«Сплошная коллективизация», или, по довольно точному определению И.В. Сталина, «революция сверху», поскольку «была произведена сверху, по инициативе государственной власти»1 - одно из самых трагических событий отечественной истории после Октября 1917 г., имевшее самые пагубные последствия для крестьянства и сельского хозяйства страны. Корни проблем и трудностей современного сельского хозяйства уходят в 1929-1933 гг., когда осуществлялись «аграрные преобразования», которые даже с точки зрения ортодоксального марксизма, можно назвать разве что псевдосоциалистическими. Завершающий рубеж «революции сверху» приходится на 1932-1933 гг., когда было объявлено о завершении «в основном» сплошной коллективизации и в полной мере определились социально-экономические итоги и разрушительные последствия этого «социалистического» эксперимента, по существу одной из наиболее преступных акций сталинской эпохи.

«Сплошная коллективизация», или, по довольно точному определению И.В. Сталина, «революция сверху», поскольку «была произведена сверху, по инициативе государственной власти»1 - одно из самых трагических событий отечественной истории после Октября 1917 г., имевшее самые пагубные последствия для крестьянства и сельского хозяйства страны. Корни проблем и трудностей современного сельского хозяйства уходят в 1929-1933 гг., когда осуществлялись «аграрные преобразования», которые даже с точки зрения ортодоксального марксизма, можно назвать разве что псевдосоциалистическими. Завершающий рубеж «революции сверху» приходится на 1932-1933 гг., когда было объявлено о завершении «в основном» сплошной коллективизации и в полной мере определились социально-экономические итоги и разрушительные последствия этого «социалистического» эксперимента, по существу одной из наиболее преступных акций сталинской эпохи.

Курс на сплошную коллективизацию, лишь обозначенный в решениях XV съезда ВКП(б). был взят в конце 1929 г (ноябрьский пленум ЦК ВКП(б), выступления Сталина 3 ноября и 27 декабря), а затем закреплен и конкретизирован в постановлениях ЦК ВКП(б) от 5 и 30 января 1930 г. и ряда последующих. Созданная в годы нэпа разветвленная и многообразная сеть кооперативов, была окончательно ликвидирована или огосударствлена, началось безудержное форсирование коллективизации на основе насилия и массовых репрессий, фактически в единственной форме - сельскохозяйственной артели, причем как «переходной к коммуне формы колхоза»2.

К концу февраля 1930 г., согласно сводкам земельных органов, было коллективизировано 56% крестьянских хозяйств в целом по СССР и около 60% в РСФСР3. Крестьянство ответило на это массовыми протестами, вплоть до вооруженных выступлений. В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г. «О задачах колхозного движения в связи с борьбой с искривлениями партийной линии» ситуация оценивалась следующим образом: «Поступившие в феврале месяце в Центральный Комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе как угрожающим. Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших «низовых» работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение»4. По существу речь шла не об угрозе, а о начале крестьянской войны против насильственной коллективизации, против партии и Советской власти.

Реакция режима, у которого почва заколебалась под ногами, на этот раз была стремительной и результативной. Грубейшие «ошибки и искривления», допущенные, якобы, только местными работниками вопреки «правильной линии партии», были тотчас же признаны, меры по их исправлению приняты и в той или иной степени реализованы. Их первый результат - массовые выходы крестьян из ненавистных колхозов, резкое снижение уровня коллективизации (в том числе и за счет «бумажных колхозов») - к концу лета 1930 г. почти на две трети (по СССР до 21,4%, по РСФСР - до 19,9)5. А затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Вот реакция некоторых из них: «Весной мы обожглись на коллективизации, больше не хотим» (Болотнинский район Новосибирской области); «прилива в колхозы нет потому, что теперь коллективизация добровольная. Вот и боишься: то перегиб получится, то недогиб» (Сальский район Северо-Кавказского края)6.

Сталина и его окружение, разумеется, не устраивали ни спад, ни застой коллективизации, ни отказ местных руководителей от ее дальнейшего подталкивания. Уже в сентябре 1930 г. ЦК ВКП(б) направил всем крайкомам, обкомам ЦК компартий республик директивное письмо «О коллективизации», в котором резко осуждалось пассивное отношение к «новому приливу» в колхозы со стороны партийных организаций. Им предлагалось развернуть политическую и организационную работу среди крестьянства с тем, чтобы «добиться мощного подъема колхозного движения». Это письмо в конце
сентября - начале октября 1930 г. обсуждалось в обкомах и крайкомах партии и было принято «к неуклонному руководству и исполнению»7. Подкреплением этой директивы явилось утверждение декабрьским (1930 г.) Пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.) жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины» всех крестьянских хозяйств, а по главным зерновым
районам - не менее 80%, что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидацию кулачества как класса»8.

Установление таких сроков для крестьянских хозяйств огромной страны, а тем более придание им силы закона само по себе означало грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы. Более того, в марте 1931 г. Сталин в специальной телеграмме местным партийным организациям «разъяснил», что им «не только не возбраняется, но, наоборот, рекомендуется перевыполнять задание по коллективизации»9. Таким образом, курс на ее всемерное форсирование продолжался: подготавливалось новое наступление на крестьянство.

Однако боязнь повторения «грозной весны» 1930 г. заставила правящую верхушку маневрировать. Стало очевидно, что одного насилия недостаточно, необходимы и меры, в той или иной мере стимулирующие вступление крестьян в колхозы. К их числу можно отнести широко разрекламированную программу строительства новых МТС, «твердые» обещания упорядочить организацию и оплату труда в колхозах, гарантировать колхознику ведение в определенных размерах личного подсобного хозяйства и др. В то же время насильственные методы продолжали оставаться главными, решающими. Среди них - продолжение антикрестьянской политики «ликвидации кулачества как класса», в осуществлении которой начался «новый этап», отнюдь не случайно совпавший с «новым подъемом» коллективизации.

Переход к политике «ликвидации кулачества как класса» был провозглашен Сталиным еще в ноябре 1929 г. в речи на конференции аграрников-марксистов, объявившим о «настоящем наступлении на кулачество»10. К этому времени, в преддверии сплошной коллективизации, 21 мая 1929 г. СНК СССР определил признаки кулацких хозяйств, достаточно расплывчатые и неопределенные, которые затем были несколько уточнены при разработке закона о едином сельскохозяйственном налоге на 1930 год11. Политика ликвидации кулачества, наиболее активно проводившаяся в начале
1930 г., привела к тому, что большинство кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, установленных в постановлении СНК), прекратили свое существование.

В таких условиях выявление новых кулацких хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым стала принадлежать пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. ЦИК и правительство в конце 1930 г. сделали попытку в законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М.И. Калинина, она не увенчалась успехом. «Старые признаки кулачества, - сокрушался «всесоюзный староста», считавшийся знатоком крестьянского хозяйства, - почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать»12. Выход из этого тупика нашли такой' постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам было предписано самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям»13. Типичным в этой связи является постановление президиума Северо-Кавказского, крайисполкома от 1 января 1931 г., включавшее в число признаков кулацких хозяйств получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т.п.14. При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план все больше выступали имущественные различия.

