Андрей Виленович Рябов (р. 1959) - политолог, эксперт "Горбачев-фонда".

 

Андрей Рябов

Ностальгическая модернизация.

Взгляд на модернизацию через призму традиции

С момента, когда более года назад президент России объявил курс на модернизацию страны, на эту тему написано и сказано столько, что добавить, кажется, уже нечего. Выдвинуты, как представляется, уже все возможные аргументы "за" и "против" предложенной стратегии, опубликованы сравнительные исследования о модернизации в других странах. Наконец, сделаны технические обоснования, составлены бизнес-планы и даже приняты законодательные акты, которые будут регулировать жизнедеятельность российского модернизационного анклава в Сколково.

Андрей Виленович Рябов (р. 1959) - политолог, эксперт "Горбачев-фонда".

 

Андрей Рябов

Ностальгическая модернизация.

Взгляд на модернизацию через призму традиции

С момента, когда более года назад президент России объявил курс на модернизацию страны, на эту тему написано и сказано столько, что добавить, кажется, уже нечего. Выдвинуты, как представляется, уже все возможные аргументы "за" и "против" предложенной стратегии, опубликованы сравнительные исследования о модернизации в других странах. Наконец, сделаны технические обоснования, составлены бизнес-планы и даже приняты законодательные акты, которые будут регулировать жизнедеятельность российского модернизационного анклава в Сколково.

И, тем не менее, общество, по крайней мере, та его часть, для которой эта тема в силу разных причин является значимой, по-прежнему расколото. Разделение на сторонников официальной стратегии модернизации и тех, кто относится к ней скептически, приобрело устойчивый и ярко выраженный профессионально-функциональный характер. Уверенность в успешности проекта модернизации в том виде, в каком он предложен Кремлем, выражают главным образом государственные чиновники разных уровней, политики и комментаторы, близкие к власти. Неверие же присуще большинству представителей академической науки, независимым от государства экспертам и журналистам, той части бизнеса, которая не рассматривает данный проект как повод быстро "снять сливки" и уйти. Нередко за спорами "оптимистов" и "пессимистов" скрывается не столько столкновение мнений, сколько конфликты серьезных интересов, оцениваемых в миллиарды рублей.

В этой связи хотелось бы проанализировать перспективы нынешнего проекта модернизации под несколько иным углом зрения, который, как думается, открывает новые опции для оценки перспектив задуманной стратегии. А именно - рассмотреть этот проект как культурно-исторический феномен, глубоко встроенный в национальную политическую традицию и одновременно побуждающий властные элиты расценивать перспективы обновления страны и разрабатывать планы ее преобразования исходя из строго определенных методологических позиций. Такой подход позволяет со значительной долей точности определить, является ли нынешняя стратегия действительно инновационной, прорывной или же только называется таковой.

 

Когда приходит "час модернизации"

Российская власть, по традиции, проявляла озабоченность модернизационными идеями не тогда, когда возникала явственная угроза внутренних социально-политических катаклизмов, а когда реальной становилась перспектива отставания от передовых государств, сопряженная с риском утраты позиций на международной арене. Говоря современным языком, тревожила потеря конкурентоспособности в широком смысле этого слова. Так было в эпоху Петра I, во второй половине XIX - начале XX века, во времена сталинской индустриализации и коллективизации. В дальнейшем была еще модернизация по Хрущеву с ее попытками соединить прорыв, как тогда думалось, в "атомный век" с созданием основ потребительского общества, к тому времени уже достигшего впечатляющих успехов на Западе. За нею последовала так и не завершенная модернизация конца 1980-х - середины 1990-х годов, исходившая из признания поражения советского проекта и нацеленная на то, чтобы сделать Советский Союз, а потом Россию частью сообщества передовых государств Запада.

