На Круглом столе под таким названием, который прошел в Фонде «Либеральная миссия», участникам было предложено задуматься о следующих проблемах. 1. Два пути в тупик: «мультикультурализм» по-русски и культурная ассимиляция меньшинств. 2. Этническая и гражданская идентичность. 3. Возможна ли национальная гражданская интеграция при нынешнем политическом режиме? С докладом выступил профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин. В обсуждении приняли участие Надежда Абалмасова, Сергей Простаков, Иосиф Дзялошинский, Владимир Кржевов, Аркадий Липкин, Владимир Малахов, Казбек Султанов и другие эксперты.

Евгений ЯСИН (президент Фонда «Либеральная миссия»):
Дорогие друзья, прошу занимать места. Приступаем к работе. У нас сегодня животрепещущий вопрос - «Национальный вопрос и культурная идентичность». Доклады представят Эмиль Паин, Надежда Абалмасова и Сергей Простаков. Они участники проекта Научного фонда НИУ ВШЭ «Политика регулирования межэтнических отношений в связи с притоком иноэтнических мигрантов». Добавлю, что сегодняшним Круглым столом «Либеральная миссия» открывает серию семинаров, которые будет возглавлять Эмиль Абрамович Паин, - по национальному вопросу и культурной идентичности. Первый доклад - «Иноэтнические мигранты в крупнейших городах России». Вперед, Эмиль Абрамович, прошу вас.

 

На Круглом столе под таким названием, который прошел в Фонде «Либеральная миссия», участникам было предложено задуматься о следующих проблемах. 1. Два пути в тупик: «мультикультурализм» по-русски и культурная ассимиляция меньшинств. 2. Этническая и гражданская идентичность. 3. Возможна ли национальная гражданская интеграция при нынешнем политическом режиме? С докладом выступил профессор Высшей школы экономики Эмиль Паин. В обсуждении приняли участие Надежда Абалмасова, Сергей Простаков, Иосиф Дзялошинский, Владимир Кржевов, Аркадий Липкин, Владимир Малахов, Казбек Султанов и другие эксперты.

Евгений ЯСИН (президент Фонда «Либеральная миссия»):
Дорогие друзья, прошу занимать места. Приступаем к работе. У нас сегодня животрепещущий вопрос - «Национальный вопрос и культурная идентичность». Доклады представят Эмиль Паин, Надежда Абалмасова и Сергей Простаков. Они участники проекта Научного фонда НИУ ВШЭ «Политика регулирования межэтнических отношений в связи с притоком иноэтнических мигрантов». Добавлю, что сегодняшним Круглым столом «Либеральная миссия» открывает серию семинаров, которые будет возглавлять Эмиль Абрамович Паин, - по национальному вопросу и культурной идентичности. Первый доклад - «Иноэтнические мигранты в крупнейших городах России». Вперед, Эмиль Абрамович, прошу вас.

 

Эмиль ПАИН (профессор НИУ ВШЭ, руководитель центра по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма Института социологии РАН):
«Русский национализм становится самой массовой формой проявления политического недовольства населения»
Основной доклад сделаю я, потом меня поддержат «паинята»: моя аспирантка и мой студент. Они участники упомянутого проекта «Политика регулирования межэтнических отношений в связи с притоком иноэтнических мигрантов». Но о мигрантах мы на этот раз ни слова не скажем. Сейчас объясню, о чем же мы будем говорить.

Что такое «национальный вопрос»? Он понимается в двух смыслах. Во-первых, так, как он понимался в Российской империи и в Советском Союзе, когда еще не знали новомодного слова «этничность» и под национальным вопросом понимали проблему, мягко говоря, недружественных отношений между этническими сообществами, прежде всего, между большинством и этническими меньшинствами. И, во-вторых, в более современном смысле, когда под «нацией» и «национальным вопросом» понимается возможность формирования в России гражданской политической нации. То есть такого состояния, при котором граждане страны осуществляют-таки записанную в Конституции норму, утверждающую, что они являются источником власти в стране, и воспринимают себя как единое целое: «Мы - народ», «Мы - общество, нация».

Так вот, должен вам сказать, и не думаю, что вы будете со мной сильно спорить, что за последние двадцать лет национальный вопрос в обоих названных смыслах этого понятия обостряется. Падает по мере снижения общей политической активности граждан России уровень политической субъектности. И деградирует уровень консолидации российского общества. Дело даже не только в том, что растет уровень недоверия между этническим большинством и меньшинствами. Главное, что нарастает проблема и внутри большинства, растет уровень его атомизации и недоверия даже к ближайшему окружению индивида.

Сравнительные кросскультурные исследования, которые проводились в рамках «Европейского социального исследования» и ряда других, показывают, что уровень недоверия к ближайшим соседям измеряется потрясающими для мирового современного общества масштабами. До 70% людей полагают, что соседи обманут, и склонны подозревать всех. Строго говоря, сегодняшняя ксенофобия - это ненависть ко всем: и к очкарикам, и к людям в шляпах. У нас не любят Запад. Но у нас не любят и врагов Запада, скажем, исламистов. У нас не любят интеллигенцию. Недавно я услышал в передаче «НТВшники», что интеллигенты «прыщи на теле народном».  Вообще сегодня трудно найти тех социальных субъектов, кого большинство любит и кому доверяет.

Позже я скажу о последних изменениях в отношении к власти, при этом замечу, что у российских граждан мало позитивных эмоций в настоящем, отсюда единственная форма сплочения - это обращение к прошлому. По многим причинам у российского общества нет возможности гордиться настоящим, и это тоже определяет собой сплочение только прошлым или мистическим (поклонение Поясу Богородицы). Все, что нас сплачивает, - это некий Золотой век в прошлом. Причем трудно определить, в каком. Потому что для разных слоев это прошлое и этот Золотой век находятся в разных временах.

Особенно остры противоречия в армии. Сегодня мы начнем разговор на эту тему, и Сергей Простаков немножко расскажет нам об этой проблеме. Армия - это модель российского общества, напрочь пораженного всеми видами фобий и противоречий. Только в армии уровень межгрупповых противоречий выше, чем в обществе. Прежде всего, речь идет о противоречиях между представителями этнического большинства и теми, кого выдвигают на роль исторически нового главного врага, призванного объединить против себя значительную часть российского общества. Это уже выражается в лозунгах: «Долой Кавказ!», «Хватит кормить Кавказ!», «Долой кавказцев!» и т.д.

Так вот, взаимоотношения между представителями Кавказа и остальной частью солдат в армии особенно остры, хотя бы потому что мотивация прихода в армию у представителей Кавказа и у представителей большей части россиян  различны. Одни попадают в армию после облав с милицией, другие иногда специально меняют место жительства, дабы все-таки проникнуть в эту самую все менее доступную для них армию, поскольку армия является способом получения профессии и карьерного роста. Да и поучиться пострелять для «хороших целей» тоже можно забесплатно. Это противоречие еще больше обостряется, поскольку кавказская часть призывников характеризуется высокой групповой сплоченностью, а другая - большая - часть - растущей атомизацией и распадом групповых связей. Столкновение этих разнонаправленных тенденций вызывает огромное количество проблем.

Теперь я перейду к ответам на вопросы, поставленные для обсуждения на нашем Круглом столе. Начну с третьего вопроса: возможна ли национальная гражданская интеграция при нынешнем политическом режиме? И отвечу на него абсолютно отрицательно. Дело не только в том, что за двадцать лет мы наблюдаем тенденцию прямо противоположную: растущую дезинтеграцию, растущую атомизацию, можно сказать, «войну всех против всех». И это естественно для обществ, где в течение длительного времени политическая поляна вытаптывается авторитарным режимом и где практически исключены возможности позитивной консолидации. В этом случае единственной доступной формой объединения выступает так называемая «негативная консолидация» («консолидация «против»») в рамках так называемых «аскриптивных идентичностей»: религиозных, этнических, клановых. В этих же рамках проявляется социальный и политический протест.

Опыт исламской революции 1979 года в Иране и опыт революций «арабской весны» 2011 года показывает, что именно такие формы объединения протеста становятся доминирующими после десятилетий господства авторитаризма.  Вполне вероятно, что подобные формы протеста появятся в России еще до 2024 года (т.е. времени окончания 12-летнего правления В. Путина).  Уже сегодня русский национализм становится самой массовой формой проявления политического недовольства населения. Русский национализм перестает рассматривать власть как своего союзника. Еще сравнительно недавно большая часть представителей русского национализма считала Путина своим парнем или, по крайней мере, попутчиком. Сегодня ситуация совершенно иная: националисты рассматривают власть как врага и опираются на протестные настроения, увеличивая свой электорат, свою политическую мощь. В России, на мой взгляд, высока вероятность повторения сценариев политической мобилизации с опорой на национализм или клерикализм, и крайне мала вероятность сценариев прозападных «цветных революций».

Каковы модели преодоления межгруппового, межкультурного раскола?  Исторически существовали разные модели взаимодействия. Имперская (иерархическая) модель не всегда определяла ситуацию, при которой этнические меньшинства были самым угнетенным слоем населения. Россия в этом смысле долгое время демонстрировала совершенно иную ситуацию. По крайней мере, до 1861 года большая часть крепостных были вовсе не из меньшинств. А, напротив, некоторые представители меньшинств никогда не были крепостными. Но во всех случаях эта иерархическая модель предполагала, что меньшинства формируют параллельные сообщества. Они не включены, не интегрированы в единое пространство, и в этом смысле они либо составляют основу неких будущих, новых наций, либо будут ассимилированы большинством в период перехода к новому типу интеграции, к новому типу межкультурного взаимодействия, характерного для ранее национальных государств. Это объединение по принципу ассимиляции, то есть поглощение этническим большинством (или политически доминирующей группой) меньшинств (или политически слабейших групп).

Ранние национальные государства стремились к культурной однородности, достигавшейся, прежде всего, на основе политики ассимиляции, то есть поглощения большинством меньшинств. В конце концов такое поглощение стало на индивидуальном уровне восприниматься как насилие, а ныне и мировым сообществом признано таковым.

В 1970-х годах возникла модель, являющаяся в чем-то полной противоположностью ассимиляционной. (Она и возникла как победившая критика ассимиляции.) Это модель мультикультурной политики, ориентированной не на единообразие, а на поддержку многообразия. Я буду говорить только о политике, и не нужно путать ее с явлением культурного разнообразия. Это политика, которая не только ставит целью поддержание культурного разнообразия, но и использует государственные средства, государственную систему юридических норм в целях так называемой «позитивной дискриминации», целенаправленной поддержки этнических меньшинств.