По указанию правительства Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (т.е. кулацких). В 1930/31 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективизацию, выявить не менее 3% таких хозяйств (постановление ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г.)15. При этом преследовались две цели, полностью или даже с превышением выполнить план по индивидуальному обложению; еще раз «нажать» на единоличника, под угрозой раскулачивания загнать его в колхоз.

На места от имени Наркомфина шли предписания «немедленно усилить работу по выявлению кулака и обложению его в индивидуальном порядке»; «форсировать реализацию описанного у кулака имущества»: «выявлять конкретных виновников, привлекать их к строгой административной или судебной ответственности» и т.д. и т.п. Руководители ряда районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств были обвинены в проведении «правооппортунистической линии» и отданы под суд. В целом по стране к февралю 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272,1 тыс. крестьянских хозяйств, или 1,3% от их общею числа16.

На всем протяжении 1932 г. финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» кулацкие хозяйства. Активно использовались с этой целью колхозы. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26,6% всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства» (с юридической точки зрения это были уже бывшие кулацкие хозяйства), в том числе в Нижне-Волжском крае - 68,9%, в Средне-Волжском - 45,3%. на Северном Кавказе - 21,5% колхозов17. Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если они не в состоянии были его уплатить, против них применялись репрессивные меры вплоть до выселения в отдаленные районы страны. В первой половине 1932 г, для индивидуального обложения было выявлено 80 тыс. хозяйств единоличников.

С мест в центральные органы непрерывно поступали жалобы от крестьян на то, что финансовые органы к числу кулацких относили многие середняцкие и даже бедняцкие хозяйства. Основанием для индивидуального обложения, как отмечалось в письмах, служило наличие в хозяйстве ручной молотилки, сепаратора, даже продажа ими на рынке продукции, произведенной в личном подсобном хозяйстве18.

Несмотря на то, что численность хозяйств, обложенных индивидуальным налогом в 1930/31 г., уменьшилось примерно вдвое, общая сумма налога по этому виду обложения сократилась ненамного, поскольку было значительно повышено обложение хозяйств, отнесенных к кулацким (более чем в 2 раза - со 189 до 418 руб. на хозяйство).

Осенью 1930 г. возобновилось выселение раскулаченных крестьян. Общее руководство и контроль осуществляла комиссия во главе с заместителем председателя СНК А.А. Андреевым. В целом по стране, по подсчетам специальных комиссий ЦКК ВКП(б), на протяжении 1930 г. было раскулачено и выслано в отдаленные районы страны 115231 крестьянская семья, в 1931 г. - 265795, а всего за два года - 381026 семей19.

Основная часть спецпереселенцев направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы. Как указывалось в записке председателя ОГПУ Г.Г. Ягоды Сталину, к январю 1932 г. в этих районах было расселено около 1,4 млн. человек, в том числе на Урале - 540 тыс., в Сибири - 375 тыс., в Казахстане - более 190 тыс., в Северном крае - свыше 130 тысяч20. Большинство из них работало на лесоповале, в горнодобывающей промышленности, меньшая часть использовалась в сельском хозяйстве.

Положение спецпереселенцев было крайне тяжелым. «Опеку» над ними осуществляло ОГПУ, а «поселки» мало чем отличались от концлагерей. Оперуполномоченный ОГПУ по Уралу А.С. Кирюхин и начальник областного комендантского отдела Н.Д. Баранов сообщали вышестоящему начальству, что из-за отсутствия надлежащего питания и медицинского обслуживания большая часть спецпереселенцев потеряла трудоспособность и не могла обеспечить выполнение плана лесозаготовок. Руководство леспромхоза стало привлекать к работе стариков, женщин и детей 12-летнего возраста, установив для них норму выработки 2-2,5 кубометров в день при средней норме для взрослого 3 кубометра. Чтобы выполнить эту норму, многие оставались в лесу целыми сутками, нередко замерзали, обмораживались, тяжело заболевали. В каждом спецпоселке были арестантские помещения, куда за небольшие проступки заключались люди всех возрастов21.

Положение не изменилось и в 1932 году. В начале 1933 г. заместитель наркома лесной промышленности сообщил правительству об ужасном положении людей в сибирских леспромхозах: «На почве недоедания спецпереселенцев и в особенности их детей свирепствует цинга, брюшной и сыпной тиф, принимая формы эпидемического характера с массовой смертностью. В одном только Гаинском леспромхозе за апрель месяц убыло 175 человек и имеется больных цингой и опухших от голода 285 человек». Автор записки вторично ходатайствовал об отпуске 500 т муки для питания 45 тыс. детей, чтобы спасти их от голодной смерти22.

Многие спецпереселенцы предпринимали отчаянные попытки бежать, но, как правило, они заканчивались трагично: беглецов либо пристреливали по дороге, либо возвращали в лагеря. Тем не менее, только в сентябре - октябре 1931 г. было зарегистрировано более 37 тыс. побегов23. По оценкам западных социологов, погибло в общей сложности от четверти до трети депортированных крестьян. Многие умерли в пути, не доехав до лагерей. Из выселенных в 1930-1931 гг. около 413 тыс. крестьянских семей прибыло на места только 370 тысяч24.

Политика ликвидации кулачества как класса являлась важнейшим фактором осуществления сплошной коллективизации. Причем проводилась она не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережала ее, стимулируя последнюю экономически (передача колхозам или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам средств производства и имущества раскулаченных) и психологически (фактор «последнего предупреждения» и устрашения единоличников). К тому же термин «раскулачивание», во всяком случае применительно к рассматриваемому периоду, неправомерен, поскольку кулака в деревне в это время фактически уже не было не только как класса, но и как социального слоя, «раскулачивали» и ликвидировали, как правило, зажиточных крестьян и середняков, даже некоторых бедняков, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям («подкулачники»!).

Ход коллективизации в 1931 г. поначалу радовал партийное руководство. Программа «нового подъема» колхозного движения, по данным сводок Колхозцентра и Наркомзема, осуществлялась с опережением намеченных показателей. Об этом победно возвестил июньский (1931 г.) Пленум ЦК ВКП(б). Нажим на крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные декабрьским Пленумом ЦК 1930 г. и январской 1931 г. сессии ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. Инструктор ЦИК Н.И. Коротков, побывавший в это время в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, пришел к выводу: «По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки
1929-1930 гг... Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян. В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались». Тем не менее президиум собрания объявил: «раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же все-таки единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» - под разными предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж вплоть до усадебной земли. По мнению инструктора, во всех 11 сельсоветах района предпосылки для коллективизации не были созданы. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100% коллективизацию»25.

В одном из обобщающих документов Национального бюро Колхоз-центра от 22 сентября 1931 г. приводились данные о форсировании темпов коллективизации на основе грубого администрирования в ряде районов Казахстана. Татарской АССР, автономных областей и республик Поволжья и Северного Кавказа. Насилие над крестьянином продолжалось и после его вступления в колхоз, особенно в период хлебозаготовок 1931-1932 гг., когда власти стали требовать сдать государству весь урожай «до последнего зерна», отказаться от единственной коровы.

