первого президента его преемнику Владимиру Путину.

При Ельцине задачи общественной трансформации в основном концентрировались на переходе к рынку. Главной целью Путина выступало укрепление конкурентоспособности российской экономики и превращение России в великую экономическую державу. Экономический рост, политическая стабильность, сильное государство, идея России как ведущей мировой державы - таковы были лейтмотивы путинской эры. Демократизацию явно отодвигали на второй план. Предложенный Сурковым концепт "суверенной демократии" обособлял российскую модель от демократии западных стран. По сути, Россия выбирала "особый путь" с присущими ему собственными ценностями и институтами. Одновременно звучавшая из-за границы критика решительно отвергалась.

Трудности, которые могли возникнуть в ходе так называемой операции "Преемник", заставили Путина в октябре 2007 года обратиться к ручному управлению российской политикой. Он высказался тогда в том духе, что "ручной режим" сохранится на 15-20 лет и только потом система начнет функционировать в автоматическом режиме[30]. Президент был убежден, что политический процесс нуждается в неусыпном присмотре сверху, а всякие неожиданности должны устраняться. Действительно, Путин всеми силами старался насадить жесткую "вертикаль власти", пренебрегая сдержками и противовесами и ограничивая свободу печати. В итоге он создал идеальный "режим контроля"[31]. От формальных демократических институтов осталось только название; их существование лишь прикрывало свертывание основных конституционных принципов. Новую ситуацию прекрасно описывали такие формулировки, как "имитация" или "симуляция" демократии, звучавшие все чаще.

Еще одной особенностью обновленного режима стало создание новых и перестройка уже имеющихся институтов. Например, Совет Федерации утратил право парламентского вето, полученное им при Ельцине. Появились институты, не упомянутые в Конституции, такие, как полномочные представители президента в федеральных округах, Государственный совет и Общественная палата. Все эти субституты были призваны повысить эффективность государственных служб, укрепить связь режима с обществом и упрочить его стабильность. Последним шагом в консолидации вертикали власти стала отмена прямых выборов губернаторов. Подобные "реформы" противоречили принципам разделения властей и демократического представительства. Кроме того, в вертикаль были интегрированы политические партии, СМИ и парламент. Государственная Дума выродилась в подразделение президентской администрации. Символом ее бессилия стало известное высказывание спикера Бориса Грызлова о том, что "Дума не место для политических дискуссий"[32].

Власть, сосредоточенная в администрации президента и олицетворяемая Путиным, являла лишь автократический фасад режима. Ее внутренний, скрытый от посторонних глаз мир составила олигархия неформальных групп, или "состязательная олигархия". По мнению многих российских экспертов, правом голоса в этой олигархической системе пользуются лишь очень немногие высокопоставленные чиновники и бизнесмены. Власть Путина, таким образом, базировалась не только на самодержавной вертикали, но также и на выполняемой им важнейшей роли арбитра, типичной для "патронажного президентства". Причем в обеих своих ипостасях Путин пользовался плодами искусственной популярности, созданной подконтрольными государству СМИ.

Учитывая двойственную функцию, выполняемую Путиным в этой конструкции, невозможно было себе представить передачу президентства какому-то другому актору. "Ручное управление" потребовалось для того, чтобы благополучно завершить весьма непростую операцию "Преемник". Ради этой цели думские выборы, состоявшиеся в декабре 2007 года, были превращены в "плебисцит по поддержке Путина". Это, несомненно, не слишком сочеталось с нормами Конституции, но в системе "плебисцитарного авторитаризма" успех подобного маневра оказался гарантированным. Желаемые две трети голосов в пользу "Единой России" были получены. Путин использовал наработанный капитал в ходе отбора из рядов кремлевской олигархии кандидата на роль преемника. Привилегия была дарована первому вице-премьеру Дмитрию Медведеву, давнему соратнику президента. Избранник был выходцем из академической среды, не лишенным либеральных наклонностей. Кроме того, он уже занимал высокие государственные посты и, следовательно, был для системы своим человеком. Медведев публично обратился к Путину с предложением возглавить правительство в случае его избрания президентом. Так "тандем" стал официальным проектом[33].

Инициатива Медведева править страной совместно породила спекуляции, согласно которым неформальная олигархия согласилась на нового кандидата лишь на условиях сохранения Путина у власти, а его ближайшего окружения на прежних постах. Другим основанием для выбора именно Медведева стало то, что ему явно не хватало институционального веса. С самого начала подразумевалось, что новый хозяин Кремля будет слабым правителем. Прошедшие в марте 2008 года президентские выборы были равносильны номинации. Электорат, мобилизованный на условиях "плебисцитарного авторитаризма", послушно подчинился желаниям Кремля. Медведев получил 70,28% голосов. Всего лишь через день после его инаугурации Государственная Дума подавляющим большинством утвердила Путина в должности премьер-министра[34].

 

Тандем Путин-Медведев

 

После президентских выборов состав высших политических назначенцев почти не изменился. Запутанная игра с распределением мест в новом оркестре должна была гарантировать всестороннее блокирование нового президента сторонниками Путина. Между тем, Медведев инициировал внесение в Конституцию первой существенной поправки, расширявшей срок президентских полномочий с четырех до шести лет. Несомненно, дуумвиры оговорили эту меру, направленную на сохранение политического status quo, заранее. Кроме того, в таком шаге можно было увидеть "ручную" корректировку Конституции, нацеленную на консолидацию режима перед лицом обостряющегося в России экономического кризиса.