Уже в 1990-х годах началась критика этой модели, а в 2010 - 2011 годах критика вылилась в политический приговор. Устами лидеров трех крупнейших стран Европы было объявлено о «крахе политики мультикультурализма». Тут нужно заметить, что у мультикультурализма есть два вида критиков. Одни критикуют его с шовинистических позиций и предлагают вернуться к насильственной ассимиляции меньшинств или к имперскому доминированию одной (главной) нации над другими. Это опасные утопии. В современном мире меньшинства ни ассимиляцию, ни доминирование не примут; и у них есть эффективные средства противостоять этому. Но есть другая критика мультикультурализма - либеральная (или правозащитная). И с ее позиций выступали и Меркель, и Кэмерон, и Саркози. Они критикуют эту политику за то, что она отдает человека в полное, почти рабское, подчинение общинам, подавляет индивидуальные права, возвышая коллективные, искусственно замораживает традиционные нормы, препятствуя модернизации, а главное - порождает межобщинную рознь.

Есть различия между мультикультурализмом европейским и российским. В Европе мультикультурализм направлен на защиту иммигрантских сообществ. А у нас они совершенно бесправны. Зато в России есть особый  теократический режим Кадырова, напоминающий нынешний иранский режим или режим талибов в Афганистане. Есть в нашей стране и этнократические режимы, вроде республики Адыгея, в которой адыги, составляющие менее четверти населения, занимают более трех четвертей высших должностей во власти.

Что общего между мультикультурализмом и ассимиляцией? Обе политические модели пытаются построить межгрупповые отношения на основе так называемых «аскриптивных признаков». Одна модель предоставляет преимущества большинству и вызывает недовольство меньшинств, а вторая, наоборот, предоставляет преимущества меньшинствам и порождает недовольство большинства. Обе модели тупиковые и разрушительные для гражданской целостности. Это тот случай, когда применима формула Сталина «Оба хуже».

Но были и другие модели, которые стремились к интеграции на основе гражданской идентичности.

Американская модель «плавильного котла» совсем не была ассимиляционной. Об этом дают представление многочисленные этнические кварталы Нью-Йорка и биографии известных американцев. Джордж Гершвин (в детстве Яков Гершовиц), помнил, что он еврей, выходец из России, а Фрэнк Синатра не забывал о своей итальянской этничности. Но для обоих важнейшей была американская гражданская идентичность, а также их профессиональные характеристики. Сегодня я иногда слышу (чаще всего в прессе, еще чаще - от наших политиков) рассуждения по поводу того, что модель «плавильного котла» провалилась. Нет ровным счетом никаких доказательств для такого утверждения. Никаких признаков провала этой модели не обнаруживается. Можно говорить лишь о том, что она была непоследовательной, что она была незавершенной. В частности, до 1964 года она не включала в себя негров. Я взял эту дату, потому что именно в этом году были отменены Верховным Судом дискриминационные законы в Соединенных Штатах. Следовательно, эта модель могла быть усовершенствована, но она была отброшена.

Есть еще одна модель, о которой я буду говорить, и по поводу которой, вероятно, могут быть значительные стрелы критики в мой адрес. На мой взгляд, она сходна с моделью «плавильного котла». Это модель «советского интернационализма». В прошлом году было проведено чрезвычайно интересное исследование. Антрополог Лурье провел глубинное интервью с группами меньшинств, причем специально включил в список опрошенных представителей репрессированных народов (тех, которые подверглись депортации в разные годы). Среди них были ингерманландцы, финны, немцы, литовцы. Поразительно, что представители этих групп, впрочем, как и все другие, заявили, что они воспринимают интернационализм как одно из немногих позитивных качеств советского времени. Они полагают, что национализм был не столько государственным проектом, сколько элементом самоорганизации. Они считают, что представители власти не были интернационалистами. И с этим я соглашусь, потому что, начиная с 1930-х годов, сталинская политика была отходом от идей интернационализма. Это была типичная имперская политика иерархического выстраивания отношений со старшими и младшими братьями, с разными уровнями возможностей. Понятно, что сама депортация явно никоим образом не вписывается в эту самую интернациональную модель.

И Сталин с каждым годом своей власти все больше отходил от интернационализма. И нынешние КПРФовцы - наследники именно сталинщины, имперской шовинистической традиции. Ее же активно поддерживала «Русская доктрина» - манифест российских   шовинистических традиционалистов. В этой доктрине восторженно вспоминают имя Сталина и его имперскую идею и категорически отрицают интернационализм.  На имперском канале Р1 интернационализм называют не иначе как «интернацистской русофобией».

Что важнее всего для меня? Это очевидные доказательства, в том числе и материалами, первыми этносоциологическими работами моих учителей Ю.Арутюняна и Л.Дробижевой, которые были проведены в 1970-е годы. Эти исследования показывают, что для большинства советских людей надэтническая гражданская идентичность была превалирующей. Принцип «Не важно, какой он национальности, лишь бы человек был хороший» - был нормативным.

С распадом СССР происходят изменения этой базовой не этнической идентичности. И совершенно очевидно, что с 1991 года в стране начали нарастать аскриптивные методы идентификации в качестве важнейших. Первоначально в этот процесс включились меньшинства. С 1995 года, особенно в конце 2000-х годов, бурно и быстро начало расти русско-этническое самосознание, причем преимущественно в крайних, радикальных и агрессивных формах, включающих идею «Россия - для русских». По данным Левада-Центра, эту идею в 1994 году поддерживало 13%  респондентов, а начиная с 2000 года - свыше 50%. Эта динамика отражает рост той самой аскриптивной идентичности, на базе которой в принципе невозможно выстроить отношения, не только в России, но и во Франции, и в Германии. Я только что приехал с конференции в Берлине, где обсуждался этот же вопрос. Не могу сказать, что меня все поддержали, но я имел немало сторонников, говоря, что для перехода к интеграции необходим поиск новых концепций, выходящих за рамки мультикультурализма.

Предлагаемый мной концепт интеркультурализма признает рост культурного разнообразия, но ориентирован не на поддержку своеобразия культур, а на  поощрение различных форм их взаимодействия. Кроме того, он ориентирован на защиту индивидуальных прав человека, а не коллективных прав воображаемых сообществ. В качестве основного условия организации  взаимодействия и интеграции представителей разных сообществ интеркультурализм предлагает изменение структуры ценностей в сторону роста гражданской идентичности и преобладания этого вида идентичности над аскриптивными.

Что же это за идеи, на чем они основаны? Они основаны на признании того, что переход от аскриптивной идентичности к гражданской, на основе, так сказать, эволюционного пути, невозможен. Это всегда проект, то есть целенаправленная деятельность, осуществляемая по заранее разработанным планам, чертежам, схемам. Таким был «плавильный котел»; и интернационализм - тоже проект. Для этого существуют конструкторы, у которых есть целевые установки и набор средств, инструментов естественной трансформации, примордиальной идентичности в гражданскую.

Я думаю, что мы вообще очень плохо оцениваем роль вот этих самых конструктов-новоделов в истории человечества, представляя некий процесс как сплошную эволюцию и не замечая, что многие из этих процессов были всегда конструктами. Например, Возрождение - это новодел, это флорентийский проект, определенным образом сформулированный, сделанный и внедренный. Демократия, что, имела прямую традицию от Древней Греции до сегодняшнего дня?  Нет, это конструкт, который брал какие-то элементы и образы из античной жизни, потом адаптировал их к реальности Нового времени.

Существует огромное доказательство возможности (и это для меня очень важно) радикальных изменений структуры и ценностей некого сообщества. Для нас также важно было бы изучить, скажем, изменения нацистских установок в Германии. Очень сложный, длительный процесс, который имел попятные движения и в 1960-х годах завершился вовсе не ростом самокритики и признания ошибок, а, наоборот, попыткой самооправдания наций. Но и потребовались огромные усилия неких конструкторов. Германия была включена и в НАТО, и в другие западные структуры, которые обеспечивали преодоление этого процесса.

Другой известный пример проектирования - это реформы Ататюрка. Строго говоря, я перехожу к главной части - то, чем мы, наша группа, сейчас занимаемся. Это исследование возможностей конструирования идентичности и конструирования общности. Исследования, которые мы проводим в рамках локальных проектов, локальных явлений, показывают, что возможности такой конструкции весьма значительны. Известный правозащитник Светлана Ганнушкина провела чрезвычайно интересный эксперимент в зоне осетино-ингушского конфликта и показала, что при определенных условиях, когда специально создаются бизнесы, предусматривающие одновременную работу ингушей и осетин, ситуация межэтнических отношений радикально меняется.

Аспирантка Надежда Абалмасова провела большую работу по анализу международного опыта использования так называемой методики символического менеджмента для изменения идентичности на разных территориальных уровнях, и сегодня она об этом расскажет. Наши исследования по армии показывают, что, несмотря на наличие громадных противоречий в этой зоне, если бы была возможность у самих солдат теоретически, допустим, выбирать себе сержантов, то, очень может быть, они бы выбрали для выживания и для успешного прохождения службы в качестве сержантов себе тех самых дагестанцев, которые сегодня являются образом врага.

Не буду продолжать, уже и так я занял много времени. Короче говоря, одно из направлений исследования, которым мы занимаемся (и это самое начало нашей работы), - исследование конструирования идентичности и конструирования общностей в разных условиях. И я попрошу Надю Абалмасову рассказать о ее исследовании.

 

Надежда АБАЛМАСОВА (аспирантка НИУ ВШЭ):
«В России уже есть опыт формирования региональной и локальной идентичности средствами символического менеджмента»
Добрый вечер, рада вас приветствовать. Сразу к делу, без представления темы доклада. Конструирование региональной и локальной идентичности средствами символического менеджмента можно иначе назвать построением региональных или городских общностей. В исследовательской литературе обычно пренебрегают тем фактом, что регионы и города, наряду с государствами и нациями, также могут быть названы воображаемыми, социально сконструированными сообществами (как это принято в рамках теории, разработанной Бенедиктом Андерсоном). Регионы и города, так же как и нации, не могут быть основаны на повседневном общении лицом к лицу его участников, и их единство так же удерживается в сознании участников сообщества. Региональные политические элиты, как и национальные, формулируют в рамках некоего проекта целевые установки и стремятся распространить эту «воображаемость» среди других членов сообщества (и как можно большего их числа).

 

Так, элиты могут формулировать программу сплочения некоторой региональной или локальной общности. Чрезвычайно важную роль в таком сплочении играют символические ресурсы (символы, нарративы, представления, мифы, традиции, свойственные данной местности), используемые в качестве красок для создания коллективного портрета сообщества. Элиты формируют реальную или легендарную историю сообщества и стремятся закрепить ее в сознании людей.