«Новый подъем» колхозного движения едва дотянул до осени 1931 года. С конца года повсеместно начались массовые выходы из колхозов, которые уже нельзя было больше ни скрыть, ни замаскировать. В докладной записке Колхозцентра в ЦК ВКП(б) «О колхозном строительстве (октябрь 1931 - февраль 1932 г.)» с тревогой отмечалось, что в январе и феврале происходил «спад коллективизации в большинстве районов СССР и особенно в некоторых зерновых районах РСФСР». Вскоре в ЦК была направлена специальная справка Наркомзема и Колхозцентра «О выходе из колхозов», в которой сообщалось, что «в ряде основных областей СССР зимой и весной 1932 г. имело мест большое уменьшение коллективизированных хозяйств». Среди этих районов назывались зерновые районы РСФСР, Украина, Казахстан, ряд областей потребительской полосы РСФСР26.

Массовые выходы из колхозов продолжались на всем протяжении 1932 г., а пик их пришелся на первое полугодие, когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., на Украине - на 41,2 тысячи. По существу оказались дезавуированными выводы июньского Пленума 1931 г. о решающих победах коллективизации, о ее завершении в важнейших зерновых и сырьевых районах страны. Крупномасштабный отлив из колхозов срывал все планы Колхозцентра и Наркомзема, которыми предусматривалось (исходя из показателей весны 1931 г.) к весне 1932 г. «коллективизировать» 16,9 млн. или 69%, а к концу 1932 г. - 17,9 млн., или 73% крестьянских хозяйств, а 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации»27. Встал вопрос, как остановить бегство крестьян из колхозов.

Ведь положение колхозников продолжало ухудшаться. В первом квартале 1932 г., когда окончательно выяснилось, что выдача на трудодни зерна будет минимальной или вовсе не состоится, в ЦИК СССР и РСФСР усилился поток жалоб крестьян «на невозможность существования в колхозах людям с большой семьей при наличии малолетних, стариков и нетрудоспособных». В письмах на имя Сталина сообщалось о крайне тяжелом продовольственном положении колхозов Поволжья, Урала, Западной Сибири, Казахстана, Украины. В ряде районов начался голод. Крестьяне писали, что хлебозаготовительные органы, стремясь во что бы то ни стало выполнить плановые задания, заставляли колхозы сдавать даже семенное и продовольственное зерно28.

На положении крестьян особенно тяжело сказалась широко распространившаяся во второй половине 1931 г. практика принудительного обобществления коров и мелкого скота. В постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 30 июля 1931 г. «О развертывании социалистического животноводства» выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» - добиться в 1931 -1932 гг. решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в совхозах29. Была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа, нацеленная на то, чтобы за 1-2 года на базе общественного хозяйства решить проблему снабжения страны продуктами животноводства.

В докладной записке в ЦК ВКП(б) Колхозцентр сообщал, что вскоре после принятия этого постановления практика поголовного обобществления скота с применением принудительных методов широко распространилась во многих колхозах. Скот у колхозников нередко отбирали силой: взламывали запоры в хлевах, загоняли на общий двор коров колхозников, пасшихся вместе с общественными. А когда колхозники требовали вернуть отобранный скот, им выдавали квитанции о том, что скот обобществлен или зарезан на мясо. Обследование, проведенное НК РКИ РСФСР весной 1932 г., показало, что «в ряде районов комплектование стада для колхозных ферм проводилось путем принудительного обобществления скота», причем «обобществлялись не только последние коровы, но мелкий скот и птица». Все эти акции являлись грубейшим нарушением ст. 4 примерного Устава сельскохозяйственной артели. Некоторые уполномоченные «убеждали» правления колхозов изменить эту «неудобную» статью устава, чтобы снять какие-либо ограничения при обобществлении личного скота30.

Ответом на эти действия и явились массовые выходы крестьян из колхозов с требованиями вернуть им скот, инвентарь, часть посевов. Весной 1932 г. в Раненбургском районе ЦЧО выходы охватили 25 (из 38) сельсоветов. Заявления подали 2 тыс. хозяйств, или 14% общего числа колхозников. Подавшие заявления не выходили на работу и потребовали от правлений колхозов возвратить им лошадей, коров, инвентарь, а также раздела посевов для индивидуальной уборки урожая. Были выдвинуты лозунги «Долой колхозы!», «Да здравствует единоличник!». Милиция и ОГПУ стали выявлять зачинщиков. Было арестовано 100 крестьян. В Рыльском районе ЦЧО многие крестьяне, подавшие заявления о выходе из колхоза, были избиты, 700 арестованы. Попытка освободить арестованных в селе Крупенском (с этой целью 200 человек, в том числе и женщин направились к сельсовету) окончилась трагично: 5 человек было убито. Выходцев заставили забрать свои заявления. В Акимовском сельсовете того же района всех выходцев «подвергли телесному наказанию» и отправили в тюрьму. После этой расправы большинство крестьян было вынуждено вернуться в колхоз31.

Имели место и открытые выступления крестьян, в большинстве случаев стихийные. Об этом сообщалось в сводках ОГПУ. Росла опасность повторения событий зимы - весны 1930 года. В каких условиях власти решили временно отступить. 26 марта 1932 г. ЦК ВКП(б) принял одно из самых фарисейских постановлений того
периода - «О принудительном обобществлении скота». В нем говорилось, что «задача партии состоит в том, чтобы у каждого колхозника были своя корова, мелкий скот, птица»32. Это постановление призвано было устранить одну из важнейших причин выходов крестьян из колхозов, успокоить деревню. Однако на местах не спешили возвращать крестьянам отобранный скот (нередко потому, что он уже был сдан на мясозаготовки). В спецсводке ОГПУ от 30 июня 1932 г, отмечалось, что часть агроспециалистов и руководящих работников оценивали это постановление как «поворот влево, назад к нэпу, отказ от коллективизации, восстановление частной торговли»33.

Для Сталина же это постановление имело прежде всего тактическое, пропагандистское значение. Симптоматично, что из проекта этого постановления, подготовленного комиссией Политбюро, он вычеркнул пункты, обязывающие колхозы обеспечивать кормами индивидуальный скот колхозников и, стремясь скрыть подлинные масштабы принудительного обобществления скота, вписал в текст слова о том, что эта практика имела место только в отношении «отдельных колхозников»34.

Пропагандистский характер имели также постановления от 6 и 10 мая 1932 г. о развертывании колхозной торговли хлебом и мясной продукцией. Достаточно сказать, что торговля хлебом разрешалась колхозам, колхозникам и единоличникам только после выполнения государственного плана хлебозаготовок в масштабе областей, краев и автономных республик (а мясной продукцией - при условии выполнения централизованного плана скотозаготовок) и образования семенного и других фондов. А поскольку хлебозаготовители в основных зерновых районах выгребали из амбаров колхозов и колхозников весь урожай «до последнего зерна», включая продовольственный и семенной фонды, то практически у них не было реальных шансов «развернуть торговлю хлебом».

