В книге "60-е. Мир советского человека" Вайль и Генис назвали Никиту Хрущева главным поэтом его эпохи. Эмоциональный, артистичный Хрущев, безусловно, был и величайшим лицедеем, в т.ч. мастером художественного слова и чтецом. В нашей коллективной памяти, в советском и современном фольклоре Хрущев отмечен прежде всего выступлениями на международных форумах и в Манеже, но все же пиком его не только политической, но и художественной, если так можно выразиться, карьеры, стал знаменитый доклад «О культе личности и его последствиях». Если говорить о политической стороне дела, то ни одна произнесенная «с высокой трибуны» речь за всю российскую историю XX века не имела такого резонанса и не произвела таких последствий. По части силы человеческих переживаний, ею вызванных, - тоже трудно найти сопоставимое событие. Может быть только смерть Сталина, но то было дело, а не слово вождя.

В книге "60-е. Мир советского человека" Вайль и Генис назвали Никиту Хрущева главным поэтом его эпохи. Эмоциональный, артистичный Хрущев, безусловно, был и величайшим лицедеем, в т.ч. мастером художественного слова и чтецом. В нашей коллективной памяти, в советском и современном фольклоре Хрущев отмечен прежде всего выступлениями на международных форумах и в Манеже, но все же пиком его не только политической, но и художественной, если так можно выразиться, карьеры, стал знаменитый доклад «О культе личности и его последствиях». Если говорить о политической стороне дела, то ни одна произнесенная «с высокой трибуны» речь за всю российскую историю XX века не имела такого резонанса и не произвела таких последствий. По части силы человеческих переживаний, ею вызванных, - тоже трудно найти сопоставимое событие. Может быть только смерть Сталина, но то было дело, а не слово вождя.

Обстоятельства, при которых состоялось выступление Хрущева, также были необычайны и добавляли драматизма происходящему. Вопреки распространенному представлению, доклад был прочитан не на съезде, а после съезда. ХХ съезд завершился накануне, 24 февраля, утреннее заседание 25 февраля проходило, таким образом, сверх программы. В зале не было делегаций зарубежных компартий, присутствовавших на съезде. Руководил заседанием Президиум ЦК КПСС, а не избранный депутатами рабочий президиум, как то было принято. Речь Хрущева не стенографировалась. Председательствовавший на заседании Булганин предложил прений по докладу не открывать, вопросов не задавать. Без всякого обсуждения, автоматически, зал проголосовал за два постановления - одобрить тезисы доклада, разослать его партийным организациям без публикации в печати.

Все эти меры предосторожности Хрущев обосновал непосредственно по ходу выступления: «Мы должны со всей серьезностью отнестись к вопросу о культе личности. Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать. Именно поэтому мы докладываем его на закрытом заседании съезда. Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв. Я думаю, что делегаты съезда правильно поймут и оценят все эти мероприятия».

Таким образом, сразу был обозначен статус текста - для слушания, не для чтения. И даже не для обсуждения. Любая реакция публики, кроме аплодисментов, вздохов и т.п. условиями игры не предусматривалась.

Жителям Советского Союза косвенным образом обещали, что их больше не будут пытать, сажать в лагеря и расстреливать без достаточных оснований. Но никаких письменных гарантий, никакого текста, на который можно сослаться. Лишь живое партийное слово, к бумаге как бы и не прикрепленное.

Конечно, доклад тайно переписывали и перепечатывали, он ушел за границу и в самиздат. Но первая официальная публикация - в 1989 году (даже не в 1988 и не в 1987), в «Известиях ЦК КПСС».

Примечательно нежелание советских лидеров познакомить с текстом доклада беспартийных. Похоже на запрет мирянам читать Библию в Средние века - во избежание ложных интерпретаций.

Принято считать, что доклад произвел в советском обществе эффект разорвавшейся бомбы, повергнув многих в глубокий шок. Это верно, но не совсем. Бомба взорвалась не внезапно. Оборот "культ личности" вошел в советский обиход еще в 1953 и к ХХ съезду был на слуху.

Аполлон Шухт, активный участник поэтических чтений на Маяковке рубежа 50-х - 60-х гг., вспоминал: "Для меня изменения начались в июне 1953 года, после разоблачения Берии... Гуляем мы с мамой и с моим двоюродным братишкой, яркий солнечный день - и по радио идет громкая передача о том, что марксизм-ленинизм не сочетается с возвышением отдельной личности, что культ личности - это плохо. Имен не называется никаких. Но произносит это диктор, который обычно читает важные сообщения, текст сопровождается какой-то соответствующий музыкой...