В целом тандем производил впечатление коллективного руководства, работающего в условиях взаимопонимания и согласия, хотя Медведев и продолжал играть роль младшего партнера. В глазах общественного мнения два лидера представали обладателями двухместного велосипеда, причем Медведеву отводилось детское кресло, а его ноги не доставали до педалей[35]. Социологи видели в этой паре уникального политического индивида с четырьмя ногами и четырьмя руками, давая тем самым понять, что столь неестественное и хрупкое создание не проживет долго. Но в вопросах внешней политики и обороны различия между двумя персонажами отсутствовали. Это стало особенно очевидным во время войны на Кавказе летом 2008 года. "Сражающийся президент" Медведев был столь же воинственным, как и Путин. Благодарная публика ответила им рейтингом одобрения, превысившим 80%.

По контрасту с единодушием во внешнеполитических вопросах Медведев довольно скоро начал выступать с резкой критикой положения дел внутри России, презентуя себя в роли высокопоставленного "диссидента". По крайне мере, теоретически, он выражал недовольство авторитарной политической системой, созданной Путиным. Примечательно, что объектом его критики нередко становилась и Конституция. Уже в ноябре 2008 года президент обличал государственный аппарат в том, что он "сам себе суд, сам себе партия и сам себе, в конечном счете, народ"[36]. Ситуация, описываемая в таких выражениях, вполне укладывалась в стандарты "бюрократического авторитаризма" и "суверенной демократии", где не существует разделения властей, а политические партии создаются сверху, в чем открыто признавался сам Медведев. Президент, однако, избегал касаться тесной взаимосвязи между бюрократией и политическим руководством. Создавалось странное впечатление, будто российское чиновничество - это какое-то отдельное племя, полностью изолированное от внешнего мира и не слушающееся великодушных кремлевских царей.

По мере нарастания экономического кризиса президентская критика становилась все более острой. Осенью 2009 года глава государства заявил, что российская демократия слаба, экономика неэффективна, а общество остается наполовину советским[37]. Он говорил также об отсталой стране с примитивной экономикой, зависящей от сырьевых ресурсов. В "архаичном обществе", в котором "вожди думают и решают за всех", патерналистские установки губят любые идеи и инициативы[38]. Подобные взгляды не слишком согласовывались с парадигмой "вертикали власти". Кроме того, президент часто критиковал государственные корпорации за их низкую эффективность, призывая даже к их роспуску. Критика наличного положения вещей сопровождалась страстными призывами модернизировать страну. Кремлевская партия "Единая Россия" внимала всем этим словам с большим сомнением, решив придерживаться курса на так называемую "консервативную модернизацию". Путин, как лидер партии, также предпочитал хранить молчание.

Тем временем общественная дискуссия о необходимости модернизировать страну набирала обороты. Многие ее участники приходили к выводу, что экономический прогресс невозможен без параллельной политической модернизации. Высказывались также опасения, что без модернизации Россия рискует оказаться на мировой периферии. Все это напоминало начало гласности и перестройки в 1980-х. Тогда политическая элита под руководством Михаила Горбачева и Александра Яковлева решилась на радикальные реформы в попытке справиться с пороками и недостатками советской системы. Лидеры были убеждены, что общество больше не может жить так, как прежде[39]. Сходное убеждение некоторые сегменты политической элиты разделяют и сегодня.

 

Функциональный анализ: неэффективность путинской системы и критическая потребность в реформах

 

Жесткая критика, обрушенная Медведевым на чиновничество, порождает сомнения в эффективности самой политической системы. В обоснованности этих сомнений легко убедиться, обратившись к теории систем. Одна из ее базовых предпосылок предполагает, что любой политический режим должен уметь поддерживать себя и адаптироваться к внешней среде. В рамках этого подхода имеющиеся в мире политические системы сравниваются при помощи стандартизированных критериев, позволяющих отделить исследовательские категории от нормативных понятий. Имея это в виду, американские ученые в свое время выстроили модель, аналогичную кибернетическим процессам и сфокусированную на взаимоотношениях между политическими институтами и социально-экономическим климатом в стране[40].

Обмен между политической и социальной системами описывается в терминах "входа" (input) и "выхода" (output). На входе пребывают поддержка и требования, адресуемые политическому руководству страны. Реакция властей на получаемые от населения импульсы составляет то, что мы обнаруживаем на выходе. Эти элементы генерируют обратную связь, то есть новые требования или дополнительную поддержку режима. Таким образом, речь идет о замкнутом цикле взаимного обмена сигналами. В узком смысле слова политическая система представляет собой механизм, преобразующий inputs в outputs. В то время как на выходе мы обнаруживаем реализацию политического курса, на входе осуществляется коммуникация между обществом и политическим руководством, артикуляция и агрегация общественных интересов, а также политический рекрутинг. В том случае, если одна из функций не реализуется, система начинает давать сбои и даже впадает в кризис.