В этих же целях конструкторы, демиурги региональных или локальных общностей, используют символический менеджмент: прибегают к PR-технологиям, инструментам брендинга, паблик арта, создания имиджей и другим символическим технологиям.

Опыт такого конструирования территориальной идентичности был исследован нами на основе как мирового, так и российского опыта. Сегодня я приведу лишь несколько примеров. Это символический менеджмент в деревне Мартыново и городе Мышкин Ярославской области, а также в Новгородской области.

С начала 1990-х годов из заброшенной деревни Мартыново постепенно превратилась в одно из самых популярных туристических мест в России. Деревня приобрела устойчивый образ островка старинного, почти исчезнувшего крестьянского быта. Стараниями местного учителя ее жители объявили себя представителями самостоятельной этнической группы - кацкарями, ведущими якобы свою историю с эпохи монгольского нашествия. «Феномен кацкарства» поддерживается «ожившим» кацким диалектом русского языка, сказаниями о появлении Кацкого стана, фольклором, а также общими способами ведения домашнего хозяйства. Местные краеведы стали выпускать газету «Кацкая летопись», ставшую популярной далеко в округе, создали одноименный клуб и этнографический музей.

Воображаемая и во многом искусственная этническая и территориальная идентичность стала основой возрождения общинного уклада в деревне, сельскохозяйственных и ремесленных промыслов, являющихся главным источником дохода местного населения. Управление придуманными символами на основе мифа о древних общих корнях помогло усилить сплоченность жителей. С началом реализации символической программы в деревне почти полностью прекратился отток населения. В Мартыново сейчас официально проживают 182 человека, в то время как ее соседи сильно редеют: вымирают полностью либо насчитывают 3 - 5 жителей.

Город Мышкин с конца 1990-х годов стал известным центром самодельных музеев и обладателем единственного в мире музея Мыши. Возрождение Мышкина началось именно с создания этого музея  --  по инициативе одного из жителей, тоже школьного учителя, обратившегося к местным властям. Музей посвящен грызуну, по местной легенде, спасшему жизнь князю Милославскому, основателю города.

Идея нововведений оказалась очень востребованной. Спустя всего несколько лет в городе появилось еще около десятка подобных музеев -туристических приманок, «молодость» которых с лихвой компенсируется древностью смыслов возникновения. Например, музей валенок, водки (посвящен ее изобретателю), ретро-техники, этнографический музей с центрами ткачества и кузнечного дела и др. Несмотря на традиционность названий, музеи совершенно необычны, начиная с оформления и заканчивая манерой проведения экскурсий.В туристические маршруты властями были включены и объекты историко-культурного наследия города: соборы, старинные особняки купеческой застройки, а также  здание Опочининской библиотеки.

В результате символического менеджмента Мышкин, еще недавно тотально пораженный аномией населения, во многом спившегося, не способного к труду,  где в конце 1990-х годов не могли найти работников в сферу обслуживания и куда официантов для обеспечения местных ресторанов привозили из соседнего Углича, сейчас представляет собой полнокровно функционирующий городской организм. По словам одного из местных краеведов, «у жителей есть всё, кроме моста через Волгу» (там работает переправа).

Опыт символического менеджмента в Новгородской области для России уникален: это самая амбициозная по замыслу и самая масштабная по охвату сфер символическая политика на уровне целого региона. В начальный период губернаторства Михаила Прусака (1991-2007), совпавший с годами общероссийского хаоса и потрясений, была проведена успешная модернизация области. Одной из предпосылок удавшихся реформ явилось решение областной элиты возродить миф о прогрессивности средневекового Новгорода. Систематически подчеркивая культурное наследие Великого Новгорода (центра средневековой торговли и колыбели русской демократии), местные власти представили реформы как возвращение к ценностям русского прошлого, а не как что-то навязанное извне.

Сбыт символической продукции на внешнем рынке подчинялся логике презентации территории как «точки роста» России, а потому нуждающейся во внимании и ресурсах извне. Благодаря стратегически верной подаче образа региона областная администрация эту поддержку получала, прежде всего, в виде иностранных финансовых грантов и огромных инвестиций. Однако и на внутриполитическом уровне были получены немалые выгоды. Политический курс региональной элиты пользовался массовой поддержкой. Михаил Прусак даже после ухода со своего поста в 2007 году остается популярной фигурой.

Разумеется, нас этот опыт интересует, прежде всего, в прикладном отношении - как пример самой возможности эффективного конструирования новых идентичностей. Спасибо за внимание.

 

Эмиль ПАИН:
А сейчас обещанное мной выступление по поводу армии. Исследование, которое было проведено двумя Сергеями, является начальным, и мы собираемся сейчас и деньги просить, и готовим методическую базу для более масштабного исследования этой проблемы.

 

Сергей ПРОСТАКОВ (студент магистратуры НИУ ВШЭ):
«Проблема этнических меньшинств в армии сглаживается, если перевешивают интеграционные факторы»
Спасибо. Исследование, как уже сказал Эмиль Абрамович, было проведено мной и моим коллегой Сергеем Моховым этим летом. Было опрошено 42 респондента. Это в основном солдаты, прошедшие срочную воинскую службу в рядах Вооруженных Сил, в небольшом количестве ныне служащие контрактники и действующие офицеры.

Известно, что армия в национальных государствах еще с XIX века являлась неким плавильным котлом, одним из инструментов the nation-building. В современной России она такую функцию не выполняет. О проблеме дедовщины и этнических конфликтах в армии говорят многие на разных уровнях, но все эти разговоры чаще всего основываются на слухах или на личном опыте. Сам институт Российской Армии является малоизученным, а национальные проблемы в армии представляют собой совершенно темное место, а потому наше исследование - попытка приоткрыть маскировочную сетку с этого института российского общества.

В подавляющем большинстве ответов респонденты указывали, что они довольны своим армейским опытом. Тем не менее, у этих же самых опрошенных регулярно встречался ответ, что в армии год совершенно нечего делать, что там ты теряешь время зря. Такой алогизм свойственен всему российскому обществу, и нужно отметить, что армия потерянное время именно потому, что она не оставляет для человека позитивных впечатлений. Человеку приходится проходить через массу конфликтов, которые не всегда встречаются на гражданке. Например, возрастные («молодые - деды»); иерархические («солдаты - сержанты - офицеры»); земляческие, этнические. Причем, выяснился интересный факт. Больше половины респондентов указали, что самыми главными врагами в ходе прохождения службы являлись не этнические меньшинства, не деды и не офицеры, а представители других воинских частей и родов войск.

В чем же состояла основная наука армии? Большинство респондентов говорили, что армия - это школа жизни для простых ребят без блата. Это можно сравнить с институтом тюрьмы. Обе жизненные школы предусматривают прохождение разных ступеней социализации и преодоление разных типов конфликтов. Первая ступень в армии - это учебка, курс молодого бойца (КМБ). В этот момент солдаты находятся в изоляции от всей остальной воинской части. Когда они только попадают в Вооруженные Силы, большую роль играют региональные землячества: куряне пытаются держаться курян, москвичи пытаются держаться москвичей. Тем не менее, в момент так называемого попадания в часть, когда после учебки солдат начинает нести регулярную службу, возвышается роль так называемого призыва, армейской демографической когорты, а роль землячеств принижается, но не исчезает вовсе. При этом нужно заметить, что респонденты отмечают: им всегда было легче найти общий язык с представителями призыва, независимо от возраста и региона.

Что же сплачивало в этот момент солдат? Сплачивала всеобщая идея «пережить этот год». Все воспринимали год службы как вынужденную трату времени, и на этой основе вырабатывалась особая солидарность, которая была призвана максимально сгладить противоречия и трудности службы. Нужно отметить, что выявился интересный конфликт землячеств - в армии фиксируется растущий ныне в российском обществе конфликт между провинцией и Москвой. Респонденты указывают, что москвичи более других держались за свое землячество, но и оно в процессе службы достаточно быстро растворялось и заменялось армейской когортой - призывом.

Труднее, естественно, сглаживается проблема этнических меньшинств. И это, прежде всего, проблема Северного Кавказа. В ходе опроса выявилось, почему возникает кавказская проблема и почему возникают конфликты между этническим русским большинством и кавказским меньшинством. Это возникает, прежде всего, из-за того, что представители большинства идут в армию вынужденно, поскольку так складывается жизнь. «Я был должен пойти», как говорят.

Для жителей Северного Кавказа служба в армии является едва ли не единственным гарантом будущего трудоустройства на родине. Также отмечалось, что многие кавказцы идут в армию, потому что иначе им придется идти к террористам осваивать оружие. Этот процесс идет от культурных норм Северного Кавказа. Респонденты отмечали и выделяли из северокавказских меньшинств, прежде всего, дагестанцев и утверждали, что они наиболее сплоченные, даже если сравнивать с выходцами из других регионов Северного Кавказа, и с ними труднее найти общий язык. У кавказцев менее превалирует идея пережить год посредством призыва. Они пытаются не социализироваться, оставаясь в рамках своего землячества. Повышенный коллективизм у кавказцев вызывает тревогу у разобщенного русского большинства в армии. При этом, с одной стороны, это вызывает страх, с другой стороны, - нескрываемое уважение.

Выявилась интересная статистика: большинство респондентов называли такое число, как десяток кавказцев. Что такое десяток кавказцев? Если на призыв приходило более десятка кавказцев, то они сплачивались в сильную группу, которая пыталась доминировать. Если людей было менее десяти, то кавказцы более были склонны раствориться в призыве и принять общие правила игры с целью пережить год. Респонденты отмечали, что офицеры опираются на жителей Кавказа, на дагестанцев, так как они на сержантских должностях могут, с одной стороны, внушать страх и уважение, а с другой стороны, способны заставить работать. Способны, как это говорилось респондентами, не допустить в ходе службы ни у кого так называемых косяков. Таким образом, можно говорить о том, что и кавказцы склонны к интеграции, если они выходят за рамки землячеств.

Наше исследование является сугубо пилотажным. Но оно позволяет сделать предварительные, однако очень важные выводы, как армия может способствовать формированию модели гражданской нации. Во-первых, армия может обладать высоким уровнем сакральности. Она должна символизировать служение Родине, защиту своей земли, семьи, очага. Но такую функцию современная Российская Армия не выполняет. Политработники, которые обязаны воспитывать в солдатах такие чувства, вызывают наибольшее презрение среди офицеров и солдат. И все опрашиваемые нами офицеры указали, что они менее всего из своих коллег уважают именно политработников.