Крестьянство на своем горьком опыте быстро убедилось в лицемерии этих постановлений. И не случайно поэтому выходы из колхозов в различных районах страны не прекратились в период уборочной кампании 1932 г. и продолжались осенью, когда начались хлебозаготовки. Происходили серьезные столкновения между колхозниками и местными властями. Имели место многочисленные факты роспуска колхозов самими крестьянами. В сводке ОГПУ от 23 июля 1932 г. говорилось об «ухудшении политнастроения части колхозников», «росте массовых выходов из колхозов, разборе скота, имущества и сельскохозяйственного инвентаря», «усилении тенденции к индивидуальному сбору урожая», «самочинном захвате и разделе в единоличное пользование земли и посевов», «продолжение многочисленных случаев отказа от работы целых групп колхозников, мотивированных отсутствием хлеба и неналаженностью общественного питания на полях»35.

Секретные донесения работников ОГПУ этого периода больше похожи на сводки из районов, охваченных всеобщим гражданским неповиновением. Это свидетельство о том, что крестьянская воина, вспыхнувшая в деревне зимой-весной 1930 г., сразу же после перехода к политике сплошной коллективизации, накал которой несколько ослабел во второй половине 1930 - начале 1931 гг., разгорелась с новой силой. Так отвечала деревня на пропагандистские постановления о возвращении колхозникам коров и мелкого скота, о снижении размеров хлебозаготовок, о развертывании колхозной торговли, на насильственную коллективизацию. И тогда на крестьян вновь обрушился «карающий меч» репрессий.

7 августа 1932 г. был принят, продиктованный Сталиным, драконовский закон об охране социалистической собственности, предусматривавший расстрел за хищение колхозного и кооперативного имущества с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на 10 лет. Согласно данным на 15 февраля 1933 г., представленным Президиуму ЦИК СССР председателем Верховного суда СССР А. Винокуровым, по закону от 7 августа в целом по стране было осуждено 103 тыс. человек, из них приговорено к высшей мере наказания 6,2% (более 6 тыс.), к 10 годам лишения свободы 33%. Из общего числа осужденных 62,4% приходилось на колхозников, 9,4% - на работников совхозов, 5,8% - на единоличников. Стремясь оправдать действия репрессивных органов Винокуров пояснил, что «большой процент осужденных к 10 годам единоличников и колхозников (68,2) указывает, что суды нанесли крепкий удар по мелкособственническим элементам, не изжившим частнособственнической психологии»36.

Между тем среди осужденных было немало крестьян, срезавших колосья ржи и пшеницы, чтобы избежать голодной смерти. В сводке ОГПУ, составленной в конце августа 1932 г., сообщалось что в колхозе «Пролетарская диктатура» Краснодарского района Северо-Кавказского края группа объездчиков ночью обнаружила на полях пятерых женщин, срезавших колосья пшеницы. Охранники дважды стреляли в них. Одна из женщин была смертельно ранена, оставшиеся в живых пойманы и отданы под суд. На полях колхоза станицы Белореченской было задержано несколько подростков, срезавших колосья37. Н. Кириллович, живший в Житомирской области УССР, вспоминал: «Мне было 11-12 лег, и я увидел страшный голод. Нас в семье было 5 детей, голодные, начали пухнуть. Мы питались, чем могли... Мать нас, детей посылала собирать в поле колоски... Этих спасительных колосков хлеба не разрешали собирать»38.

«Революция сверху» была запрограммирована и стала осуществляться прежде всего ради индустриализации: сельское хозяйство призвано было стать ее прочной сырьевой базой и обеспечивать горожан продовольствием. Еще в 1928 г., рассуждая об источниках индустриализации, Сталин подчеркнул, что крестьянство в этой связи должно платить «сверхналог», «нечто вроде дани» (не только обычные налоги, но и переплачивать из-за высоких цен на промышленные товары и недополучать из-за низких цен на сельскохозяйственные продукты). Колхозы же и совхозы, насаждаемые сверху, должны были в кратчайшие сроки решить зерновую, животноводческую и сырьевую проблемы. А в конце 1929 г., поскольку произошел «великий перелом», Сталин объявил, что «теперь у нас имеется... материальная база для того, чтобы заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов». Именно поэтому он объявил о переходе в решительное наступление на кулачество, к политике ликвидации его как класса39.

По существу это была установка на истребление, в том числе физическое, целого слоя крестьянства, поскольку производственная надобность в них, по мнению Сталина, отпала. Не менее циничными были его рассуждения спустя несколько лет, когда на закрытом совещании в Кремле 2 июля 1934 г. решался вопрос о судьбе крестьян-единоличников, не желавших «всасываться» в колхозы. Исходя из того, что «период форсирования коллективизации закончился в 1932 г.», Сталин высказался против того, чтобы «уничтожать индивидуалов, арестовывать, наказывать, расстреливать их и пр.». «Это будет не хозяйский подход. Индивидуальное хозяйство нам дает кое-какой хлеб... Их надо воспитывать в порядке экономических и финансовых мероприятий... усилить налоговый пресс»40. Это была команда на экономическое удушение более 9 млн. единоличных хозяйств (45 млн. чел. вместе с семьями!).

В 1930 г. был собран небывалый для того времени урожай - по официальной статистике 835,4 млн. центнеров (на 14% больше, чем в 1928 г.), а государственные заготовки хлеба достигли 221,4 мин. ц (в 2 раза больше, чем в 1928 г.)41. Отсюда был сделан необоснованный вывод, что партия, опираясь на колхозы и совхозы, «успешно разрешила в основном зерновую проблему», и что за 1-2 года можно решить и животноводческую проблему42. Однако программа «больших скачков» в сельском хозяйстве, не подкрепленная материальными ресурсами, не учитывавшая происходивших в деревне процессов, провалилась. Как и следовало ожидать, уже в следующем году произошло падение валовых сборов зерна (в 1931 г. - 694,8 млн. ц, а в 1932 г. - 698,7 млн. ц) - и не только из-за неблагоприятных погодных условий в некоторых зерновых районах, но главным образом ввиду отсутствия у колхозников подлинной заинтересованности в производительном труде в общественном хозяйстве. Возникли огромные трудности по реализации непосильных для крестьян хлебозаготовительных планов. Реальные возможности при этом почти не учитывались.

Волюнтаристский пересмотр заданий первого пятилетнего плана в области промышленности неизбежно вел к все большему перекачиванию средств и ресурсов из деревни в город. С начала 30-х годов по существу речь уже шла о ее разорении ради «сверхиндустриализации». Делалось это в частности, путем перекачки в город сверх всякой разумной меры людских ресурсов: за годы коллективизации свыше 10 млн. крестьян пополнили ряды рабочего класса43. Покинувшие деревни крестьяне, обосновавшиеся в городе, получили гарантированную заработную плату, более сносные условия труда. Горожане, включая и недавних производителей сельскохозяйственной продукции, начиная с 1928 г., имели гарантированное снабжение по карточкам, в то время как десятки миллионов крестьян голодали.