В этом длинном ряду нынешний проект не исключение. Он пришел на смену короткому по времени, но очень яркому по внешним проявлениям, прежде всего, по гигантской волне "элитного потребления", периоду нефтегазового процветания "нулевых" годов, когда благодаря быстрому экономическому росту в мире резко возросли потребности в углеводородах. Россия захлебывалась от нефтедолларов, а верхи и низы, уставшие от неопределенности "лихих 1990-х", искренне радовались открывшимся возможностям потреблять больше и больше. В такой обстановке думать о будущем и о проблемах, которые все равно придется решать, совсем не хотелось. Политическая верхушка могла царствовать "лежа на боку". Но вот пришел мировой кризис, сокративший спрос на энергоносители. Поначалу те, кто управляет Россией, искренне полагали, что это лишь временное торможение. Пройдет еще пара лет, и мировая экономика с ее энергетическими потребностями восстановится - все будет, как до 2008 года. Однако вскоре стало ясно, что возвращения в светлое вчера, по крайней мере, в тех масштабах, которые позволили бы вернуть прежний уровень потребления, уже не будет. В результате кризиса в развитых странах заметно усилился спрос на энергосберегающие технологии, выросло использование источников возобновляемой энергии, США стали "пугать" российских экспортеров рассказами о том, что их успехи в добыче сланцевого газа через несколько лет произведут настоящую революцию в газовой отрасли, являющейся основой сегодняшнего российского благосостояния. Как не раз уже бывало в отечественной истории, перед правящей элитой снова замаячила перспектива глубокого отставания страны, сползания ее на мировую периферию. И, как принято у нас в подобных случаях, ответом на это стало появление очередной стратегии модернизации.

 

В будущее через традиции восприятия

Сходство социально-политических условий, при которых в верхах в разные исторические эпохи рождался запрос на модернизацию, породило своеобразные культурные стереотипы ее восприятия как стратегии действий. Российское государство, ощущая себя единственным актором, способным на осуществление масштабных преобразований (в большинстве случаев так оно и было), обычно не считало целью модернизации изменение сложившегося общественного порядка, рассматривая его если не совершенным, то, по крайней мере, адекватным национальной специфике. На самом деле оно не хотело появления новых игроков, которые могли бы оспорить у государственной бюрократии лидерство в проведении социальных изменений. Поэтому представление о модернизации по преимуществу сводилось к замене прежнего, устаревшего, технического и технологического фундамента экономики на более совершенный базис. Так, Петр I подвел под старую крепостническую государственность мануфактурную и горнозаводскую основу, новую для тогдашней России. Политика Сергея Витте была направлена на строительство промышленно-железнодорожного каркаса новой экономики при сохранении самодержавного устройства государства. Сталин и его соратники под проект лагерно-казарменного государства подогнали соответствующую индустриальную и колхозную базу. Реализуя политику прорыва в космос и улучшения жизни советских людей, Хрущев и не думал отказываться от ленинской концепции социально-политической организации общества и строительства коммунизма.

И лишь последняя попытка модернизации, начавшаяся во второй половине 1980-х годов и поначалу так же развивавшаяся в русле стратегии улучшения советского социализма, в дальнейшем оформилась как проект, отличный от предыдущих. Но и здесь односторонность восприятия модернизационной проблематики активными социальными группами, выросшая из культурных стереотипов прошлого, в конечном итоге сыграла решающую роль. На уровне государственной политики утвердилось понимание модернизации лишь как процесса имплантации в российскую почву политических и экономических институтов западных демократий. Создание современной структуры экономики, основанной на знаниях и высоких технологиях, строительство общества, в котором для всех его граждан был бы обеспечен доступ к качественному образованию и здравоохранению, - все это воспринималось как естественный, неизбежный и безальтернативный результат подобной имплантации. Иными словами, считалось, что, чем быстрее и последовательнее будут создаваться демократические и рыночные институты, тем скорее в нашу жизнь придут и другие современные формы бытия. Однако действительность опровергла эти представления. Об инновациях и высоких технологиях вспомнили лишь после глобального кризиса, разразившегося в 2008 году, но интерес к реорганизации политических и экономических институтов на демократический, рыночный лад к тому времени уже исчез. В новейшие представления о модернизации эти цели явно не вписывались.

Восприятие модернизации почти исключительно как процесса технико-технологического обновления экономики страны сформировало у российской власти и своеобразное видение ее практических задач. Среди них первостепенное значение, по традиции, отводилось массовой подготовке (а в случае необходимости и импорту из-за границы) высококвалифицированных инженерных кадров. Во времена Хрущева, когда советское руководство стало стремиться к созданию паритета с США в ракетно-ядерной и космической отрасли, потребовалось и "массовое производство" научных работников.