Во-вторых, армия может играть роль интегратора, используя те прагматические функции, которые возникают в ситуации воинской службы. Армия во многих государствах является престижным местом работы, службы. Поэтому можно использовать существующий универсальный механизм, который повышает мотивацию по службе. Это может служить для эффективности армии и общественной интеграции. Но, тем не менее, в условиях современной России это требует достаточно аккуратной и вдумчивой политики. При этом необходимо учитывать особенности региональной комплектации Российской Армии.

Да, одну маленькую вещь забыл в ходе рассказа, очень важную.  Отмечалось, что кавказцев не берут в части специального и особого назначения. Это мотивируется тем, что никто не хочет обучать потенциального врага. Спасибо.

 

 

Эмиль ПАИН:
Я могу сказать еще раз, что это было сугубо пилотажное исследование, самое начальное, которое побудило нас разрабатывать программу более широкомасштабного исследования, представляющего, на мой взгляд, огромный интерес, как академический, так и прикладной.
Сейчас у нас начинается дискуссия. Дискуссия или вопросы?

 

Евгений ЯСИН:
Ну, пожалуйста, вопросов несколько.

 

Яков ПАППЭ(экономист, главный научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования РАН):
Вопрос к господину Простакову, короткий. Читали ли вы и знаете ли вы о работах Белановского, посвященных армии и написанных более двадцати лет назад? Да или нет?

 

Сергей ПРОСТАКОВ:
Нет.

 

Эмиль ПАИН:
Я знаю. Я им расскажу.

 

Яков ПАППЭ:
Тогда у меня вопрос к вам, Эмиль Абрамович. Чем отличаются результаты Простакова от результатов Белановского?

 

 

Эмиль ПАИН:
Как раз, ваш вопрос и есть ответ на него. Потому что если бы Простаков ответил, что читал, тогда бы его обвинили в том, что он списал. А он не читал и получил те же результаты. Это же огромная научная прибыль! Значит, есть некое подтверждение. Это первое.

Второе. Белановский ставил более широкий вопрос. Это было антропологическое, довольно известное исследование, с которым я, естественно, знаком.

Я правил тексты моих учеников так, чтобы было не больше двух страниц, иначе бы нам не разрешили всем вместе выступить. Множество деталей современной жизни армии там отсутствуют, а также множество проблем, которые сейчас выявились.

Какой Кавказ у Белановского? Ничего похожего не было, никакого жупела Дагестана не существовало. Это новое явление: общество, которое сегодня кричит: «Долой Кавказ!». Притом, что армия закрыта и т.д.

Это сообщающиеся сосуды. Как только возникает некий образ главного врага. Если это будут евреи, так и в армии появится эта проблема, даже если их вообще там не будет, ни одного не призовут, а все равно такой образ проблемный возникнет. Я еще раз говорю, что это был первый опыт такого детального опроса, по которому нас интересовал характер ответов, развернутое содержание и т.д.

 

Яков ПАППЭ:
Еще один вопрос к госпоже Абалмасовой. Кто и когда сказал, что опыт развития Новгородской области, если брать достаточно долгий период, ну, последние двадцать, а не три - пять лет, когда туда действительно шли инвестиции, кто сказал, что этот опыт является уникально успешным, или просто успешным, или более успешным, чем опыт Ленинградской и Псковской областей и их соседей? Благодарю.

 

Надежда АБАЛМАСОВА:
Спасибо большое за вопрос. Вы его не первый мне задаете. Дело в том, что ответ на него и вообще исследование строится в строжайшей привязке к символическому менеджменту, то есть к опоре на символы. Безусловно, там очень много есть моментов для критики...

 

Эмиль ПАИН:
Речь идет о другом. Взяли такой ресурс, которого нет ни в Пскове, ни в Петербурге, нигде. Взяли ресурс из воздуха, из символов, и на нем что-то построили.

 

Яков ПАППЭ:
А что построили?

 

Эмиль ПАИН:
Если бы был еще один такой пример, можно было бы сказать: а вот они тоже попытались сделать на этом бизнес, и у них вышло лучше (или хуже). Так вот, этот проект уникальный потому, что это первая демократическая территория Российской Федерации, и никто бизнеса на этом делать не пытался (о чем было вполне ясно сказано, по-моему). Пошли инвестиции не на продажу курицы или рыбы, или угля, а на продажу этой идеи. Деньги давали как первой демократической территории. Это был важный привлекательный момент.

И второе. По поводу этого элемента выстраивались новые отношения, новая консолидация. Это представляло для нас интерес.

 

Александр ОБОЛОНСКИЙ (профессор НИУ ВШЭ):
Мне как-то не хватило в вашем анализе этнопсихологического аспекта и разъяснения, какое место он будет занимать в дальнейшем в вашем проекте. Очевидно, какое-то будет. Это первое, Эмиль Абрамович.

И второе, по поводу Кавказа и армии. Вы все время говорили о землячествах кавказских, но там ситуация гораздо более дробная, вообще говоря.

 

Сергей ПРОСТАКОВ:
Да, ситуация гораздо более дробная. Большинство респондентов отмечали, что кавказцы пытаются держаться друг друга: осетин осетина, чеченец чеченца. Но из того, что рассказали интервьюируемые, важно было другое: они указали на то, что самыми, как это говорилось, дерзкими, самыми сплоченными являются именно дагестанцы. То есть встречались утверждения типа: «У меня даже с чеченцами были нормальные отношения, с ингушами; но у меня никогда не было в армии хороших отношений с дагестанцами».

Есть одна воинская часть, не буду ее называть. Она находится неподалеку от Москвы. Там достаточно много кавказцев. Мы говорили с одним из отслуживших в этой части. Так вот, он тоже указывал на достаточно жесткую этническую обстановку, на то, что постоянно провоцировались конфликты; при этом ему было легче найти общий язык с теми же осетинами и ингушами, чем с дагестанцами. Объяснить данное явление, на самом деле, непросто. Возможно, оно связано с тем, что среди призывников дагестанцев гораздо больше, чем остальных уроженцев Кавказа. К тому же они намного больше других настроены на прохождение службы. Район бедный, густонаселенный; их сплачивает только работа. Спасибо.

 

Эмиль ПАИН:
Строго говоря, это и есть ответ на первый вопрос. Суть исследования  - выявление меры сплоченности у кавказцев и у русских, в том числе и в анализе некоторых этнопсихологических качеств.

Что я хочу сказать? В известном смысле наш проект направлен против идеи примордиальной идентичности. Центральная идея - показать, что, да, существуют некие более или менее устойчивые культурные типы для разных групп. Но ни одна из них не «пришита к телу» вот этой общности на вечные времена. Они подвижны, они меняются, в том числе и в армии.

Если бы мы рассказали, с какими установками приходят, скажем, москвичи, представляющие для многих этническую группу... Многие воспринимают их как ничуть не менее специфическую этническую группу, чем, скажем, чеченцев или ингушей. То есть они чужие, совершенно особые, и они приходят с иными культурными установками. Надо выжить - их главный принцип; и под это «надо выжить» происходит некое приспособление. Разумеется, рассматривая специфику межкультурного взаимодействия, мы никуда не денемся от того, чтобы не зафиксировать существующие (и весьма существенные) различия.

Беда, я считаю, заключается в том, что, скажем, наша либеральная общественность вообще не хотела бы заниматься этим обстоятельством. Вот, мол, изменятся социальные условия, сразу изменится и поведение. Отнюдь. Оно будет сохраняться до какого-то времени; и важно определить - как долго. При каких усилиях, направлениях, технологиях можно изменить те или иные комплексы, которые сегодня вступают в противоречие, скажем, с задачами модернизации, с задачами интеграции?

 

Александр МАДАТОВ (доцент РУДН):
Эмиль Абрамович, что такое «мультикультурализм по-русски»? Отличен ли он от каких-то других?

 

Эмиль ПАИН:
Я не имел возможности обо всем говорить, а это важно. Что такое мультикультурализм в Европе? Это, прежде всего, проблема интеграции мигрантов. И дотации, и спонсирование происходят по отношению к пришлому населению, диаспоральным меньшинствам.

Что такое «мультикультурализм по-русски»? Да у нас на мигрантов все плевать хотят, это разменная монета, их обменивают на наших заключенных. Наш главный санитарный врач может решать, нужны нам или не нужны те или иные группы, и т.д. Никто никакого спонсирования этих групп не осуществляет.

Наш мультикультурализм, в том-то его и сложность, прежде всего, относится к нашим постоянным, территориально-компактным расселенным группам этнических меньшинств. Наш мультикультурализм - это существование в масштабе страны теократического режима Кадырова, похожего на режим нынешнего Ирана или афганских талибов. Наш мультикультурализм - это существование этнократического режима, вроде того, что существует в крошечной республике Адыгея, где на 24% коренного адыгского населения приходится около 80% ключевых постов во власти; а президент, даже если их станет не 24%, а 4%, все равно останется адыгом. Вот что такое наш мультикультурализм, в отличие от немецкого, французского и т.д.

Есть и другие аспекты, связанные с тем, что сегодня дифференциация затронула не только реальные этнические меньшинства. Многие сегодня демонстрируют меньшинскую идеологию. Что весьма характерно для современной России. Именно эту идеологию пытаются использовать в политических целях, разжигая все комплексы и страхи, какие только возможно.

У «нашего» мультикультурализма огромное количество особенностей по сравнению с западным. Но наш президент публично высказался, что нам эти фокусы с отказом от мультикультурализма не годятся. Мы будем его сохранять. Хотя он же высказывал и прямо противоположные вещи несколькими месяцами ранее. Что мы будем ориентироваться на доминирующую культуру русского населения. Существует множество проблем, в том числе и неопределенности политических оценок по отношению к межэтническим вопросам в России по сравнению с Западной Европой и Америкой.

 

Леонид ВАСИЛЬЕВ (профессор НИУ ВШЭ):
Я внимательно послушал то, что вы говорите. И, не учитывая мнения нашего президента, к которому я отношусь без уважения, что поделаешь, он много что написал и сказал, про часовые пояса и прочее, так вот, хочу высказать то, что вытекает из ваших слов.

Большинство специалистов вашего профиля (может быть, даже и вы сами) многое бы отдали (это идеальная голубая мечта), если бы у нас возникла гражданская нация (и они об этом много говорят). Но правильно ли я вас понял, что все, что вы затеваете сейчас, весь ваш проект-конструкт, он, в общем-то, ставит своей целью создать проект (вы ссылались и на Возрождение, и на британскую демократию), как вы выразились, то есть тот же самый конструкт, что-то похожее на гражданскую нацию? Так оно или нет?

 

Эмиль ПАИН:
Гражданская нация - это установка, заложенная в Конституции Российской Федерации. Я не знаю, кто и как относится к президенту; но я позитивно отношусь к Конституции. Потому что именно в ней сказано, что многонациональный народ России - источник власти. А я, в свою очередь, полностью поддерживаю эту идею. Что такое гражданская нация? Если мы перейдем от ярлыков к расшифровке, то, думаю, и вы не против проекта гражданской нации. Потому что вряд ли вы против того, чтобы возник народный суверенитет.