Несмотря на сокращение в 1931-1932 гг. валовых сборов зерна хлебозаготовки значительно возросли (только за счет увеличения доли отчисления от собранного урожая, что аргументировалось «высокой товарностью» хозяйства колхозов и совхозов). Крестьян заставляли сдавать хлеб по грабительским ценам (в 8-10 раз ниже рыночных). «Сверхналог» с них взимался и путем экспорта зерна, ибо полученная за него валюта использовалась на закупки промышленного оборудования. В 1930 г. при высоком урожае было вывезено за рубеж 48,4 млн. ц зерна, в 1931 г., когда был недород, - 51,8 млн. ц, а в 1932 г. в условиях начавшегося голода - 18 млн. центнеров44. Прекращение вывоза зерна в этом году могло бы спасти от смерти несколько миллионов крестьян или даже вовсе избежать голода.

Широкое распространение получили дополнительные («встречные») планы хлебозаготовок, предъявляемые деревне после выполнения основных. Крестьяне оказывали хлебозаготовительным органам противодействие, стремились утаить от них часть выращенного урожая. Сталин расценивал это как «злостный саботаж» хлебозаготовок, вредительство, преодолевать которые надо с помощью чрезвычайных (репрессивных) мер. В ответ на письма М.А. Шолохова, протестовавшего против таких методов заготовок, он писал, что хлеборобы «по сути дела вели «тихую» войну с советской властью. Войну на измор»45.

Тягчайшие репрессии вновь обрушились на крестьянство. Основными проводниками их стали чрезвычайные комиссии, действовавшие в основных зерновых районах страны. Решение об их создании на Украине и Северном Кавказе было принято Политбюро ЦК ВКП(б) 22 октября 1932 г. «в целях усиления хлебозаготовок»; первую из них возглавил В.М. Молотов, вторую - Л.М. Каганович. Персональный состав северокавказской комиссии был определен в начале ноября; в нее вошли: М.А. Чернов (комитет заготовок),
Т.А. Юркин (наркомат совхозов), А.И. Микоян (наркомат снабжения), Я.Б. Гамарник (политуправление РККА), М.Ф. Шкирятов (ЦКК ВКП(б)), Г.Г. Ягода (ОГПУ), А.В. Косарев (ЦК ВЛКСМ). Персональный состав комиссии Молотова не был установлен, фактически же в ее работе принимал участие Каганович - секретарь ЦК, а с декабря 1932 г. и заведующий Сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б). В конце ноября 1932 г. для поездки в Поволжье была создана комиссия во главе с секретарем ЦК ВКП(б) и КП(б)У П.П. Постышевым, в состав которой вошли также Зыков, Гольдин и Шкляр46.

Опираясь на обкомы и крайкомы партии, а на Украине - на ЦК и Политбюро КП(б)У, комиссии осуществили комплекс репрессивных мер по отношению к колхозам, деревням и станицам, уличенным в «злостном саботаже» хлебозаготовок. Их заносили на «черную доску», что означало: 1) немедленное прекращение подвоза товаров, полное свертывание кооперативной и государственной торговли с вывозом из магазинов всех наличных товаров; 2) полное запрещение торговли как для колхозников, так и для единоличников; 3) прекращение кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств; 4) проведение чистки колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от «враждебных элементов»; 5) изъятие органами ОГПУ организаторов саботажа хлебозаготовок47. По существу это означало полную блокаду «провинившихся» сел и деревень.

Помимо «стереотипных» пяти пунктов каждый из руководителей комиссий стремился внести что-то свое, «оригинальное». Каганович применил на Кубани такую жестокую меру, как поголовное выселение (депортацию) всех жителей станиц (в основном казаки), упорствующих в «саботаже», на Север и заселение их колхозниками с Севера и демобилизованными красноармейцами. Среди этих станиц были Полтавская, Медведовская и Урупская (в них проживало 45,6 тыс. человек), первая из них была переименована в Красноармейскую. Всего же на «черную доску» было занесено 15 станиц. При участии Молотова в ноябре 1932 г. была разработана инструкция «Об организации хлебозаготовок в единоличном секторе Украины». Она предусматривала лишение единоличников «злостно уклоняющихся от выполнения плана хлебозаготовок» земельных наделов, в том числе и усадебной земли, с выселением их владельцев за пределы района или даже области. Среди первых «чернодосочников» на Украине оказались села Вербка и Гавриловка Днепропетровской области, Лютеньки и Каменные Потоки Харьковской области, Святополоцкое и Пески Одесской области. На Нижней Волге по указанию Постышева на «черную доску» в декабре 1932 г. были занесены 19 сельсоветов семи районов и несколько колхозов со всеми вытекавшими отсюда последствиями48.

С помощью таких драконовских мер комиссиям удалось полностью выгрести из скудных крестьянских амбаров весь хлеб «до последнего зерна» и тем самым внести «решающий вклад» в организацию «рукотворного» голода в этих районах. Однако обеспечить выполнение плана хлебозаготовок удалось только Нижне-Волжскому краю
(к 10 января 1933 г.). На Украине же он «был провален», что зафиксировано в постановлении ЦК ВКП(б) от 24 января 1933 г. и на февральском (1933 г.) Пленуме ЦК Компартии Украины. На Северном Кавказе, как отмечалось в решении крайкома партии, план «был выполнен к 15 января 1933 г.», но при этом «в выполнение плана внесен весь собранный краевой семфонд»49.

В Казахстане, входившем тогда в состав РСФСР на правах автономной республики, чрезвычайная комиссия не создавалась, ее функции по существу выполнял крайком партии, возглавляемый
Ф.И. Голощекиным. Именно под его руководством в 1931-1932 гг. проводился курс на сплошную коллективизацию кочевых и полукочевых хозяйств, и ранее созданные тозы срочно преобразовывались в сельхозартели. Во главу угла при этом ставилось выполнение авантюристической программы «большого скачка» в животноводстве. Республике были определены соответствующие задания по росту поголовья скота и сдаче его продукции, выполнение которых мыслилось на основе создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в животноводческих совхозах. Голощекин на одном из пленумов крайкома заявил, что отпала необходимость учитывать социально-экономические особенности республики, поскольку она уже «мало чем отличается от центральных районов страны». Местные партийные органы принимали решения о полном обобществлении скота, «не оставляя ни одного паршивого козленка в индивидуальном пользовании»50.

В результате насильственной коллективизации произошла ломка вековых традиций и всего образа жизни кочевников. В центральных районах республики почти в 10 раз сократилось поголовье скота. «Обобществленный» скот погиб от бескормицы и зимних холодов или был сдан в счет плана мясозаготовок. Решить животноводческую проблему такими методами было невозможно. На XVII съезде партии (январь 1934 г.) Сталин вынужден был признать наличие «кризиса животноводства» в стране51.