 

Советское наследие: архаические формы политической коммуникации и доминирование государственной пропаганды

 

Даже поверхностный взгляд на состояние политической коммуникации в России свидетельствует о том, насколько сильны в стране советские обыкновения и привычки. В отличие от западных демократий, российские политические партии не выполняют функцию артикуляции и агрегации общественных интересов. Неполноценными заменителями их посредничества выступают индивидуальные и коллективные петиции, а также административные "приемы граждан", проводимые в духе старых традиций[41]. Но, несмотря на все несовершенство, эти установления остаются важным каналом передачи низовых чаяний наверх. Подобные процедуры, наряду с опросами общественного мнения, поставляют элите "сырые" данные, но не предполагают открытого диалога между управляющими и управляемыми. Иными словами, "нервные окончания" в такой социальной системе совершенно не развиты. Общественные настроения, выявляемые через описанные каналы, нельзя квалифицировать как результат прямой политической коммуникации.

Новшеством, привнесенным Путиным, стали регулярные, тщательно подготавливаемые и популярные телевизионные "диалоги с народом". В ходе этих мероприятий заинтересованные граждане рассказывают президенту (а ныне премьер-министру) о своих заботах с телеэкрана, а также посредством текстовых сообщений и телефонных звонков. В многочасовом общении "со всем народом" преобладают повседневные, житейские проблемы. Подобный диалог можно считать современной версией архаичного способа коммуникации между властителями и подданными; на его примере хорошо видно, насколько ограниченной оказывается в нынешней России обратная связь населения с властями.

Президент Медведев, энергичный поборник Интернета, предпочитает более современные формы общения: он открыл собственный сайт и ведет блог. Именно через эти каналы он собирал, в частности, мнения граждан о своей статье "Россия, вперед!", опубликованной в сентябре 2009 года на сайте "Газета.ру". Причем данный сайт, несомненно, был выбран именно из-за того, что его создатели и читатели весьма критичны по отношению к нынешней власти. Медведев, видимо, хотел продемонстрировать свою расположенность к критике, но и передовым формам сетевого общения еще очень далеко до живого диалога между политическим руководством и обществом. Несмотря на то, что набирающий силу Интернет предоставляет возможности для свободного выражения мнений и настроений, власти нередко пытаются сбить накал критики через использование якобы независимых ресурсов и блогов, негласно ими же и финансируемых[42].

В отличие от Интернета, принадлежащие государству телевизионные каналы специализируются на официальной пропаганде, они примитивно рекламируют политический режим. На телевидении табуированы не только критические высказывания, но и отдельные темы. Властям, деятельность которых освещается и комментируется в сугубо позитивном свете, не задают никаких вопросов. В условиях, когда 90% населения узнают о новостях благодаря вещанию государственных каналов, успех государственной пропагандистской машины гарантирован[43]. В феврале 2010 года радиожурналист Матвей Ганапольский, перефразируя знаменитую сталинскую фразу, констатировал: "Телекадры решают все"[44].

 

Корпорации как функциональные суррогаты партий

 

В России классические задачи артикуляции и агрегации интересов решаются крупными корпорациями, в то время как партии и прочие общественные объединения почти не имеют политического веса[44]. Действительно, представителей большого бизнеса время от времени приглашают в Кремль для обмена мнениями, и, хотя такие встречи имеют статус консультаций, они позволяют ведущим бизнесменам оказывать влияние на политику. В целом "держать руку на пульсе" национальной политики дозволяется немногим корпорациям. Эти немногие имеют собственных депутатов в Государственной Думе, а также прямой выход на министров и администрацию президента. Во время избирательных кампаний большие концерны функционируют как политические машины, принимая на себя посредничество между обществом и государственной властью, - они практически изгнали сами партии из предвыборного процесса[46]. Такое положение вещей лишь усиливает впечатление, что в России политическая власть узурпирована "корпоративной олигархией"[47].

Так называемые "административные" партии - "Единая Россия" и "Справедливая Россия" - являются всего лишь инструментами верхушечных манипуляций, призванных обеспечить поддержку политическому руководству. Эти партии лишь внешне напоминают демократические организации. "Единая Россия", которую порой называют правящей партией, почти не участвует в отправлении политической власти; она даже не влияет на назначение министров. С этой точки зрения правильнее было бы называть ее "придатком" "кланово ориентированной системы политической клиентелы", утвердившейся в стране[48]. Как партия клиентского типа "Единая Россия" обязана прежде всего обеспечивать доступ к ресурсам и должностям. Подобно прежней КПСС, она выступает стартовой площадкой для наиболее амбициозных партийцев. Но, в отличие от КПСС, она не обладает никакой реальной властью и не имеет специфической идеологии[49]. Новая государственная партия служит "приводным ремнем" внутри "вертикали власти", и в этом отношении ее следует отнести не столько к input, сколько к output нынешнего режима.

Из-за масштабных манипуляций российские выборы в последние годы перестали выполнять функцию легитимации действующей власти, а грубые маневры, использованные Кремлем для проталкивания "Единой России" на региональных выборах в октябре 2009 года, повлекли за собой всеобщее разочарование в электоральной процедуре. В знак протеста депутаты от фракций меньшинства на некоторое время покинули думский зал заседаний, потребовав вмешательства Медведева. Президент колебался между признанием бесславной победы "Единой России" и желанием призвать победителя научиться "проигрывать с достоинством". Он раскритиковал партию за то, что она не видит различия между административными и демократическими процедурами. Тем самым Медведев показал, что он стоит за рамками привычных механизмов "ручного управления" системой. Вместе с тем типовой составляющей такого вида управления оставалось цементирование победы "правящей партии" с помощью государственных корпораций и губернаторов, заставлявших политические шестеренки крутиться в нужном направлении. В октябре 2009 года впервые стало очевидным, что механизмы "сверхуправляемой демократии" вредят функциональности режима.