 

Леонид ВАСИЛЬЕВ:
Естественно, я не против.

 

Эмиль ПАИН:
И я не против. Значит, в этом мы солидарны. Никто из нас не против и другого конституционного положения, в котором сказано, что граждане имеют равные права вне зависимости от этнической, расовой и религиозной принадлежности. И это элемент той самой гражданской нации, за которую выступают люди и моей профессии, и не моей тоже. Я думаю, что это как раз тот случай, когда по поводу данной целевой установки особых расхождений даже в политике нет.

Теперь по поводу нашего проекта в этом вопросе. Наш проект не преследует столь амбициозных планов. Я, силами студентов и моими, не претендую на то, что мы создадим проект «возрождения» или проект «гражданской нации». У нас более скромная задача: мы хотим изучить возможности конструирования идентичностей в реальной жизни вообще.

Возможно, вы читали книжку об «изобретенных традициях» Э. Хобсбаума. Там огромное количество примеров, показывающих, что Британия, которая в сознании многих людей является оплотом, символом и хранителем реальных традиций, в действительности многие эти традиции изобрела в период королевы Виктории. А некоторые еще раньше. От шотландского килта (который был изобретен в Ланкастере конкретным бизнесменом, прочитавшим Вальтера Скотта) до очень многих других, включая и традицию, связанную с Шерлоком Холмсом. Многое было изобретено.

В нашем же сознании этот элемент изобретения не существует. И это порождает огромную, на мой взгляд, проблему в российском интеллектуальном сообществе - проблему мифологии, культурной детерминации и культурной предопределенности.

Так вот, я хочу проанализировать возможность изменений культурных стереотипов, ценностей, поведения, интеграции на основе неких действительно экспериментальных, проектных исследований. От локальных (тех, которые провела, скажем, Ганнушкина в зоне осетино-ингушского конфликта, - кстати, чрезвычайно успешный проект, малоизвестный и малоописанный в науке), до каких-то более широких.

Рассуждения о том, сохранилась ли новгородская традиция, были у нас на семинаре «Куда ведет кризис культуры?», который вел И. Клямкин. И я противник того, чтобы придумывать, будто бы, действительно, с тех-то времен эта традиция сохраняется. Ничего подобного, не сохраняется, некому ее было хранить. Изменился состав (и этнический, и социальный). Много чего изменилось, чтобы осталась некая преемственность традиции. А использовать эту идею в конструктивных целях можно. И Прусак ощупью выявил и показал, как это делается.

На сайте «Либеральной миссии» размещена моя статья, которая была опубликована в «Дружбе народов», - о проектах Ататюрка, который за короткое время сделал многое для того, чтобы изменить османское, имперское, религиозное сознание населения, превратив его в турецкое, светское, национальное. Разумеется, это не вечный двигатель, который  кто-то запустил, и дальше он будет работать. Но эти перемены есть. По крайней мере, меня и моих молодых коллег это весьма занимает. Они это подхватили, им тоже это нравится. Мы пока занимаемся академическим делом. Мы не ставим перед собой задачу перевернуть мир. У нас нет в этом смысле точки опоры, и мы ее вряд ли получим. И вряд ли усилиями нашего скромного коллектива мы создадим гражданское общество.

 

Леонид ВАСИЛЬЕВ:
Удачи вам.

 

Эмиль ПАИН:
Спасибо.

 

Иосиф ДЗЯЛОШИНСКИЙ (профессор НИУ ВШЭ):
«Время наций, в том числе и гражданских, закончилось»
После прекрасных выступлений Эмиля Абрамовича и его молодых сотрудников хочется поздравить их с интересным начинанием и пожелать удачи. Однако у меня есть несколько замечаний, которые, возможно, стоило бы учесть в дальнейшем.

Мое первое замечание заключается в том, что человечество как таковое переживает переход от групповых форм организации жизни к индивидуальным. Если раньше отдельный человек мог выжить только будучи членом какой-то более или менее значительной общности, то сейчас он вполне может прожить в качестве отдельного существа. По крайней мере, многим так кажется.

Разумеется, общности всячески стараются помешать выходу из их состава отдельных индивидов, и лидеры таких общностей поднимают по этому поводу жуткую истерику. Однако любые попытки укрепить эти общности или - тем более - сконструировать с помощью специальных технологий новые общности  противоречат некой исторической тенденции. По крайней мере, мне так кажется.

Скажу жестче. Мне представляется, что мы идем в будущее спиной. Мы все время хотим укрепить или создать гражданскую нацию. Мне кажется, время наций, в том числе и гражданских, закончилось. Огромные миграционные потоки приводят к тому, что люди по несколько лет живут в разных странах, не идентифицируя себя с так называемой титульной нацией этого государства, но постепенно перестают ощущать и связь с тем государством, которое они - в силу ряда причин - покинули. Как правило, навсегда.  Человек, который живет то в Лондоне, то в Торонто, то в Париже, нигде не будет гражданином данного государства.

 

 

Эмиль ПАИН:
Пусть вас собирают в «Единую Россию».

 

 

Иосиф ДЗЯЛОШИНСКИЙ:
Это другой разговор.

Я говорю о том, что кончилось время консолидации людей на национально-государственной почве. Отсюда тот жуткий переполох, который возник в головах европейских политиков: ну надо же, эти мигранты не хотят быть гражданами нашей страны. Да, не хотят. Им достаточно для своей идентификации ощущения некой этничности, религиозности, а еще чаще - просто существования круга дружеских связей. «Мы сами справимся, а вы со своим государством идите сами знаете куда...», - таков примерно ход мысли человека, приехавшего в другое государство, которое ему высокомерно напоминает о его гражданской неполноценности.

Мой второй тезис - по поводу мультикультурализма. Эмиль Абрамович, конечно, лучше меня знает этот предмет. Однако я хотел бы напомнить, что мультикультурализм вовсе не импортирован к нам из зловредного Запада. Придумал мультикультурализм, на самом деле, Владимир Ильич Ленин. Люди, которые когда-то изучали историю КПСС, помнят полемику между Лениным, Сталиным, Троцким и другими деятелями по поводу национального вопроса. И это Ленин настаивал на том, чтобы дать всем, кого мы сейчас называем этносами, свои территории. Он за это боролся, полагая, что в противном случае мы получим нескончаемые конфликты. Кто был в этом споре прав - Ленин или Сталин, - мы сейчас обсуждать не будем.  Но аргументацию Ленина иногда надо вспоминать.

Поэтому, когда Эмиль Абрамович говорит о позитивных моментах советского патриотизма, хотелось бы напомнить, что речь шла о патриотизме людей, многие из которых впервые получили право на государственность, пусть фиктивную, представленную лишь в ощущениях, но, тем не менее, достаточную для того, чтобы быть предметом гордости. Плюс великолепная пропагандистская машина, с утра и до ночи вдалбливавшая в головы людей идею о превосходстве Страны Советов над всеми прочими государствами. Было чем гордиться.

Вообще надо заметить, что, когда мы говорим о патриотизме, следует различать две вещи. Одно дело патриотизм, понимаемый как любовь к Родине. Это чувство не нуждается ни в каких аргументах. И совсем другое дело - государственный патриотизм. Он опирается на уверенность в том, что любимое тобой государство является носителем какой-то значимой для всего человечества идеи. Патриотизм американцев опирается на уверенность в том, что Америка - это страна,  подарившая миру идею свободы и отстаивающая эту идею везде, где можно. Советский патриотизм опирался на идею, согласно которой Страна Советов впервые реализовала идею справедливости и равноправия. Мы не обсуждаем вопрос о том, в какой мере эта идея была реализована на самом деле.

А чем сейчас может гордиться гражданин России?

Третий тезис - по поводу конструирования идентичности. Да, конечно, с помощью различных пропагандистских приемов, которые я называю «обдурялки», можно искусственно создать и запустить в массовое сознание некие концепты, которые должны впечататься в ментальные структуры и создать из людей искусственную общность. Да, это получается. Очень наглядно эти процессы видны при анализе так называемых сект. Они все построены по одной схеме: появляется гуру с великой идеей, собирает некоторое количество простаков, отключает все другие контуры коммуникации, и секта готова.

Но рано или поздно у кого-то возникает соблазн проверить: а действительно ли идея, которую гуру проповедует, такая замечательная, да и сам гуру таков ли, каким себя представляет? И всё. Крах. Не помню, кто сказал: «Можно обманывать одного человека всю жизнь, можно обманывать группу людей долго, но всех все время обманывать нельзя». Поэтому, мне представляется, подобного рода символические модели конструирования общества имеют право быть, в частности, в армии, в тюрьме и в некоторых других местах. Но в нормальном гражданском обществе они работать не будут. В Великом Новгороде, который здесь приводили в пример, отнюдь не все разделяли провозглашаемые Прусаком идеи, и как только он ушел, все и рухнуло.

Мне все-таки кажется, что надо думать не о создании неких сплачивающих общество идеологем, а о создании условий для становления грамотной, способной к рефлексии личности, которая будет готова и способна осознанно принимать на себя обязательства существования в рамках государственной структуры.

И мой последний тезис - снова по поводу идентичности. Многие из нас верят в то, что основой личности является некая фундаментальная идентичность, а все остальное - маски. Однако вынужден предложить коллегам подумать над тем, что время целостной личности, в основе которой лежит целостная несокрушимая идентичность, тоже прошло. Мы имеем дело с людьми, структура идентичности которых, по меткому выражению Абраама Моля, «войлокообразна». Современный человек в принципе разный, непрерывно разный. Он обладает несколькими личностями, и они как-то в нем уживаются. Могу рассказать много историй на этот счет, но, думаю, каждый из здесь сидящих сталкивался с людьми, которые в одной ситуации ведут себя как европейцы, в другой - как азиаты, и при этом совершенно естественны и в том и в другом варианте.

Завершая свое выступление, снова подчеркну, что я полностью поддерживаю проекты, которые Эмиль Абрамович разворачивает. Мне очень нравится, что наконец-то кто-то берется практически это исследовать. Просто мне представляется, что методология, а точнее, может, даже философия этих проектов нуждается в очень серьезном анализе. В осмыслении того, а что на самом деле происходит сегодня с человеком родовым, племенным, отдельным. Каковы тенденции? Можем ли мы реставрировать то, что казалось естественным во времена русской империи или сталинской империи, или каких-то иных империй применительно к современной России? Спасибо.