Поскольку оно являлось основным занятием и почти единственным источником дохода кочевников и полукочевников Казахстана, они практически лишились средств существования. Началась массовая миграция, фактически бегство людей из обжитых мест («откочевки»). «Зима 1932-1933 г., - говорилось в донесении политсектора МТС Казахстана, - была особенно тяжела. Массовые откочевки, смертность, особенно в казахской части населения, массовый убой и разбазаривание скота, отсутствие хлеба для питания, фуража для рабочего скота... Колхозники уходили в горы, пески, шли собирать коренья и семена дикорастущих трав. Оставшиеся колхозники не могли работать из-за сильного истощения и болезни». Всего откочевало до 400 тыс. хозяйств (не менее 2 млн. человек), или примерно две трети всех кочевых и полукочевых хозяйств республики52.

В Казахстане начался голодомор. Организм казахов-скотоводов не был приспособлен только к растительной пище, и смерть косила их целыми семьями. По данным демографов Казахстана, от голода в начале 30-х годов в республике погибло 1798 тыс. казахов, проживавших в кочевых и полукочевых районах Казахский этнос после таких потерь был восстановлен только к концу 60-х годов. «Эта страшная трагедия, - считают ученые Казахстана, - по своим последствиям затмила все сколько-нибудь известные прецеденты из исторического прошлого народа»53.

Северный Кавказ, где, по данным Е.Н. Осколкова, голод охватил 44 района из 75, не досчитал около 1 млн., Поволжье, по расчетам
В.В. Кондрашина, - около 0,5 млн человек. Расчеты С.В. Кульчицкого и И.С. Пирожкова показывают, что наибольшие потери понесла Украина: здесь погибли от голода 3,5-4 млн. крестьян54. В общей сложности в зерновых районах страны голодало не менее 30 млн. крестьян, а погибло не менее 7 млн. человек. Е.Л. Осокина общее число зарегистрированных и незарегистрированных смертей от голода определяет в 6,7 млн. человек (без ГУЛАГА)55. Особая ответственность за организацию голодомора ложится на руководителей чрезвычайных комиссий - Кагановича, Молотова, Постышева, а в Казахстане - Голощекина, которые своими действиями показали, что им совершенно чужды были интересы миллионов крестьян, принявших мученическую смерть во имя выполнения нереальных заготовительных планов.

Картина общекрестьянской трагедии во всех переживших ее регионах по существу была идентичной. Об этом свидетельствуют воспоминания очевидцев и документы, произведения писателей
И. Стаднюка, М. Алексеева, В. Гроссмана и др. - первыми приподнявших глухую завесу молчания об этих событиях в нашей стране, работы историков России, Украины и Казахстана56, зарубежных исследователей, в частности, Р. Конквеста и С. Максудова.

Пока еще не совсем ясно, является ни голодомор 1932-1933 гг. заранее запланированной и умело организованной Сталиным акцией или же следствием его преступной, антикрестьянской политики57. Но несомненно, что «террор голодом» (термин Конквеста) обусловил значительное ослабление и изменение характера сопротивления крестьян, что не могло не входить в планы Сталина и его окружения. С осени 1932 г., когда появились первые признаки голода и особенно зимой - весной 1933 г., когда он достиг кульминации, крестьянское движение в районах, охваченных голодом, все больше приобретает характер пассивного сопротивления (порча колхозного имущества, хищения, отказ от работы и т.п.). Но хищения урожая («стрижка колосков») в большинстве случаев совершались голодными людьми, нередко детьми, а на работу многие колхозники не могли выходить из-за ослабления организма, дистрофии, эпидемических заболеваний. Эта ситуация была оценена Сталиным как переход классового врага, прежде всего кулачества, к «новой тактике» - «от прямой атаки против колхозов к работе тихой сапой» (речь «О работе в деревне» на Пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г.).

Волна массовых репрессий в период хлебозаготовок 1932 г., жесткое применение закона от 7 августа 1932 г., сделали свое дело. Стало ясно, что политика ликвидации кулачества как класса, основанная на массовых репрессиях, насильственных депортациях крестьян в целом себя исчерпала. Окончательные выводы на этот счет были сделаны в секретной директиве - инструкции Сталина и Молотова от 8 мая 1933 г., направленной всем партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры58. 1930-1932 гг. характеризовались в ней как время ожесточенной классовой борьбы в деревне «против кулацких элементов, воров и всякого рода саботажников». При этом раскрывался «механизм» осуществления репрессий: «Арестовывают председатели сельсоветов и секретари ячеек. Арестовывают районные и краевые уполномоченные. Арестовывают все, кому не лень, и кто, собственно говоря, не имеют никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы, имеющие право ареста, в том числе и органы ОГПУ, и особенно милиция, теряют чувство меры и зачастую производят аресты без всякого основания, действуя по правилу: «сначала арестовать, а потом разобраться».

В инструкции далее говорилось: «Три года борьбы привели к разгрому сил наших классовых врагов в деревне». Там создается «новая благоприятная обстановка», дающая возможность «прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий». Наступил момент «когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников». Местные работники, повинные в совершении беззаконий и кровавых экзекуций, обвинялись в «отклонении от линии партии» и в том еще, что «не поняли новой обстановки», «цепляются за отжившие формы работы».

Авторы инструкции, по существу, признают, что все три года сплошной коллективизации деревню сотрясали непрекращавшиеся выступления крестьянства, отстаивавшего свое право на землю и нормальную жизнь. И только чудовищные репрессии, а потом и голод, невиданный доселе в России по своим масштабам и последствиям, сломали его сопротивление59.

Есть все основания утверждать, что с завершением сплошной коллективизации в важнейших сельскохозяйственных районах, а по стране в целом «в основном» отчетливо проявился кризис аграрного производства в СССР. Его можно охарактеризовать такими чертами: разрушение основных производительных сил деревни, полная дезорганизация и упадок аграрного производства, «раскрестьянивание» и массовая гибель основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями, и голодом. Задания первой пятилетки по развитию сельского хозяйства, которые предполагалось значительно превзойти в связи с «великим переломом», ни по одному показателю не были выполнены, причем разрыв был весьма значительный, особенно в животноводстве60. Более того, почти по всем показателям (за исключением посевных площадей, производства хлопка и льноволокна) произошло снижение производства по сравнению с 1928 годом. Зато был перевыполнен план (более чем в 3 раза!) обобществления крестьянских хозяйств. Но именно в результате этой «революции сверху» и произошло катастрофическое падение производства в аграрном секторе экономики.

Выигрыш от расширения посевных площадей (на 21,4 млн. га, или на 19%) в значительной степени был сведен к минимуму из-за крайне низкой урожайности, огромных потерь при уборке и хранении урожая. Невосполнимый урон понесло животноводство, лишившись половины поголовья скота и потеряв примерно столько же продукции. Особенно тяжело ощущалась гибель рабочего скота. В Казахстане и Средней Азии тяжелейший урон понесла такая традиционная для этого региона отрасль, как верблюдоводство (в Казахстане оно практически исчезло). В неменьшей степени пострадало оленеводство в результате попыток проводить сплошную коллективизацию в форме промысловой артели в районах проживания малочисленных народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока61. Только в 1958 г. стране удалось превысить уровень 1928 г. по основным видам поголовья скота62.