Не трудно увидеть, что и нынешний модернизационный проект в этом смысле находится в рамках традиционных представлений. Российский президент, посещая Соединенные Штаты летом 2010 года, искренне удивлялся достижениям американцев в компьютерной сфере. Как это напоминало эпизод из знаменитой повести "Левша" Николая Лескова, представляющий пребывание императора Александра I в Англии, когда государь с восторгом реагировал на показанные ему хозяевами технические изобретения и механизмы! Однако при этом, находясь в Америке, глава российского государства в публичных выступлениях не упомянул о том, что своим безусловным технологическим лидерством США в решающей степени обязаны общественной системе, базирующейся на свободной конкуренции и заостренной на достижение каждым гражданином максимально возможных результатов. Такая система в своей основе благоприятствует инновациям, и это не случайно. Российские верхи придерживаются иной политической философии, согласно которой не институты, а в первую очередь кадры решают все. Поэтому, объявив курс на модернизацию, руководство России сразу же развернуло дорогостоящие программы привлечения в страну лучших ученых, как зарубежных, так и бывших соотечественников, ныне обосновавшихся за границей, рассчитывая с их помощью быстро осуществить технологический прорыв и стать вровень с наиболее развитыми в экономическом и техническом отношении государствами.

Другой культурный стереотип, оказавший заметное влияние на нынешнюю стратегию модернизации, заключается в твердой убежденности в том, что она имеет шансы на успех только в том случае, если будет носить анклавный характер. Можно объяснить это тяготение к ограничению "ареала модернизации" рамками отдельных горных заводов и учебных заведений, сталинских шарашек, закрытых "номерных" городов почти биологическим страхом перед географическими масштабами страны. Но, скорее, подобные намерения имеют в основе соображения политического характера. Точнее, убежденность, что Россия за свою многовековую историю настолько перегружена разными проблемами, застаревшими и новыми, что любая попытка ее системного реформирования, предпринятая сразу по нескольким направлениям, чревата непредсказуемыми последствиями, и даже распадом самой страны. Сторонники такого взгляда нередко приводят пример горбачевской перестройки, которая, по их мнению, инициировав коренные общественные изменения, привела к тому, что власть "не справилась с управлением", а это привело к "крупнейшей геополитической катастрофе ХХ века" (Путин) - распаду Советского Союза. Поэтому проводить модернизацию, по крайней мере, поначалу, предполагается на ограниченных пространствах, которые государство способно контролировать, дабы не допустить развития событий по неблагоприятному сценарию. Впрочем, впоследствии "временные", в соответствии с изначальным замыслом, анклавы превращаются в явления постоянного характера. Вот и для нынешней стратегии модернизации ее консолидирующим стержнем должно стать сосредоточение интеллектуальных сил и инновационного бизнеса в подмосковном анклаве Сколково, который, как считают в российских правительственных кругах, будет аналогом американской Кремниевой долины в Калифорнии. Там, в Сколково, все должно стать иным, отличным от остальной России, - не только качество умов и оборудование для научных исследований, но и система местного самоуправления. Ведь для интеллектуально продвинутой аудитории лучше, чтобы было партийное разнообразие, а не унылое доминирование бюрократически безликой и безосновательно претенциозной "Единой России".

Впрочем, опыт российских модернизаций имеет и иной аспект, который, в отличие от предыдущих особенностей, мог бы оказаться весьма полезным и в современных условиях. Все отечественные модернизаторы прекрасно понимали, что для успешного осуществления задуманных ими преобразований неизбежно придется преодолевать сопротивление значительной части правящего класса, к которому они сами и принадлежали. Иного, как говорится, не дано. Нынешние российские властные элиты, напротив, озадачены тем, как бы провести модернизацию, не затронув при этом никаких могущественных интересов.

 

Консервативная утопия

При всей укорененности нынешней стратегии модернизации в отечественной политической традиции следует все же признать, что в таком "ностальгическом" варианте шансов на успех у нее практически нет. Причин много. Назову лишь основные.