 

 

Владимир МАЛАХОВ(ведущий научный сотрудник Института философии РАН, директор Центра изучения проблем гражданства и идентичности):
«В России конструкт, именуемый «национальным вопросом», создается экспертами и бюрократией»
Спасибо. Прежде всего я бы хотел поздравить Эмиля Абрамовича с замечательным проектом. Дело в том, что Россия, по данным ООН, стала второй в мире миграционной системой после Соединенных Штатов Америки. То есть мы миграционная страна, но, к сожалению, мы к этому не готовы, я имею в виду и общество российское, и элиты. Мы не готовы это признать. Между тем проблемы, которые связаны с инкорпорированием вновь прибывающего населения, - их давно уже пора ставить, изучать. Так что Эмиль Абрамович со своим проектом здесь очень к месту.

Еще я бы хотел поздравить авторов проекта с тем, что они во многом ушли от наших совершенно заскорузлых концептуальных схем, относящихся к эпохе шестидесятилетней давности. Мне, например, просто бальзам по сердцу было слышать о конструировании идентичности, о нациях как воображаемых сообществах. То, что участники проекта исходят из этих концептов, очень приятно, потому что, к сожалению, общий теоретический фон, который у нас до сих пор доминирует, - совершенно примордиалистский, восходящий к школе Бромлея, если не Гумилева. Мне это кажется печальным - я имею в виду засилье гумилевщины.

Так что уход от этих схем нельзя не приветствовать. В то же время в том, что было здесь сказано, есть вещи, с которыми я не согласен. Например, я совсем не уверен, что «большинство», в отношения с которым вступают мигранты, следует определять как «этническое большинство». В самом деле, является ли это большинство этническим? Если да, то как быть с этнически нерусскими? (Нерусскими по происхождению гражданами России - евреями, татарами и т.д.?) Если нет, то как это соотносится с концепцией гражданской нации, в необходимости формирования которой авторы проекта как будто не сомневаются? Но об этом ниже.

Я начну с последнего из списка вопросов, над которыми нас пригласили поразмышлять. О возможности гражданской нации при сегодняшнем политическом режиме. В отличие от докладчика я склонен видеть препятствия к формированию такой нации не столько в политическом режиме, сколько в двух других обстоятельствах. Обстоятельство первое - это неприемлемая социальная поляризация, неприемлемый уровень социального неравенства.

Что такое нация как гражданская нация? Это некая горизонтальная общность, существующая в пределах определенной территории, это множество людей, которые способны вообразить себя членами единого целого независимо от вертикальной стратификации. Бедные, богатые и не очень, совсем бедные - предполагается, что все они могут отвлечься от этих различий, вообразив себя членами большого целого. Это целое - нация.

Понятно, что это фикция, но эта фикция продуктивная. Она позволяет людям, населяющим данную территорию, функционировать в качестве некоторого «мы». Такого «мы», которое, например, может затянуть пояса во имя какого-то большого скачка или хотя бы во имя выхода из кризиса. «Мы», апеллируя к которому политики могут рассчитывать на успех сколько-нибудь амбициозных проектов. Иными словами, речь идет о минимуме социальной солидарности.

Не секрет, что социальная солидарность терпит серьезный кризис и в обществах более благополучных, чем Россия. Я имею в виду Западную Европу и Северную Америку, где достаточно давно (с 1980-х годов) наблюдается процесс эрозии социальной солидарности. Но там эта самая солидарность здесь была. Там есть чему подвергаться эрозии.

Что обеспечивало эту солидарность? Обеспечивали ее институты welfare state, более развитые в Скандинавии, менее развитые в США, но так или иначе, это институты, которые создавали основу относительно высокого благосостояния большинства населения. И сейчас, когда эти институты демонтируются, рушится общественный консенсус, о чем говорят такие вещи, как движение «Захвати Уолл-стрит», которое распространилось со Штатов на другие страны. Мы видим, что люди, рядовые граждане, не готовы считать себя членами одного сообщества с банкирами, с капитанами финансового бизнеса. И призыв «затянуть пояса» во имя спасения национальной экономики больше не действует. Люди говорят финансистам: начните с себя. Тем самым воображаемое «мы», которое и делает возможным нацию, распадается.

Так вот, если в случае с промышленно развитыми странами Запада речь идет о развале (или о кризисе) общественного консенсуса, основанного на приемлемом уровне социального неравенства, то в России такого консенсуса нет. Ибо нет основы. Нет институтов, смягчающих, сглаживающих, социальное неравенство. Уровень социального неравенства у нас остается зашкаливающим. И не удивительно, что граждане России столь расколоты. Это первый момент.

Второй момент - не работающее государство. «Авторитарный режим», жесткая «вертикаль власти», государство-птеродактиль, которое подменило собой общество, запугало общество и так далее, - все это в значительной степени страшилки, которые не могут скрыть правды. А правда в том, что государство у нас не работает. Оно, говоря гегелевским языком, «не соответствует своему определению». Если государство это, в первую очередь, некий правовой порядок или, по Веберу, институт, обладающий монополией на легитимное насилие, то, увы, приходится констатировать, что таковое в России на сегодняшний день отсутствует.

Монополия на насилие (или, во всяком случае, притязание на такую монополию) есть, а вот с легитимностью - большие проблемы. Ибо те, кто осуществляют эту монополию, приватизировали инструменты насилия. Большая бюрократия в смычке с Большим бизнесом распоряжаются властью не для общего блага, а для личного обогащения. По крайней мере, такое впечатление складывается у рядовых граждан. Можно ли в этой ситуации ожидать от них интенсивного переживания членства в гражданской нации?

Теперь о «национальном вопросе». «Национальный вопрос», «национальные отношения», «межнациональные конфликты» (в смысле «межэтнические»), - мне кажется, что уже в той мере, в какой мы употребляем эти выражения, мы оказываемся в своего рода Зазеркалье. В странной квазиреальности, со своей логикой, по-своему убедительной, но при этом не имеющей ни малейшего касательства к той реальности, в которой мы на самом деле живем. К реальным общественным отношениям.

Пример. Есть реальность, которая состоит в недовольстве и возмущении масс поведением власть имущих. Это недовольство периодически перерастает в насилие. И есть Зазеркалье, в котором это насилие выглядит как выплеск наружу этнических чувств - как рост этнического самосознания, как выход наружу темных этнических инстинктов и т.д. А ведь именно такие интерпретации доминировали, когда случились декабрьские беспорядки 2010 года на Манежной.

Триггер случившегося - гнев по поводу отпущенного из-под стражи убийцы, то есть в конечном итоге по поводу коррупции в правоохранительных органах. Но вместо того чтобы обсуждать реальную проблему (проблему не работающих институтов государства), мы обсуждаем мнимую проблему (обострение «национального вопроса»). Суть произошедшего - социальный протест, который приобрел этническую окраску. Но коль скоро он такую окраску приобрел, то есть переживается  самими участниками как «этнический», появляется искус истолковать этот протест в этнических терминах - как ухудшение «межнациональных отношений».

Получается странная ситуация. С одной стороны, люди - причем не только так называемый человек с улицы, а эксперты и чиновники, то есть люди, в общем, очень неплохо информированные, знающие, что происходит на самом деле. И, в частности, хорошо себе представляющие, какие группы интересов стоят за теми или иными событиями. С другой стороны (зачастую), те же самые люди, которые, давая интервью или комментарии к этим событиям, пускаются в разговоры об «этносах», которые вступают друг с другом то в «диалог», то в «конфликт».

Как это происходит - что мы попадаем в это Зазеркалье? Поддаемся этому - совсем нас не возвышающему - обману? На мой взгляд, конструкт, именуемый «национальным вопросом» (или - в другом обличье - «межнациональными отношениями»), создается агентами двух типов. Первый - эксперты. Второй - бюрократия.

Наше экспертное сообщество в значительной своей массе оперирует концепциями общественной науки середины прошлого века. Я имею в виду примордиализм. В его основе лежит представление об этносах как квазиестественных сущностях. Взаимно изолированных, с четкими границами, с набором неизменных свойств и т.д. И очень печально, что в нашем обществоведении все еще не утихают споры вокруг вопросов, которые давно отошли в прошлое в мировой общественной науке.

Эксперты, будучи консультантами чиновников, определяют концептуальный аппарат, которым оперирует бюрократия. (Впрочем, чиновники и сами могут усвоить примордиалистские представления о социальной реальности, прочитав одну из многочисленных книг по этнопсихологии, характерологии и тому подобном - благо такие произведения издаются у нас в нешуточных количествах.)

Как бы то ни было, чиновникам проще создать при структуре региональной власти очередной отдел по «национальной политике» или по «межнациональным отношениям», чем заниматься решением конкретных проблем (от наведения порядка на рынке труда до образования и культуры, от преступности и коррупции до миграции).

И, наконец, роль СМИ. Их можно считать третьим участником конструирования «национального вопроса». Они, в самом деле, вносят немалый вклад в процесс «фреймирования», кодирования общественных противоречий и конфликтов в качестве «межэтнических» («межнациональных»). В частности, тем, что преподносят тему иммиграции в терминах угрозы этнокультурной безопасности, а тему преступности - в качестве «этнической преступности».

Вот свежий пример: радио РСН, 13 ноября 2011. Заголовок новости: «Каждое четвертое преступление в Московской области совершается мигрантами». Далее: «Об этом заявил глава управления МВД по Московской области Николай Головкин. При этом он подчеркнул, что подобной ситуации нет ни в одном субъекте России, кроме Москвы и Подмосковья». После чего  в конце этого новостного блока выясняется, что речь идет о приезжих вообще, о «не жителях области» (независимо от их гражданства). Но кто будет вдумываться? Слушатель почти наверняка считает «мессидж» о мигрантах в смысле иммигрантов (и «домыслит» сюда выходцев из Закавказья и Средней Азии). И это будет еще одним кирпичиком в конструкцию по имени «национальный вопрос».

В заключение позволю себе методологическую оговорку. Я никоим образом не утверждаю, что этнические аспекты социального взаимодействия можно игнорировать. Я лишь утверждаю, что этнические различия (этнические идентификации, этнические лояльности и т.д.) нельзя реифицировать. Их нельзя рассматривать как вещь. Как нечто само собой разумеющееся. Как данность.

Не существует этнических отношений самих по себе. (То есть отношений, субъектами которых являются «этносы».) Существуют социальные отношения, субъектами которых являются разного рода группы интересов. Этнический фактор в формировании и функционировании этих групп интересов - отдельный и большой вопрос. Он требует внимательного изучения. Но это не отменяет главного: в общественные отношения вступают люди, а не этносы.