 

Политический рекрутинг советского типа: кооптация в элиту вместо демократического отбора

 

В западных партийных демократиях политический персонал рекрутируется посредством демократических процедур. В России, по контрасту, политический рекрутинг ограничен кооптацией в элиту. В данном отношении функция input оказывает решающее воздействие на политический профиль режима. Президент заполняет высшие государственные посты людьми, которых он лично знает и которым он доверяет. Такие назначенцы пользуются возможностью приспособить политику государства под свои персональные умения и интересы. Эта традиционалистская и автократическая форма призыва на политические должности является результатом исключения партий из политического процесса. Вместо них, доминирующим влиянием на отбор кандидатов, приглашаемых на высшие государственные позиции, пользуются президентская администрация и спецслужбы[50].

Вступив в президентскую должность, Медведев публично сетовал на сложности, мешающие внедрению новых подходов к подбору политических кадров. Нынешняя система, по его мнению, архаична и напоминает советскую работу с кадрами; посты в правительстве предлагаются в обмен на личную преданность, а иногда и вовсе продаются. Медведев хочет изменить этот порядок, отталкиваясь от принципа профессиональной компетентности. С этой целью он инициировал работу по предварительному формированию списка наилучших администраторов, готовых войти в будущий кадровый резерв страны. Этот технократический жест свидетельствует о том, что Медведев, по-прежнему остающийся генералом без армии, хотел бы иметь личную властную базу. В России общий сбор товарищей по оружию всегда оставался предварительным условием борьбы за сохранение президентской власти.

Ельцин рекрутировал ближайших сподвижников из самых различных сфер. В его окружении были даже ученые, пользовавшиеся широкой свободой. В отличие от первого президента, бывший полковник КГБ Путин в кадровой политике опирался на личные знакомства и абсолютную лояльность. Он призвал в государственный аппарат бывших коллег по университету, КГБ, городской администрации, а также ближайших друзей. Они принесли в московские кабинеты управленческие субкультуры либерального, технократического, автократического толка[50]. Добиваясь постоянства их поддержки, Путин открыл этим людям доступ к основным экономическим активам. Многие из них получили высокие посты в крупнейших корпорациях, причем большую часть "корпоративных бюрократов" составили выходцы из спецслужб. Комбинация понятий "олигарх" и "силовик" отметила появление на российской сцене класса "силовархов"[52]. Подобная констелляция типична для системы "патронажного президентства" в том виде, в каком ее определяет американский транзитолог Генри Гейл. С самого начала было очевидно, что карьерные сотрудники секретных служб не слишком хорошо справлялись с работой в корпорациях, что не раз позволяло экономистам и критикам режима ставить под сомнение функциональность этого странного переплетения экономики и политики[53].

 

"Патронажное президентство": принятие решений в рамках неформальной олигархии и господства бюрократии

 

Воздействия, которым система подвергается на входе, согласно системной теории выливаются в конкретные политические решения на выходе. Как отмечалось выше, в России основные рычаги политической и экономической власти принадлежат союзу "неформальной олигархии" с высшим чиновничеством. Подобная структура происходит от патримониального и бюрократического наследия Советского Союза, но в то же время она воплощает в себе итоги приватизации советского государства. Трансформация прежних порядков повлекла за собой перераспределение капитала и власти, но не изменила их сути. Благодаря этому обстоятельству довольно быстро восстановились типичные советские практики патримониального отправления власти[54]. Тесное переплетение денег и политического могущества зачастую ведет к олигархизации государства[55]. Справедливости ради стоит отметить, что этот феномен не ограничивается только Россией: наличие кланов и клиентелы в совокупности с использованием государственных постов ради частных выгод типично для многих государств бывшего "восточного блока".

Главной особенностью процесса принятия решений в России можно считать абсолютно неформальный характер удовлетворения олигархических интересов посредством личных связей[56]. Кроме того, исключительной важностью в рамках властного синдиката обладают государственные корпорации[57]. К этому разряду относятся такие номенклатурно-политические группы, как "Газпром", "Газпромнефть", "Роснефть", "Сбербанк", "Росэнергоатом", "Рособоронэкспорт", "Российские железные дороги", группы Абрамовича и Дерипаски[58]. Частные лица, стоящие за этими структурами, могут меняться, и это обстоятельство весьма затрудняет идентификацию основных игроков. Некоторые наблюдатели считают, что "Газпром" или "Роснефть" вообще невозможно отделить от государства. Другие же размышляют над тем, контролирует ли Путин "Газпром" или "Лукойл" или же все происходит наоборот[59].

Если обратить внимание на семейные и личные взаимоотношения, связывающие руководителей ведущих государственных ведомств и крупных корпораций, неразделенность главных игроков предстает очевидным фактом. Такие формулировки, как "путинская семейная корпорация" (Делягин), "патримониальный султанизм" (Афанасьев) или "семейный контракт" (Немцов и Милов), довольно трудно обосновывать, но они кажутся очень похожими на правду. В любом случае популярная теория, согласно которой Россией правит "плутократия", не лишена оснований.