В нашу эпоху творить новые технологические чудеса могут лишь свободные люди, самостоятельно выбирающие себе не только место жительства и работы, но и образ жизни, при этом ценящие твердый правовой порядок, социальную защищенность и личную безопасность. Именно поэтому современная история не знает успешных примеров модернизаций, которые совершались в условиях авторитарных политических режимов, где личные свободы ограничены, а выборов либо нет вовсе, либо они полностью контролируются властью. Исключением является лишь небольшой город-государство Сингапур. Там, не в последнюю очередь из-за компактных размеров страны, политической элите удалось выстроить действенную систему контроля над бюрократией, практически поборов коррупцию. Сочетание эффективно работающего рынка с конфуцианской этикой социального поведения и некоррумпированной бюрократией и помогло Сингапуру добиться фантастических успехов в создании современной экономики знаний. Пример Китая, на который так любят ссылаться многие российские чиновники и политики, "не про то". Нынешняя модернизация Китая иного типа: она во многом решает задачу превращения этой страны из аграрной в индустриальную. Поэтому правительство может опираться на привлечение в города как центры индустриального роста рабочей силы из сельской местности практически в неограниченных количествах. Люди, еще вчера жившие традиционным укладом, видя перед собой перспективы потребления совершенно иного уровня, готовы трудиться день и ночь, не требуя для себя вольготных условий существования, и уж тем более политических свобод. Именно энергия этих вчерашних селян и становится подлинным мотором модернизации.

В России же давно сложилось урбанистическое, потребительское общество. В таком социуме призывы "Догнать и обогнать!", а тем более административное давление сверху уже не могут стать факторами стимулирования творческой энергии людей. Рабочую силу извне привлекать неоткуда, российская деревня давно опустела. Можно надеяться лишь на выходцев из Средней Азии. Но эти переселенцы явно не для технологического прорыва. Современные российские специалисты, столкнувшись с всепроникающей системой блата и связей, прочно закупорившей каналы вертикальной мобильности в стране, все чаще начинают рассматривать вариант профессиональной эмиграции. И дело здесь не только, а зачастую и не столько, в небольших заработках, а в общей неустроенности российской жизни, в правовом бесправии обычных людей перед лицом государства и его коррумпированной бюрократии. Да и в конечном итоге, в непонимании российских власть имущих, что для ученого главное - не получение большого денежного вознаграждения, а возможность беспрепятственно вести исследовательскую работу, не испытывая проблем с организацией своего труда. Именно об этом заявил бывший наш соотечественник, недавно получивший Нобелевскую премию по физике, Андрей Гейм, весьма скептически отозвавшийся на приглашение переехать на работу в Сколково[1]. Но, к сожалению, он, похоже, остался непонятым. Все это дает основания предполагать, что надежды на то, будто бы в нынешней России можно создать современное развитое общество, поменяв лишь технико-технологический фундамент экономики, оставив все остальное без изменений, смахивают на консервативно-романтическую утопию.

Другая причина сомневаться в эффективности проекта заключена в его анклавном характере, даже если этот анклав и предполагается возвести по образу и подобию знаменитой Кремниевой долины. Дело в том, что в условиях современных Интернет-коммуникаций подобные изолированные поселения ученых, "продвинутых" инженеров и бизнесменов уходят в прошлое[2]. Для оперативного обсуждения спорных тем вполне хватает возможностей всемирной паутины. Если же требуется обсудить какие-то проблемы более основательно, всегда можно собраться в какой-либо точке планеты. Что же касается типа поселений для интеллектуального потенциала нации, то практика показывает, что наиболее востребованными оказываются крупные современные города (но не мегаполисы) с развитой инфраструктурой, где научная жизнь и ее участники органично встроены в окружающую их реальность, а не вынесены из нее. Поэтому не случайно мои коллеги, общаясь с зарубежными учеными, часто сталкиваются с такими позициями в отношении Сколково: "Поехать туда на пару недель, поучаствовать в семинаре или каком-нибудь эксперименте, почему бы нет? Но надолго - нет никакой необходимости".

Заблуждением является и идея о том, что, овладев в результате научных экспериментов "сокровенным знанием" в той или иной области, России удастся, без прикладной реализации этого знания в промышленности, тут же получить значительные преимущества перед странами-конкурентами на мировых рынках. И освободиться тем самым от давления "нефтегазового проклятия". По словам Владислава Иноземцева, проблема состоит в следующем:

 

"...ни одна страна мира не обеспечивала себе глобального признания исключительно как производитель технологий. Скорее наоборот: все великие державы добивались доминирования как индустриальные, а не интеллектуальные лидеры"[3].