 

Аркадий ЛИПКИН (профессор РГГУ):
«Под слоем "граждан мира" продолжают существовать старые общности разного уровня - цивилизационная, национальная и этническая»
Я поддерживаю то, что было сказано Иософом Дзялошинским: что все это требует серьезной теоретической проработки, что то, о чем здесь говорилось, имеет достаточно много теоретических «дыр». И в связи с этим сообщаю, что в РГГУ начинает действовать регулярный семинар по близкой теме, по мультикультурности (http://civilizations.rsuh.ru/).

Теперь про интеграцию и мультикультурализм. То, что существует слой «граждан мира», о которых говорил И. Дзялошинский, безусловно. Но, похоже, под этим слоем остаются старые общности разного уровня: цивилизационная, национальная и этническая (которые могут вкладываться друг в друга). Может, действительно, есть кризис национального государства, но в ближайшей перспективе остаются и они, и большие (суб)цивилизационные общности (Европа, Северная Америка, Латинская Америка), и более мелкие, чем национальные (это входит в понятие глокализации, сопровождающей глобализацию), и их нельзя не учитывать.

Учитывая это различие, мне представляется, что когда говорят об интеграции типа США или СССР, то речь идет именно о субцивилизационной интеграции.

Что касается проблем мультикультурности на страновом (национальном) уровне, то проблемы и процессы в социальном слое, конечно, очень важны. Но не менее важен культурный слой, где возникают свои структуры, которые могут скрепить социальные общности и этим кардинально изменить ситуацию (скажем, если недовольная социально-экономически обделенная французская молодежь арабского происхождения начнет культивировать радикальный ислам).

Я согласен с тем, что многие из указанных общностей - это проекты и конструкции, но их еще надо суметь создать, используя те (квази)естественные структуры и процессы, которые есть. И чем больше масштаб, тем больше естественной компоненты и труднее конструирование. Хотя надо иметь в виду, что в последние десятилетия, по-видимому, произошла революция в гуманитарных науках, и на их базе возникают новые мощные гуманитарные технологии (пиар - самая простая из них).

Вообще же большинство рассуждений о мультикультурности страдают неучетом того, что «мультикультурализм» - это идеология и политика, которые были созданы внутри Европы и для Европы. То есть для случая, когда все эти меньшинства (в том числе коммунитарные) не проблематизируют внешнюю рамку, связанную с базовыми идеалами западной цивилизации, и предполагают оставаться меньшинствами. Но в 1990-х годах возникает новый иноцивилизационный мультикультурализм, вводящий другие базовые ценности.

Ситуацию усугубляет то, что эти иноцивилизационные (в первую очередь, исламские) включения часто культивируют коллективизм, который отрицает базовые западные ценности прав индивида и его жизни (в отличие от западного коммунитаризма, который с ними вполне уживается), и демографически быстро растут. И это кардинально всё меняет. И, с моей точки зрения, заявление Меркель и других европейских лидеров, что «мультикультурализм провалился», - фиксация (но не теоретическая, а политическая) того, что в изменившейся ситуации старые конструкты мультикультурализма не работают.

Очень интересно было сказано в выступлении Эмиля Паина про «мультикультурализм по-русски». Действительно, наряду с процессами, которые идут как в Европе (и здесь мы запаздываем лет на тридцать и можем воспользоваться их опытом), есть масса других и, возможно, более важных для нас процессов, которые задают нашу отечественную специфику, а с ней, конечно же, надо разбираться.

Спасибо за внимание.

 

Александр МАДАТОВ:
«Надо различать разные по характеру процессы ассимиляции, а также понимать конкретное содержание мультикультурализма и интернационализма»
Я, как философ, начну все-таки с понятий. И прежде всего, с тех ключевых понятий, которые обсуждались здесь сегодня: ассимиляция, мультикультурализм и - что меня приятно обрадовало в выступлении Эмиля Абрамовича - интернационализм (правда, в ином содержании, чем то, что нам преподавали, чуть ли не с детского сада в советский период). Опять-таки, о какой ассимиляции, о каком мультикультурализме и о каком интернационализме здесь идет речь?

Что касается ассимиляции. Из истории мы знаем о насильственной ассимиляции французской колониальной империи (французских колоний в Африке), а также других видах насильственной ассимиляции, которые не привели к интеграции тех или иных народностей.

Далее, мультикультурализм (который тоже приобретает самые различные формы). Когда выходец из Пакистана уже в пятом поколении считает себя американцем в гражданском плане, но, тем не менее, сохраняет в быту свои традиции, - это одна разновидность мультикультурализма. Когда во Франции двадцатилетний алжирец по заданию родителей убивает свою сестру за то, что она посетила ночной бар, - это другая разновидность мультикультурализма. В Европе это проявление иной уже разновидности мультикультурализма. Или когда, допустим, где-нибудь в европейской или в российской деревне, населенной мусульманами, согласно шариатскому суду, забивают камнями за прелюбодеяния мужчину или женщину. Можно сказать, что это тоже субцивилизация, субкультура в рамках российской или...

 

Леонид ВАСИЛЬЕВ:
Больше нигде никогда не забивают.

 

Александр МАДАТОВ:
Ну, это неважно.

 

Леонид ВАСИЛЬЕВ:
Нет, это важно.

 

Александр МАДАТОВ:
Что касается ассимиляции. Возможно, здесь имеется в виду не принудительная ассимиляция, а ассимиляция как естественный процесс, когда индивиды вынуждены адаптироваться к окружающим условиям. Другое дело, есть ли у них какие-то стимулы (с учетом, конечно, специфики мигрантов в той же Франции или, допустим, в России).

То же самое интернационализм. Нам знаком советский интернационализм. Начнем с отрицательного: лицемерие, декларативный характер и т.д. Но я согласен с Эмилем Абрамовичем, что было немало и положительного, как на уровне официальной политики, так и на уровне бытовых отношений (как и в любой другой стране). Мы знаем на бытовом уровне и ксенофобию, и национализм, но и проявления интернационализма. И здесь, наверное, действительно нужен конкретный анализ.

 

Владимир КРЖЕВОВ (зам. зав. кафедрой социальной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова):
«Вопрос вопросов - на какой основе будет производиться большая консолидация, без которой, вероятно, России не обойтись»
Спасибо. Прежде всего, я бы хотел сказать, что у меня очень большой скепсис по поводу тезиса Иосифа Михайловича относительно того, что будет доминировать проект «Я буду сам». Видимо, это касается очень небольших слоев населения и достаточно материально обеспеченных. А тенденции иных групп существенно иные.

Теперь что касается проекта и вообще всех эмоций, которые связаны с теорией конструктивизма. Я думаю, что здесь нужно разделить проблемы. Конструктивизм как методология (то, что приветствует мой тезка Владимир Сергеевич Малахов) - это очень сильный поворот. Но если мы говорим о конструктивизме как о практике, то возникает вопрос: а неизбежна ли она? На какой основе будет эта самая конструкция развиваться, если мы говорим не о локальных группах, как в выступлении Н. Абалмасовой, а о том, что, в терминах Александра Ахиезера, называется «большим сообществом»?

Вспомним один из главных тезисов его работы: особенность культуры русского общинного крестьянства заключалась именно в том, что крестьяне отказывались воспроизводить большое сообщество. И это трагическим образом проявилось в годы Первой мировой войны, когда необходимая в таких ситуациях патриотическая солидарность в армии практически отсутствовала. Крестьяне с винтовками при первой возможности бросили фронт, им не было дела до России, они побежали землю делить. И вот это, собственно, главная для нас сейчас проблема, потому что в какой-то мере мы находимся в той же ситуации.

Не секрет же, что наша интеграция в основном была вертикальная, насильственная, идущая сверху. Это тоже был проект, только проект совершенно иного рода, и он породил все то, о чем сейчас справедливо говорили: двойные стандарты, лицемерие, готовность наружно соглашаться при внутреннем протесте и т.д. Так вот, вопрос вопросов: на какой основе будет производиться вот эта самая большая консолидация (без которой, я все-таки полагаю, России не обойтись)? И конечно, здесь препятствием является очень большое культурное разнообразие.

Я не специалист в этих вопросах в отличие от Эмиля Абрамовича или Владимира Сергеевича. Но я бы хотел сказать, что существует, на мой взгляд, очень работоспособный тезис Питирима Сорокина, согласно которому общество консолидируется на триединстве: смыслы, ценности, нормы. И хотел бы акцентировать внимание именно на нормах, потому что речь должна идти все-таки о правовом государстве (пусть и скомпрометировано у нас это выражение).

Ибо равноправие, о котором так настойчиво говорит Эмиль Абрамович, - это равноправие перед лицом закона. И это возвращает нас к теме, и я здесь абсолютно солидарен с господином Малаховым... Конечно, социальная стратификация чрезмерная, чудовищная. Это очень большое препятствие. Но он говорит, что это не главное по сравнению с политическим режимом.

Простите, а кто эту стратификацию создает, кто поддерживает, как не тот же самый режим? Он же является главным фактором социального расслоения. Он этому никак не препятствует, он это поощряет. И это неизбежно. Потому что наша экономика - это экономика дележа ренты. Кто делит, тот и является источником стратификации. И, конечно же, тезис тот же самый - это потеря потенции к легальному насилию и монополии на легальное насилие. Насилие есть, а легальности не хватает.

И мне думается, что основой этой самой конструкции все-таки должны быть права. И опять-таки ссылаюсь на Питирима Сорокина: в ранней своей работе, посвященной национальному вопросу в России, он замечал, что никакого национального вопроса нет, на самом деле, это вопрос дискриминации. И вот эта стратегия должна быть превалирующей.

Я понимаю, что этим не исчерпать всю проблему. Существует еще масса привходящих проблем, однокультурные разнообразия, то есть разнообразие не только оценок, но и стереотипов поведения. Но я не покажусь расистом, если скажу, что достаточно большое число выходцев из национальных регионов абсолютно игнорируют право и при первой возможности его нарушают, как раз опираясь на силу. Кстати, по собственному опыту могу сказать, что и в армии происходит ровно то же самое. И авторитет кавказцев - это авторитет силового преобладания. Вы сами верно сказали, что когда они в меньшинстве, то далеко не так агрессивны.

Это было и в советские времена. Я служил в 1970-е годы, и было ровно то же самое. Опять-таки мнение, что армия модель интеграции общества, меня сильно смущает. Потому что я могу с уверенностью сказать, что и политическое руководство, и командование Советской Армии проводили политику этнической дифференциации. Технические части (артиллерии, танки, ракеты)  - славянские рекруты, мотострелки - Кавказ.

Мне пришлось служить в Германии. Прибалтов там вообще не было, ни одного призывника из Прибалтики, это было исключено. То есть это, вообще говоря, еще и вопрос порочной национальной политики, о чем блистательно было написано в работах Владимира Сергеевича Малахова. Вот те тезисы, которые мне кажутся заслуживающими внимания. Спасибо.