Как представляется, средоточие осуществления власти и принятия решений в рамках "патронажного президентства" составляют две пересекающиеся сферы взаимодействия. Если в первой из этих сфер борются за влияние около дюжины кланов, то во второй сфере контактируют несколько человек, которым принадлежит решающее слово[60]. К этой эксклюзивной группе относятся высшие руководители спецслужб, "корпоративные бюрократы" и ведущие технократы[61]. В принятии решений им помогают неформальные кремлевские группы и неформальные политические консультанты[62]. К концу путинского президентства стало очевидным, что особо мощным влиянием пользуется руководство администрации президента. Почти полная закрытость системы не позволяет делать точных суждений о том, как именно принимается то или иное решение.

Все вышесказанное свидетельствует о том, что оформление output, а именно концептуализация, внедрение и согласование политики, здесь представляет собой довольно длительную и сложную процедуру, в ходе которой компромиссы достигаются только между случайными и временными коалициями. Принимаемым таким образом решениям не хватает устойчивости, и потому они часто не доводятся до конца. Бюрократическая интрига подменяет демократический контроль; подобные формы правления не знают, что такое политическая ответственность. Таким образом, решения, принимаемые на самом верху, лишены функциональной эффективности, а политический режим в целом всегда испытывает дефицит стабильности.

 

Взаимоотношения между государством и обществом: политическая легитимность в обмен на пассивность

 

Благодаря материальной и идейной обработке общества политическое руководство пользуется поддержкой на уровне 70-80%. Гигантский приток денег, получаемых от нефтегазового экспорта, позволил заметно повысить жизненные стандарты российского населения. Контролируемые государством СМИ настойчиво убеждают людей в том, что Россия вернулась в клуб мировых лидеров и обеспечила собственную внутреннюю стабильность. Президентство Путина рисуется уникальным успехом, не идущим ни в какое сравнение с архаичным правлением Ельцина. Кроме того, Запад, особенно США, регулярно изображаются в качестве главных врагов России - классический пример использования пропаганды в целях политической консолидации и упрочения режима[63].

Еще одним источником легитимности стал культ личности Владимира Путина. Действительно, его простоватое поведение, использование жаргонных и простонародных словечек, конфронтационный стиль во внешней политике вызывают симпатии российской публики[64]. Многие россияне видят в Путине "одного из нас", выходца из народа, несущего в себе все рефлексы и комплексы советского человека.

Легитимация достижений путинского режима происходит с привлечением следующего смыслового ряда: процветание, национальная гордость, патернализм, Путин, экспансия потребления, ориентация на "гламур", то есть на показные репрезентации власти - дома и за границей. "Гламурный авторитаризм" последних лет путинского президентства проявлялся в сочетании политики со звездными шоу и шумными чествованиями российских атлетов. Например, выбор Сочи в качестве места проведения зимних Олимпийских игр 2014 года вылился в многодневные празднества. Придание политике торжественного и церемониального характера призвано лелеять национальную гордость и подтверждать видимость стабильности[65]. Оптимистичное восприятие национальной идентичности убаюкивало общество, побуждая его к принятию сложившегося положения вещей, притупляя интерес к политике и отвлекая от неудобных реформ. Согласно социологическим опросам, осенью 2009 года 70% граждан сомневались в необходимости каких-либо изменений и лишь 36% поддерживали высказанные Медведевым критические оценки отсталости России и примитивности ее экономики[66]. Действительно, президентские выпады совсем не сочетались с образом страны, "встающей с колен", пропагандируемым Путиным.

Главный вопрос заключается в следующем: как можно мобилизовать общество, столь глубоко погрязшее в самодовольстве? Какими новыми путями и способами можно пробудить интерес к реформам? Провозглашенные Медведевым борьба с коррупцией и заинтересованность в независимой судебной системе уже затронули чувствительный нерв социальной жизни. Люди все более обеспокоены загниванием государства, и в особенности правоохранительной системы. Сдерживание коррупции придало бы режиму большую легитимность и повысило бы управляемость. Но проблема заключается в том, что российская коррупция столь вездесуща и всеобъемлюща, что индивидуальные меры в отношении этой эпидемии бесполезны[67]. В функциональной модели нынешнего режима коррупция играет важнейшую роль, причем как на входе, так и на выходе. Коррупционное поведение верхнего эшелона выступает образцом для всего общества. В свете общей деградации социума журналист Юлия Латынина предложила отказаться применительно к России от термина "система", рекомендуя вместо него использовать понятие "рой интересов". Всякий рой, будучи высокоорганизованным целым, руководствуется довольно примитивными инстинктами; в российском случае речь идет сугубо о жажде наживы[68].

Борясь с коррупцией, необходимо инициировать институциональные реформы, а также внедрять механизмы демократического контроля, хотя лучшим шагом стало бы решительное обновление всей правовой культуры. Медведев, неустанно призывающий к преодолению "правового нигилизма", знает об этом. Недавно он даже предложил социологам включиться в борьбу с "коррупционной ментальностью". Чтобы справиться с этим валом проблем, Медведеву нужны свои люди. В последнее время в качестве его возможной кадровой опоры часто рассматриваются ученые-правоведы и судьи высших судов. В идеале опозорившихся "силовиков" вообще следовало бы заменить "цивилистами". О поддержке подобных усилий говорят даже представители бизнеса, поскольку крупные предприниматели заинтересованы в нерушимости прав собственности и независимости суда. Иначе говоря, значительное число реформаторски мыслящих россиян сегодня считает, что Медведев мог бы преуспеть в модернизации России.