 

Более того, чтобы создать экономику, основанную на использовании собственных технических открытий и технологий, нужно сначала построить систему, способную быстро усваивать зарубежные, "чужие", инновации. Так когда-то поступали страны Дальнего Востока - Южная Корея, Гонконг, Сингапур, Тайвань. Но в современной России такой экономики нет, как нет и бизнес-элиты, заинтересованной в использовании инноваций. И это не случайно, ведь основа благоденствия нынешних успешных предпринимателей в России - их близость к власти, дающая возможность активно взимать ту или иную ренту. Так что, с какой стороны ни смотреть, создание эффективного социального и экономического порядка, при котором инновации были бы востребованными, является одним из основных условий для успешной модернизации. Как тут не вспомнить старый эстрадный номер, в советские времена блистательно исполнявшийся замечательными актерами Виктором Ильченко и Романом Карцевым: студент, не зная, как ответить на экзаменационный вопрос об устройстве радиолампы, вдруг ошарашивает профессора идеологически "правильным" выводом о том, что "до революции радио под давлением царизма не работало"! Конечно же, подобные представления о возможностях царской власти были явным преувеличением. Но при этом обращение к российской истории в плане влияния общественно-экономической системы на внедрение инноваций может оказаться весьма поучительным. Ведь это правда, что многие изобретения, сделанные в досоветской России, так и остались невостребованными, заняв почетное место в музеях технической истории в качестве экспонатов, иллюстрирующих огромный творческий потенциал нашего народа. Так почему же сейчас в высших эшелонах власти полагают, что в условиях монополизма, господствующего в современной российской экономике, и плотного чиновничьего контроля над ней, современные Левши, Кулибины, Ползуновы и Яблочковы, в отличие от прошедших эпох, смогут радикально изменить российские экономические реалии? На самом деле нынешние изобретатели, скорее всего, повторят опыт предшественников. Впрочем, современный глобализирующийся мир с его открытыми границами для тех, кто способен к производству новых идей, предоставляет гораздо более интересные перспективы, чем сражение с российской бюрократической машиной.

Творческие анклавы могут приносить какую-то отдачу, если они сохраняют тесные связи с университетской и академической средой[4]. Весь современный международный опыт показывает, что успехов в новых технических идеях достигают те государства, где сложились мощные в научном плане и доступные для выходцев из социальных низов университеты. Но в нашей стране реализуется иной сценарий. Образование становится объектом дилетантских реформ, продолжается его коммерциализация, в результате чего доступ в остающиеся пока на приличном уровне университеты и институты с каждым годом для непривилегированных общественных слоев затрудняется. Профессора же, вместо того чтобы сосредоточиться на творчестве и обновлении собственных знаний, в целях поддержания сносного уровня жизни вынуждены заниматься бесконечными подработками в разных институтах. Такая научная среда едва ли станет питательной для осуществления научных открытий и технологических прорывов.

 

Заключение

Стратегия модернизации, навеянная ностальгическими воспоминаниями о прошлом, в нынешнюю эпоху не имеет шансов на успех. Освоение современности невозможно без преодоления культурных стереотипов прошлого - и прежде всего базового среди них, согласно которому только государство может выступать основным, если не единственным, субъектом модернизации. Как и без понимания, что бесконфликтных модернизаций не бывает. Пока же российские элиты, ничего не меняя вокруг себя и не отказываясь от своих привилегий, будут надеяться, что новые Кулибины помогут им сохранить конкурентоспособность страны на мировой арене, разговоры о модернизации останутся не чем иным, как консервативными мечтаниями о "золотом веке" в прошлом, опрокинутыми в будущее.

 

_______________________________________________________

 

1) См.: Нобелевский лауреат Андрей Гейм не знает, что его позвали в Сколково // Русская служба новостей. 2010. 6 октября (www.rusnovosti.ru/news/113878).

2) Гонтмахер Е. Слобода мысли // Газета.ру. 2010. 1 апреля (www.gazeta.ru/comments/2010/04/01_x_3345994.shtml).

3) Иноземцев В. Made in Russia // Ведомости. 2010. 12 июля (www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/07/12/240198).

4) См. точку зрения Пола Грэма в: Медведев Ю. Город Солнца. В России будет создан аналог знаменитой Силиконовой долины // Российская газета. 2010. 17 марта (www.rg.ru/2010/03/17/dolina.html).

 

http://magazines.russ.ru/nz/2010/6/ria6.html