Резкое сокращение численности живой тягловой силы не компенсировалось поступлением машинной техники. На всем протяжении первой пятилетки общий объем тягловых ресурсов сельского хозяйства (тракторы + рабочий скот) сокращался. К тому же концентрация машинной техники в МТС все больше отделяла колхозы и колхозников от важнейших средств производства, ставила их в прямую зависимость от тоталитарного государства.

При непрерывном сокращении в годы коллективизации валовой продукции сельского хозяйства (со 124% к уровню 1913 г. в 1928 г. до 114% в 1931 г., 107% в 1932 г. и 101% в 1933 г.)63 заготовки зерна выросли почти в 2 раза. Этот «феномен» объясняется просто; государство, полностью подчинив себе колхозы, выхолостив в них почти все кооперативное, стало проводить хлебозаготовки по принципу разверстки, методами «военного коммунизма», выгребая нередко из скудных крестьянских амбаров почти весь собранный урожай. В этом - главная причина голодания деревни, неотступно преследовавшего ее почти на всем протяжении сплошной коллективизации, принявшего катастрофические размеры в год ее завершения.

«Революция сверху» привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны. По самым скромным подсчетам ее жертвами стали не менее 10 млн. крестьян, что подтвердил и Сталин в ответе на вопрос Черчилля64. Колоссальный урон сельскому хозяйству, деревне нанесла политика так называемого раскулачивания. А.Н. Яковлев, возглавляющий комиссию по реабилитации репрессированных в годы сталинского режима, охарактеризовал эту акцию как «самое чудовищное преступление, когда сотни тысяч крестьянских семей изгонялись из деревень, не понимая за что им выпала такая судьба, погибель от власти, которую они сами установили»65. «Искореняли, - считает
А.И. Солженицын, - согни самых трудолюбивых, распорядливых, смышленых крестьян, тех, кто и несли в себе остойчивость русской нации»66. Искоренили, по самым минимальным подсчетам, 1,1-1,2 млн. (4-5%) крестьянских хозяйств (около 6 млн. человек). Из них 381 тыс. была выслана в отдаленные районы страны, большинство остальных «самораскулачились» - бросив все имущество, перебрались в город67.

Это, так сказать, «внешнее раскрестьянивание» - выбытие по тем или иным причинам (насильственная депортация, бегство в город и т.п.) из состава этого класса. Но было и «внутреннее» - превращение крестьян в колхозников - подневольных работников сельскохозяйственных предприятий полугосударственного типа. Коллективизация разрушила весь уклад деревенской жизни, подрубила социально-экономические и генетические корни не только воспроизводства, но и существования крестьянства как такового.

---

* Зеленин Илья Евгеньевич - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.

1 История ВКП(б). Краткий курс. М. 1938, с. 291-292. Вторая часть этого определения, однако, была далека от действительности, утверждая, что «революция сверху» проходила «при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь». Впрочем, С.П. Трапезников вскоре после хрущевской «оттепели» критиковал и первую часть этого определения, настаивая, что инициаторами коллективизации были сами крестьяне, а партия поддержала их порыв и помогла в осуществлении коренной реконструкции сельского хозяйства (С.П. ТРАПЕЗНИКОВ. Исторический опыт КПСС по социалистическому преобразованию сельского хозяйства - Вопросы истории КПСС, 1967, № 11).

2 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.4. Изд. 8. М. 1970, с. 57, 385.

3 История советского крестьянства. Т. 2. М. 1986, с. 155.

4 Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. М. 1989, с. 390. Это письмо, содержащее объективную оценку обстановки в деревне весной 1930 г., имело сугубо секретный характер, рассылалось по особым спискам с требованием возвращения в ЦК ВКП(б).

5 История советского крестьянства, т. 2, с. 190-191.

6 Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 7446, оп. 5, д. 99, л. 2; оп. 16, д. 73, л. 14.

7 Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), ф. 17, оп. 21, д. 678, л. 133; д. 2659, л. 74; ф. 62, оп. 1, д. 2387, л. 136.

8 КПСС в резолюциях... т. 4, с. 493-494; Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления Коммунистической партии и Советского правительства 1927-1935. М. 1957, с. 351.

9 Правда, 16.IХ. 1988.

10 СТАЛИН И. В. Соч., т. 12, с. 166-170.

11 Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления.., с. 163-164; СЗ СССР, 1930, № 13, ст. 143, 144.

12 Цит. по: МОШКОВ Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации. М. 1966, с. 176.

13 СЗ СССР, 1931, № 1, ст. 6; № 19, ст. 171.

14 РГАЭ, ф. 7733, оп. 8, д. 192, л. 186.

15 Там же, д. 185, л. 17.

16 Там же, д. 192, л. 76, 77, 93; оп. 10, д. 330, л. 59.

17 Колхозы весной 1931 года. М.-Л. 1932, с. 104-106.

18 РГАЭ, ф. 7733, оп. 8, д. 206, д. 220.

19 История советского крестьянства, т. 2, с. 219, 222; История СССР, 1990, № 5, с. 25.

20 История СССР, 1989, № 3, с. 44.

21 Родина, 1989, № 8, с. 34.

22 РГАЭ, ф. 8040, оп. 8, д. 11, л. 365. Более подробно см. Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 - весна 1931 г. Сб. док. Новосибирск, 1992; Спецпереселенцы в Западной Сибири. Весна 1931 - начало 1933 года. Новосибирск, 1993; Из истории раскулачивания в Карелии 1930 -1931 гг. Док. и мат-лы. Петрозаводск, 1991.

23 Документы свидетельствуют... с. 47-48.

24 См. КОНКВЕСТ Р. Жатва скорби: советская коллективизация и террор голодом. Лондон, 1988, с. 218; МАКСУДОВ С. Потери населения СССР. Вермонт, 1989, с. 46, 48.

25 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 3316, оп. 2, д. 1410, л. 1-5.

26 РГАЭ, ф. 7446, оп. 13, д. 47, л. 139-140, 170-178; оп. 8, д. 191, л. 114-115; ф. 7486, оп. 2, д. 388, л. 57.

27 Там же, ф. 7446, оп. 14, д. 108, л. 34; оп. 3, д. 364, л. 2; д. 378, л. 12; оп 2, д. 338, л. 57.

28 ГАРФ, ф. 3316, оп. 25, д. 938, л. 22; РГАЭ, ф. 7446, оп. 5, д.15, л. 206-226; оп. 14, д. 151, л. 29-50.

29 Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления..., с. 381, 391-393.

30 РГАЭ, ф. 7446, оп. 22, д. 29, л. 14, 22, 23; оп. 23, д. 28, л. 45.

31 Там же, ф. 1235, оп. 2, д. 1353, л. 36; д. 1221, л. 10.

32 КПСС в резолюциях..., т. 5, с. 43.

33 ГАРФ, ф. 7486, оп. 3, д. 237, л. 225-226.

34 РЦХИДНИ, ф. 558, оп. 1, д. 3016, л. 1.

35 РГАЭ, ф. 7486, оп. 3, д. 237, л. 233-234.