Действительно, перемены становятся зримыми. Экономический кризис и растущая безработица укрепили готовность людей к протестам. Общество делается все более несговорчивым. Путинское руководство подвергается открытой критике. В ходе региональных выборов, состоявшихся весной 2010 года, позиции "Единой России" несколько ослабли. На смену затянувшемуся политическому молчанию вновь приходят политические дебаты. Так, недавно видный политический центр, Институт современного развития, опубликовал вызвавший много толков доклад о необходимости новой волны демократизации и полномасштабной интеграции России в НАТО и Европейский союз. Сам Медведев совместно с представителями оппозиции инициировал на заседании Государственного совета принципиальную дискуссию о политических реформах[69]. Вскоре, несомненно, мы услышим разноголосицу мнений. Некоторым наблюдателям уже кажется, что страна стоит на пороге новой гласности, а то и новой перестройки[70].

Каким образом Медведев, младший партнер в тандеме, сумеет обратить модернизационную риторику в реальное дело? С помощью эффективной борьбы с коррупцией? Благодаря новой гласности? Посредством реанимации демократии и пробуждения ее спящих институтов? Согласно опросам весны 2010 года, уже 73% респондентов стали с пониманием относиться к идее модернизации, причем особой популярностью пользуется неприятие коррупции. Иначе говоря, население, как представляется, вполне готово к новой перестройке, чего нельзя сказать о правящих элитах, в большинстве своем противящихся любым радикальным преобразованиям. Экономический кризис, глубоко затронувший страну, подтвердил общее ощущение того, что зависимость от экспорта природных ресурсов ведет Россию в тупик. Выбор предстоит сделать между модернизацией и маргинализацией. Причем возможная утрата Россией международного авторитета подрывает традиционное представление о великой державе, являющееся неотъемлемой частью национальной идентичности, особенно в глазах элит. И с этой точки зрения в реальной модернизации заинтересованы даже многие высокие чиновники и олигархи.

 

Итоги

 

Итак, попытаемся обобщить особенности политической системы современной России. Она представляет собой гибридное сочетание олигархических и автократических компонентов. Выразителем последних стал "бюрократический", "плебисцитарный", "гламурный" авторитаризм. Столь же очевидно наличие в ней патримониальных, традиционалистских, архаичных, технократических и советских элементов. Сутью российского "патронажного президентства" выступает тотальное взаимное переплетение и проникновение бизнеса и политики. Это влечет за собой расцвет неформальных практик, закрытость, фаворитизм и коррупцию. Но, несмотря на весьма мрачную картину, необходимо подчеркнуть, что зерна демократии в минувшие годы все же выжили. И их пробуждение может обернуться новой перестройкой.

 

Перевод с английского Андрея Захарова

 

____________________________________

 

 

1) Елизаров В. Элитистская теория демократии и современный российский политический процесс // Полис. 1999. № 1. С. 72-78.

2) Dahl R. Polyarchy: Participation and Opposition. New Haven: Yale University Press, 1971; см. также: Glaeßner G.-J. Von der Kommunismusforschung zur vergleichenden Transitionsforschung // Berg-Schlosser D., Müller-Rommel F. (Hrsg.). Entwicklung und Stellenwert der Vergleichenden Politikwissenschaft. Opladen: Leske Verlag, 1997. S. 232.

3) Mommsen M. Plebiszitärer Autoritarismus in Russland: Der Wandel seit 2000 // Macków J. (Hrsg.). Autoritarismus in Mittel- und Osteuropa. Wiesbaden: VS Verlag, 2009. S. 179; Stark D. Privatization in Hungary: From Plan to Market or from Plan to Clan? // East European Politics and Societies. 1995. № 3. P. 351-392.

4) Bos E. Wo fängt Demokratie an und wo hört Demokratie auf? Demokratietheoretische Überlegungen zum politischen Regime Russlands // Bos E., Mommsen M., Steinsdorff S. von (Hrsg.). Das russische Parlament. Schule der Demokratie? Opladen: Leske Verlag, 2003. S. 271-292.

5) Wigell M. Mapping "Hybrid Regimes": Regime Types and Concepts in Comparative Politics // Democratization. 2008. Vol. 15. № 2. P. 230-250.

6) Mommsen M., Nußberger A. Das System Putin. Gelenkte Demokrtie und politische Justiz in Russland. München: Verlag C.H. Beck, 2007. S. 26 f.

7) Mommsen M. Putins "gelenkte Demokratie": "Vertikale der Macht" statt Gewaltenteilung // Buhbe M., Gorzka G. (Hrsg.). Russland heute. Rezentralisierung des Staates unter Putin. Wiesbaden: VS Verlag, 2007. S. 235 ff.

8) Petrov N., Lipman M., Hale H.E. Overmanaged Democracy in Russia: Governance Implications of Hybrid Regimes. Carnegie Endowment for International Peace Paper № 106. February 2010. Washington D.C.

9) Kryschtanowskaja O. Anatomie der russischen Elite. Die Militarisierung Russlands unter Putin. Köln: Kiepenheuer und Witsch Verlag, 2005; Россия: итоги последнего десятилетия (1998-2008) и перспективы развития / Под ред. Г. Горцки, Р. Крумма. М.: РОССПЭН, 2010. С. 306-334.