Эта передача повторялась несколько раз - в воздухе разливалась тревога...

...Началось какое-то раздвоение. С одной стороны, как будто бы все по-прежнему: те же самые стандартные предисловия ко всем научным трудам, ссылки на Сталина и т.д. С другой - попытки верхов что-то изменить. Я следил за тем, как много раз собиралось Политбюро, как они меняли на ходу свои решения... Что-то уже висело в воздухе, иное".

"Имен не называлось никаких" до ХХ съезда, но внимательные, как Шухт, люди, прекрасно понимали, о каком имени красноречиво умалчивают ("Кто-то наверху хотел аккуратно убрать Сталина. Это было видно.")

Конечно же, атака на Сталина не была личным предприятием Хрущева. Решение принималось коллегиально и не без сомнений. 31 декабря 1955 была образована комиссия Президиума ЦК КПСС (так с 1952 по 1966 назывался "орган", памятный нам под более привычным названием Политбюро - см. выше воспоминания Шухта) "для разбора вопроса о том, каким образом оказались возможными массовые репрессии против большинства всего состава членов и кандидатов ЦК ВКП(б), избранного ХVII съездом партии". Выводы комиссии, изложенные на заседании Президиума ЦК 8 февраля 1956, впечатляли (по ее данным из 1966 делегатов "съезда победителей" 1108 было репрессировано, 848 расстреляно. Всего же в 1937-38 репрессировано более 1,5 млн, расстреляно 680 тыс.) и давали партийным лидерам весомый фактический материал, с которым можно было выходить на публику. 13 февраля - то есть непосредственно накануне съезда - после горячих дебатов Президиум решился вынести на пленум ЦК  предложение "на закрытом заседании съезда сделать доклад о культе личности и утвердить докладчиком Н. С. Хрущева".

Так, уже на стадии подготовки доклада были намечены хронологические рамки партийных претензий к Сталину: от 17 съезда (1934) до дела врачей (1953). К более раннему времени относятся только упомянутые в хрущевской речи эпизоды «ленинского завещания» и конфликта Сталина с Крупской. Причины такой избирательности просты: террор 1934 - 1953, по Хрущеву, направлен против "честных коммунистов", "честных советских людей", верных "ленинским принципам" и "генеральной линии". Это условно «хорошие (наши) люди», попавшие под репрессии и достойные сожаления. Попавших под репрессии "плохих (не наших) людей" Хрущев  не упоминал, или упоминал, как недостойных сожаления (впрочем, докладчик расширил список упомянутых комиссией жертв за счет репрессированных народов - не всех - и врачей-отравителей). «Плохие люди» это: контрреволюционеры, непартийные интеллигенты ("спецы"), различного рода уклонисты, раскулаченные, советские военнопленные, остарбайтеры. Не упомянул Хрущев и о Голодоморе, о борьбе с космополитами, о репрессиях в оккупированных балтийских республиках и о многих других преступлениях сталинского режима.

Таким образом, хрущевское "разоблачение культа" с самого начала было полуправдой, то есть, в конечном счете, ложью, орудием не только освобождения (полу-освобождения, четверть-освобождения), но также манипуляции и контроля.

Мог ли Хрущев поступить иначе? Не мог, оставаясь советским коммунистическим лидером, как не все мог и Горбачев, шедший в деле развенчания Сталина след в след за Хрущевым.  Разница между разоблачениями Оттепели и Перестройки заключалась в двух вещах. Во-первых, прорабы Перестройки расширили список сюжетов, в которых Сталин выступает как преступник, бездарный, некомпетентный лидер или просто безнравственный человек. Во-вторых, - и это гораздо cущественнее - дали отмашку на почти бесцензурную публикацию документальных и художественных текстов, связанных с советским террором, причем не только со сталинским, но и с ленинским, что принципиально меняло ситуацию, подрывало фундамент советской пропаганды.

«Хорошим» Лениным Хрущев бил «плохого» Сталина, и в этом был главный изъян его действительно великой речи, да и всей Оттепели. Если Отец «оказался...не отцом, а сукою» (Александр Галич), то Ленин при Хрущеве оказался добрым дедушкой с ласковыми морщинками у глаз, лучшим другом трудящихся, печников, дочери и кота Бонч-Бруевича и т.д. Апология Ленина означала апологию революционного насилия, варварского отношения к человеку, как к разменной монете большой истории. Что, в свою очередь, открывало дорогу новой апологетике Сталина - и при Брежневе, и при Путине, далее везде.