36 ГАРФ, ф. 3316, оп. 2, 1254, л. 3-5. Эти данные, более полные по сравнению с теми, которые обычно приводятся в литературе последних лет, содержатся в выступлении наркома юстиции РСФСР Н.В. Крыленко на Пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 г. (См., напр., История СССР, 1990, № 5, с. 26; ОСКОЛКОВ Е.Н. Голод 1932/1933. Хлебозаготовки и голод 1932/1933 года в Северо-Кавказском крае. Ростов-на-Дону, 1991, с. 199). По данным Крыленко, относящимся к РСФСР, к началу января было осуждено на основе закона от 7 августа 1932 г. 54,7 тыс. человек, а приговорено к расстрелу 2,1 тысяч. А. Винокуров приводит сведения по СССР на 15 февраля 1933 г., причем первую из этих цифр увеличивает почти в 2, а вторую - в 3 раза.

37 РГАЭ, ф. 7486, оп. 3, д. 237, л. 235.

38 Известия, 18.VI.1988.

39 См. СТАЛИН И. В. Соч., т. 11, с. 159, 263; т. 12, с. 149, 169.

40 РЦХИДНИ, ф. 558, оп. 1, д. 5324, л. 22-23.

41 История советского крестьянства, т. 2, с. 260-261. Есть основания все же усомниться в столь высоких показателях валового сбора зерна в 1930 году. Н. Ясный установил, что в 1930 г. сведения о валовых сборах зерна в СССР были получены на основе рапортов хозяйств и земельных органов, отразивших ситуацию накануне уборки (см. JASNY N. The Socialized Agriculture of the USSR: Plans and Performance. Stanford, Calif. 1949, p. 96). Ни до, ни после 1930 г. в стране, начиная с 1909 г. и до 1937 г. таких высоких урожаев не собирали. Сталин был крайне заинтересован в таком «рекорде» именно в канун сплошной коллективизации. По данным американского экономиста Д. Карца, в 1930 г. в СССР было фактически собрано 772 млн. ц зерна (см. KARCZ J.F. The Economies of Communist Agriculture: Selected Papers. Bloomington, 1979, p. 449).

42 КПСС в резолюциях..., т. 4, с. 409, 491; Коллективизация сельского хозяйства. Важнейшие постановления..., с. 381, 391.

43 Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л. 1934, с. 197.

44 История советского крестьянства, т. 2, с. 261.

45 См. Вопросы истории, 1994, № 3, с. 7-21, 22.

46 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 904, л. 13; д. 905, л. 12; оп. 21, д. 3663, л. 129.

47 Там же, оп. 21, д. 3377, л. 84; оп. 26, д. 54, л. 265.

48 Там же, оп. 21, д. 3377, л. 84; д. 55, л. 1, 2, 71; д. 3366, л. 128-132.

49 Там же, д. 3364, л. 22, 257; д. 3378, л. 10; оп. 26, д. 66, л. 2, 5, 16.

50 См. История СССР, 1989, № 2, с. 4-8.

51 СТАЛИН И. В. Соч., т. 13, с. 329-330.

52 РЦХИДНИ, ф. 112, оп. 47, д. 7, л. 281-282.

53 Вопросы истории, 1989, № 7, с. 67; Историческая демография: новые подходы, методы, источники. М. 1992, с. 76-78.

54 ОСКОЛКОВ Е.Н. Ук. соч., с. 73; Тезисы докладов и сообщений VII Всесоюзной конференции по исторической демографии. Ч. 1. М. 1991, с. 5-4, 38-39, 52.

55 ОСОКИНА Е.А. Жертвы голода 1933 г. Сколько их? (Анализ демографической статистики ЦГАНХ СССР) - История СССР. 1991, № 5.

56 Из работ последних лет. см.: КОНДРАШИН В.В. Голод 1932-1933 годов в деревнях Поволжья. - Вопросы истории, 1991, № 6; ОСОКИНА Е.А. Ук. соч.; ОСКОЛКОВ Е.Н. Ук. соч.; Голод 33. Народная книга - мемориал. Киев, 1991 и др. К сожалению, в работах историков Украины, изданных к 60-летию этой печальной даты, в их докладах на международной научной конференции «Голодомор 1932-1933 гг. в Украине: причины и последствия» (сентябрь 1933 г.) проявилась тенденция акцентирования особого характера и содержания этих событий в республике по сравнению с другими регионами СССР, проводимого в эти годы целенаправленного геноцида украинского народа, с целью уничтожить украинское село, крестьянство как «носителей национальной идеи», «души нации». Эта концепция, не подкрепленная документами, наиболее полно отражена в послесловии В.А. Маняка в книге «Голод 33» и в статье Л. Капелюшного «Голодомор», опубликованной в газете «Известия» 3 июля 1993 года. При этом приводятся завышенные в несколько раз данные о жертвах голода на Украине (от 7-8 млн. до 15 млн. человек).

57 «Что касается личной вины самого Сталина, - пишет Р. Конквест, - то верно, что... мы не можем документально подтвердить его ответственность, то есть не можем подтвердить существование прямого указа, в котором Сталин распорядился бы о введении голода» (КОНКВЕСТ Р. Ук. соч., с. 476).

58 Этот документ, извлеченный из смоленского архива, был опубликован Максудовым (см. МАКСУДОВ С. Ук. соч., с. 283-286).

59 В то же время вряд ли можно согласиться с утверждением некоторых историков, высказанным, в частности, на международной научной конференции «Менталитет и аграрное развитие России» (Москва, 14-16 июня 1994 г.) о том. что голод 1932-1933 гг. «стал переломным моментом в тысячелетней истории крестьянской России,.. нанес смертельный удар по крестьянству» (В.В. Кондрашин); стал «концом крестьянского движения в России (т.е. концом реального противостояния крестьянства режиму, а, значит, и концом России как крестьянской страны)» (В.В. Бабашкин). Есть веские аргументы (некоторые из них приводились в выступлениях других ее участников) не подтверждающие такие выводы.

60 См. Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935. М. 1936, с. 27, 203, 212, 213; Коммунист, 1987, № 18, с. 85.

61 См. Отечественная история, 1993, № 3, с. 52.

62 См. Сельское хозяйство СССР. Стат. сб. М. 1960, с. 263.

63 Там же, с. 79.

64 «Реестр смерти», составленный Конквестом, определяет общее число крестьян, ставших жертвами коллективизации (погибшие в результате раскулачивания, от голода, скончавшиеся в зонах и др.), цифрой 14,5 млн. (КОНКВЕСТ Р. Ук. соч., с. 445).

65 Правда, 4.VII.1990.

66 Новый мир_: 1989, № 11, с. 145.

67 История СССР, 1990, № 5, с. 25 (Расчеты В.П. Данилова). Некоторые авторы (В. Тихонова, Д. Водкогонов, Н. Михайлов и Н. Тепцов) полагают, что число раскулаченных было значительно больше (от 2-х до 5 млн. хозяйств, 10-20 млн. чел., составлявших 8-16% всех крестьянских хозяйств). (См. История СССР, 1989, № 3, с. 6, 29- 60; Родина, 1989, № 8, с. 35; Октябрь, 1988, № 11, с. 101).

http://www.rus-lib.ru/book/35/36/36-2/028-040.html