10) Inozemtsev V. The Nature and Prospects of the Putin Regime // Russian Social Science Review. 2009. Vol. 50. № 1. P. 43.

11) Ссылаясь на официальные статистические данные, Владислав Иноземцев говорит о том, что в 2006 году в России было 1450 тысяч чиновников; эта цифра превышала численность государственных служащих в Советском Союзе. По оценкам руководителя русского отделения "Transparency International" Елены Панфиловой, фактическая численность чиновников в этот период составляла 3,5 миллиона (см.: Inozemtsev V. Op. сit. P. 55; Moscow Times. 2007. August 7).

12) Shevtsova L. Bürokratischer Autoritarismus - Fallen und Herausforderungen // Aus Politik und Zeitgeschichte. 2006. 13 März.

13) Опираясь на исследование аргентинской военной диктатуры, Гильермо О'Доннелл предложил термин "бюрократический авторитаризм", обозначающий бюрократизацию военного режима с целью модернизации страны. См.: O'Donnell G. Modernization and Bureaucratic Authoritarianism: Studies in South American Politics. Berkeley: University of California Press, 1973.

14) Aron L. Putin's Risks. American Enterprise Institute for Public Policy Research review. Winter 2005 (цит. по: www.iet.ru/files/text/guest/Aron/Putins_Risks.pdf).

15) См. специальный номер "Гламурная Россия" Интернет-журнала "Культура", выпускаемого Центром исследований Восточной Европы при Бременском университете: www.kultura-rus.uni-bremen.de/kultura_dokumente/ausgaben/englisch/kultura_6_2008_EN.pdf.

16) Формулировки Михаила Делягина (Ежедневный журнал. 2009. 1 мая; Новая газета. 2009. 14 августа), Станислава Белковского (Газета.ру. 2008. 6 июня; Ежедневный журнал. 2009. 8 июля), Владимира Рыжкова (Moscow Times. 2009. 27 октября).

17) Lavelle P. OPEC Dethroned, Putin's "KremPEC" Arrives (www.futurebrief.com/peterlavelleyukos002.asp); см. также: Goldman M. Oilopoly: Putin, Power and the Rise of the New Russia. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 164 ff.

18) Berg-Schlosser D., Maier H., Stammen T. Einführung in die Politikwissenschaft. München: Verlag C.H. Beck, 1977. S. 218 ff.; Fisun O. Developing Democracy or Competitive Neopatrimonialism? The Political Regime of Ukraine in Comparative Perspective. Conference paper. University of Toronto. 2003. December 24.

19) Новая газета. 2009. 28 января.

20) Afanasiev J. The End of Russia? (www.opendemocracy.net/article/russia-theme/the-end-of-russia). Первоначально данный термин был предложен Максом Вебером. - Примеч. перев.

21) Piontkovskij A. Reading Russia: The Dying Mutant // Journal of Democracy. 2006. Vol. 17. P. 52 ff.

22) См.: Hensell S. Die Willkür des Staates. Herrschaft und Verwaltung in Osteuropa. Wiesbaden: VS Verlag, 2009.

23) Hartmann J. Vergleichende Regierungslehre und Systemvergleich // Berg-Schlosser D., Müller-Rommel F. (Hrsg.). Op. cit. S. 34.

24) См., например, его публичное выступление 2 августа 2006 года в фонде "Либеральная миссия" (www.liberal.ru/articles/cat/1300).

25) Linz J. Totalitarianism and Authoritarian Regimes // Greenstein F., Polsby N. (Eds.). Handbook of Political Sciences. Vol. 3. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1975. P. 175-411.

26) Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 10, 95; см. также: Dahl R. Op. cit. P. 3.

27) Об этом см. в: Mommsen M. Das politische System Rußlands // Ismayr W. (Hrsg.). Die politischen Systeme Osteuropas. Wiesbaden: VS Verlag, 2009. S. 420 ff.

28) Idem. Wer herrscht in Rußland? Der Kreml und die Schatten der Macht. München: Verlag C.H. Beck, 2004. S. 17 ff.

29) Idem. Die Exekutive im russischen Regierungssystem und das Tandem Putin/Medvedev // Россия: итоги последнего десятилетия... С. 272-305.

30) Idem. Rußlands gelenkte Demokratie. Das Tandem Putin - Medvedev // Stimmen der Zeit. 2009. Bd. 5. № 227. S. 314.

31) Heinemann-Grüder A. Kontrollregime. Russland unter Putin & Medvedev // Osteuropa. 2009. Bd. 9. № 59. S. 27-48.

32) Независимая газета. 2005. 12 октября.

33) Mommsen M. Wer wird Russland regieren? Die Kreml-AG // Schreiber N. (Hrsg.). Russland. Der Kaukasische Teufelskreis oder Die lupenreine Demokratie. Klagenfurt: Wieser Verlag, 2008. S. 26-49.

34) Idem. Rußlands gelenkte Demokratie... S. 314 ff.

35) Независимая газета. 2008. 1 июля.

36) Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 5 ноября 2008 года (http://archive.kremlin.ru/text/appears/2008/11/208749.shtml); см. также: Schröder H.-H. "Change" auf Russisch? Medvedevs erste Botschaft an die Föderalversammlung // Russland-Analysen. 2008. № 173. 14 November.