И «люди ХХ съезда», или шестидесятники, идеологически определившие последующие десятилетия (во всяком случае, в легальном секторе советской культуры, в его либеральном крыле), эти люди, что называется, повелись. Идеализация Ленина, романтизация «единственной гражданской», 20-х годов равно объединяли и конформно-мейнстримных («Убер-р-ите Ленина с денег!» Андрея Возненесенского) и самых вдумчивых, не склонных к конъюнктурности героев Оттепели (см., например, обращение к ленинскому мифу на последних страницах «Говорит Москва» Юлия Даниэля).

Следующее поколение интеллигенции, по крайней мере люди неформальной культуры, вышедшие на сцену в 70-е - начале 80-х, в безвременье, были более свободны от советских иллюзий, их отношение к шестидесятникам часто было окрашено и пренебрежением, и жалостью, и самые обидные слова в адрес последних были сказаны отсюда. Вот реплика, обращенная к «стиляжке дурной» - собирательному образу юноши-шестидесятника, бодрого оптимиста, в «Сквозь прощальные слезы» Тимура Кибирова: «Очень Сталина ты ненавидишь./Очень Ленина любишь, дурак.»  И, еще жестче, всему поколению любителей Окуджавы и Визбора: «Трынь да брынь - вот и вся ваша смелость».

Говоря о победах партии и советского народа, Хрущев выступал сталинистом без Сталина, ибо осудил методы Сталина, но не его цели. Не оспаривал его основных результатов, «достижений». И это еще одна ложь и ловушка Оттепели - Хрущев подтвердил правильность генеральной линии: коллективизации, индустриализации, уничтожения партийных групп и разномыслия. Обругав в докладе бухаринские планы «ситцевой» индустриализации, Хрущев подтвердил правоту сталинской индустриализации, т.е. выбор в пользу милитарного государства, красной империи. Осудив Сталина, Хрущев его защитил, тем самым ослабив свои позиции, особенно в глазах т.н. простых людей, ностальгировавших по Хозяину и потешавшихся над «Никитой».

Еще одна важная особенность доклада - утверждение тезиса: «Плохой вождь, хороший народ». Народ ни в чем не виноват, он герой или жертва, но только не источник социального и политического действия, не субъект истории. Укорененная в XIX столетии доктрина оправдания народа - и победителя, и страстотерпца - стала основополагающей для советской интеллигенции. Народ не виноват в терроре, во всех своих бедах, виновата злая, преступная власть - вот центральный тезис не только Оттепели, но и Перестройки. При всей своей этической привлекательности он начисто отсекал любые попытки осознания социальных корней советского режима и сталинской диктатуры.

В своей речи Хрущев внятно отделил агнцев от козлищ. С одной стороны, Сталин и отдельные "клеветники", "провокаторы, пробравшиеся в органы государственной безопасности, а также бессовестные карьеристы" (Ежов, «махровый враг нашей партии, агент иностранной разведки Берия»,   "банда Берия" и др.), с другой, - "партия в целом, Советское правительство, наша героическая армия, ее талантливые полководцы и доблестные воины, весь советский народ... Члены ЦК партии, министры, наши хозяйственники, деятели советской культуры, руководители местных партийных и советских организаций, инженеры и техники... наш тыл - славный рабочий класс, наше колхозное крестьянство, советская интеллигенция... наши советские женщины...наша мужественная молодежь...  те, кто обеспечил победу".

Победу в войне, и вообще - Победу. Победу социализма. Важнейший для Советского общества концепт победы Хрущев снова поднимает, как знамя, как переходящее знамя, и передает... получилось, что Брежневу. И так далее, до Путина и Медведева с малым перерывом в конце 80-х - начале 90-х.

Два поколения советских людей прожили в хрущевском мифе - добрый социализм без Хозяина, без крови - вяло маршируя в никуда в обнимку с телевизором и стаканом. Но, в конце концов, лучше умирать "от водки и от простуд" (Высоцкий), чем от пули и лагерной тоски. На весах истории доклад о "культе" весит больше, чем открытие ДнепроГЭСа. И, наверное, нам следует сегодня вспомнить этого, в сущности, палача (как и все люди того Политбюро), покорителя Будапешта и Новочеркасска, шута горохового "Никиту" без осуждения. С благодарностью.

http://www.polit.ru/institutes/2011/02/26/chrushchyov.html