37) Медведев Д. Россия, вперед! (http://news.kremlin.ru/transcripts/5413).

38) Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 12 ноября 2009 года (www.kremlin.ru/transcripts/5979); см. также: Schröder H.-H. Modernisierung "von oben". Medvedevs zweiter Bericht zur Lage der Nation // Russland-Analysen. 2009. № 192. 20 November. S. 2 ff.

39) См.: Яковлев А. Омут памяти. От Столыпина до Путина. М.: Вагриус, 2002.

40) См.: Almond G.A. Introduction: A Functional Approach to Comparative Politics // Almond G.A., Coleman J.S. (Eds.). The Politics of the Developing Areas. Princeton: Princeton University Press, 1960; Easton D. A Systems Analysis of Political Life. New York: Wiley, 1965.

41) Пути российского посткоммунизма / Под ред. М. Липман, А. Рябова. М.: Издательство Элинина, 2007. С. 88.

42) См.: Oates S., McCormack G. The Media and Political Communication // White S., Sakwa R., Hale H. (Eds.). Developments in Russian Politics 7. Basingstoke: Palgrave, 2009. P. 118-134.

43) Mommsen M., Nußberger A. Op. cit. S. 52 ff.

44) Московский комсомолец. 2010. 16 февраля.

45) См.: Evans A. Russian Society and the State // White S., Sakwa R., Hale H. (Eds.). Op. cit. P. 99-117.

46) Hale H.E. Russia's Political Parties and their Substitutes // Ibid. P. 81-98.

47) Петров Н. Корпоративизм vs регионализм // Pro et Contra. 2007. Т. 11. С. 75-89.

48) Sejnis V. Zehn Jahre parlamentarische Erfahrung im postsowjetischen Russland - eine (persönliche) Zwischenbilanz // Bos E., Mommsen M., Steinsdorff S. von (Hrsg.). Das russische Parlament. Schule der Demokratie? S. 100.

49) Stykow P. "Einiges Russland": Die "Partei der Macht" als Staatspartei? // Russland-Analysen. 2006. № 115. S. 2-5; Idem. Russland vor der Wahl? Die Neuordnung des Parteiensystems // Russland-Analysen. 2007. № 127. S. 3-6.

50) Heinemann-Grüder A. Op. cit. S. 43.

51) Mommsen M. Wer herrscht in Rußland? S. 122 ff.

52) О термине "силоварх", предложенном Даниэлем Трисманом, см.: Johnson's Russia List. 2007. № 6. January 10; cм. также: Mommsen M., Nußberger A. Op. cit. S. 70.

53) Mommsen M. Wladimir Putin - Zerstörer der Demokratie und Begründer einer Oligarchie der Geheimdienste // Bos E., Helmerich A. (Hrsg.). Zwischen Diktatur und Demokratie. Staatspräsidenten als Kapitäne des Systemwechsels in Osteuropa. Berlin, 2006. S. 46 ff.; Huskey E. The Politics-Administration Nexus in Post-Communist Russia // Rowney D., Huskey E. (Eds.). Russian Bureaucracy and the State: Officialdom from Alexander III to Vladimir Putin. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. P. 253 ff.

54) См.: Ledeneva A. How Russia Really Works. The Informal Practices That Shaped Post-Soviet Politics and Business. Ithaca: Cornell University Press, 2006.

55) Hensell S. Op. cit. S. 116 ff.

56) См.: Зудин А. Режим Владимира Путина: контуры новой политической системы. М.: Московский Центр Карнеги, 2002.

57) Петров Н. Указ. соч. С. 85.

58) Руднева Е. Семь тучных // Ведомости. 2007. 1 июня.

59) Гарри Каспаров, Станислав Белковский; цит. по: Johnson's Russia List. 2006. July 31; 2007. January 12.

60) Krystanovskaya O., White S. Inside the Putin Court: A Research Note // Europe-Asia Studies. 2005. Vol. 57. № 7. P. 1065-1075; Petrov N., Lipman M., Hale H.E. Op. cit. P. 25 ff.

61) Ibid. P. 26; см. также: Grigoryev O. A Party of Emergency Measures Matures in Government // The Russia Journal. 2009. October 7. P. 8-9.

62) См.: Willerton J.P. Semi-Presidentialism and the Evolving Executive // White S., Sakwa R., Hale H. (Eds.). Op. cit. P. 34 ff.

63) См.: Mommsen M. Plebiszitärer Autoritarismus in Russland...S. 244.

64) Heinemann-Grüder A. Op. cit. S. 43.

65) Dubin B. Simulierte Macht und zeremonielle Politik. Elemente der politischen Kultur in Rußland // Osteuropa. 2006. Vol. 3. № 56. S. 25 ff.

66) Ведомости. 2009. 17 ноября.

67) Siegert J. Von Fehlern im System und Systemfehlern. Eine Polemik // Russland-Analysen. 2009. № 194. 18 Dezember.

68) См. ее статью "Рой, или Антибулочник" (www.novayagazeta.ru/data/2010/007/10.html).

69) Ведомости. 2010. 25 января.

70) См., например: Nußberger A. Perestroika die Zweite? // Russland-Analysen. 2010. № 198. 12 März. S. 9.

 

http://magazines.russ.ru/nz/2010/6/mm10.html