 

Василий БАНК (РГСУ):
«Русский человек сегодня никого не слушает, кроме себя самого, потому что и у говорящих, и у слушающих не работают системы нужного декодирования»
Необходимо, по-моему, определиться,  какую идентичность мы рассматриваем: гражданскую, этническую или общечеловеческую? На практике больше всего делают акцент на этнической идентичности, которая признается универсальным явлением в мировой культуре. С точки зрения современной науки, ролевой репертуар личности, в том числе и национальная роль русского, немца, француза, формируется на ранних этапах социализации личности, и эта роль является общей для всех носителей данного языка и данной культуры.

К сожалению, нам в России мешают осознавать себя русскими. Даже не произносят это слово - «русский». Обычно говорят россиянин.  А кто такой россиянин? Это человек, который живет в России. То есть это и чеченцы, и башкиры, и калмыки. Но при этом они остаются чеченцами, калмыками и башкирами. А русских вроде бы и нет. Русские - государствообразующая нация, но в нашей Конституции об этом почему-то тоже ничего не говорится. А мы гадаем, что же все национальности в последние годы так ополчились на русских. Как в самой России, так и за границей. Требуют от нас каких-то денежных контрибуций, земель. Да потому, что русские не защищены своим же государством ни внутри него, ни за его пределами.

Например,  некоторые русские солдаты, которые попали в плен к боевикам в годы наведения конституционного порядка на Кавказе, так до настоящего времени,  по  сведениям правозащитников,  остаются в плену. И когда на Манежной площади в центре Москвы у стен Кремля  молодежь вышла с лозунгами «Русские, вперед!» - чиновники испугались.  До этого они считали, что с русскими нет никакой проблемы, что русского вопроса не существует. Но, как оказалось, он есть!

Сложилась парадоксальная ситуация: малые народы могут говорить о своих интересах, а русским не положено. Как это произошло? Как такое вообще возможно? Тут нужно углубиться в историю. К сожалению, до недавнего времени русская философия, русская историография, значительная часть национальной литературы, русская религиозная традиция и даже элементарные знания традиционного русского быта были практически  недоступны для большинства населения.

В результате возникает странное чувство потери исторического объекта: «русскость» с «русской идеей» вроде бы есть, а русских как бы и нет. И сколько бы ни пытались мы внушить русскому человеку, кто он есть, мы чаще получаем только эффект эха  - разговор с самими собой. Русская бездна остается темной и непроглядной, и протянуть к ней напрямик провода «русского смысла» не получается. Внушить ей, какой именно она должна быть, оказывается почти безнадежным занятием. Что-то не срабатывает именно в механизмах взаимного восприятия. Русский человек сегодня никого не слушает, кроме себя самого. Но это происходит не потому, что он «опустился», а потому, что и у говорящего, и у слушающего равно не работают системы нужного декодирования.

То, что относится к другому русскому человеку, не может не иметь места в тебе самом. Поэтому вечный вопрос «Кто мы?» нужно переадресовать,  прежде всего,  к самому себе: «Кто я?». Как правило, изъяны встречаются на попытке дать ответ именно на этот вопрос. Можно сказать, что ответы на вопросы «Кто ты, русский?» и «Что значит быть русским?» нельзя искать путем отвлеченного наблюдения, без погружения в эту самую «темную русскую бездну», без принятия ее в себя и решительного отказа от попыток подходить к ней как к внешнему объекту. Для этого стоит более подробно разобрать, в чем же заключается сама суть этого «внутреннего мира», мира идентичностей.

 

Казбек СУЛТАНОВ (заведующий  отделом  ИМЛИ РАН):
«Наша страна становится полем конкурирующих идентичностей»
В связи с докладом Эмиля Абрамовича и последующим представлением сообщения о положении в армии я вспомнил прозвучавшие на недавнем  Международном конгрессе «Двадцать лет спустя (1991-2011): реорганизация пространства и идентичности» результаты опроса, проведенного  Институтом  социологии  РАН.

Вопрос «С кем в наибольшей степени  вы ощущаете  свою связь?» сопровождался возможными ответами: «с земляками», «с людьми одной веры», «с россиянами».  72%   опрошенных   подтвердили  свою связь с россиянами.  Но на  другой вопрос (близкий по сути первому) -   «Считаете ли вы Россию общим домом для всех народов России?» - положительный ответ  дали  менее 50%.

Оказалось, что ощущение связи с российскими согражданами вовсе не равнозначно отношению к России как к общему дому для всех наших  народов. Я-то по наивности думал, что эти два состоянии душевно близки... Но в современной России они перестают быть синонимичными: 20% россиян фактически отказано в полноценном переживании своего гражданства.

Вот это катастрофическое сужение коммуникативного пространства, отмеченное  Эмилем Абрамовичем ускоренное  отчуждение  происходят на фоне  сформулированной  президентом  «нашей задачи» - «создать полноценную российскую нацию при сохранении идентичности всех народов».

Логика взрывного обострения оппозиций  «свой -  чужой»,   «наши -  не наши»,   «мы -  они», развернутая не сегодня и не в декабре прошлого года  (Манежка),   содержит в себе не только вызов единству многонациональной  страны, но и какую-то неотвратимость истощения надэтнического видения проблем страны, предписанного конституционными положениями.

В свое время  Андрей  Белый  сравнил взбудораженную  революцией  Россию  с  трамваем, в котором люди  дерутся из-за билета и места, в то время  как  рельсы обрываются в пропасть.

В свободном государстве даже примитивный национализм может продемонстрировать свои претензии,  но  власть  обязана  внятно и публично  обозначить предел этой демонстрации и четко отвергнуть националистические  фразеологию и действия,  посягающие, если говорить о нашей стране, на  основополагающую  конституционную преамбулу «Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общейсудьбой...».

Эти соединенность  или  солидарность не даны раз и навсегда, они требуют   постоянства  разнонациональных  усилий,  воспроизводства чувства общей судьбы или повседневного плебисцита, как  сказал Э. Ренан в знаменитой лекции о нации   (март 1882 г.).

У нас же и упомянутая преамбула, и  первая статья Конституции, где сказано  о России как о демократическом, федеративном, правовом государстве, все больше воспринимаются по аналогии  со стеклянным  домом,  в   который не желательно бросать камни. Одни пролетают мимо, другие попадают; но одно неизменно:  национализм - камень, всегда попадающий в цель,  если таковой  считать  целостность  полиэтнической  страны.

Нужна политика, которая не потакает национализму как ситуативно-целесообразному  инструменту (отсылаю к  более чем странному признанию  Ю. Латыниной: «Я согласна на национализм как на инструмент»),а принципиально  обуздывает его.  Национализм  нутром чувствует  властную поддержку, которая может не декларироваться, но подспудно  присутствовать как побудительный импульс опровержения идеи гражданской  солидарности.

Как тут не вспомнить пророческое слово Владимира Соловьева:  «...важно вовсе не то, кто и в какой мере грешил или грешит национальным эгоизмом, а то, чтобы этот грех не возводился в праведность».

Немецкий канцлер назвала позором Германии действия местных националистов, а у нас предпочитают говорить о плохом и хорошем национализме, о нормальном и ненормальном (та же Ю. Латынина),  что  воспринимается не иначе, как его оправдание. Причем эта оправдательная интонация не осталась достоянием газетных  страниц, отправившись в большое плавание: в статье о российской   идентичности, опубликованной в «Вопросах  философии», я прочитал и об оккупированном сознании, и о необходимости вернуться к прежним историческим границам и перестать размазывать свое «я» в культурном разнообразии, но о полиэтнической и поликонфессиональной природе нашего государства ни слова.  Мультикультурализм  однажды упомянут,  и то негативно...

На наших глазах перестает работать иммунный механизм самосохранения  -   взаимного сцепления, о котором еще в двадцатые годы ХХ века говорил видный евразиец и правовед Н. Алексеев: «Великое тело России должно быть построено из частей, обнаруживающих сознательный интерес к естественному взаимному сцеплению и ощущающих, что без такого сцепления смерть грозит и целому, и каждому отдельному члену».

Мы перестали справляться с реальными культурными различиями: из  стимула межкультурного собеседования и взаимного интереса они  превращаются  в  фактор раздражения и камень преткновения. Страна становится полем конкурирующих идентичностей: интегрирующие ценности, обеспечивающие взаимопонимание, оттеснены на периферию общественной  жизни. Уместно напомнить о проверенной  временем истине:   безопасность, не соотнесенная с идеей и принципами гражданского  общества, сама становится источником угроз. При отсутствии политической воли, продуцирующей надэтнический консенсус, каждый гражданин может  стать объектом  насилия по этническому признаку.

Различия стали вызовом, на который охотно дает свой ответ только обывательская ксенофобия: «Понаехали тут». Нет ответа ни в советском смысле, когда вопросы снимались концептом «единства многообразия», но не отменялись.  Ни в европейском смысле, о котором сказано в недавнем докладе «Жить вместе в Европе XXI века в условиях свободы и многообразия»,  представленном  Совету Европы. Авторы проекта предпочитают видеть обновленную Европу «более уверенной в себе, принимающей и приветствующей многообразие идентичностей, а не избегающей его».

Эта нетерпимость к различиям логично порождает тоску по унификации:  лозунг «Мультикультурализм не пройдет» не менее популярен,  чем «Хватит кормить Кавказ». Нет более эффективного способа развалить страну, чем политизировать эту тоску, поощряя политику этноотчужденности в ущерб  принципу  гражданской  самоорганизации.

Политически востребован этнизм, гуляющий сам по себе, или узко, то есть только этнически, понятая идентичность в широком диапазоне - от отлаженного  трансфера социального протеста в сферу этнокультурных  различий  до  этнократической модели управления (Северный Кавказ),   ставшей  неотъемлемой  частью  российского кризиса. Система,  основанная на принципе  этнодоверия  как двигателе  отрицательной  кадровой селекции и к тому же эффективном способе блокировки импульсов гражданского самосознания по мере их поступления.

Регион изъят из системного общероссийского кризиса, локализован как мятежный остров на фоне благополучной России и как перманентно бунтующая специфика, хотя все понимают, что ключ к решению накопленных  больных проблем  лежит  в  Москве и никакого отношения не имеет к непреодолимому, якобы,  «местному колориту»...

Политэксплуатация этнографических смыслов, столь популярная в деятельности СКФО,  только  усиливает  эффект  сосуществования в одной стране несопоставимых миров: неудержимо модернизирующегося Сколкова  и принципиально не модернизируемого российского региона.

Другой, не менее важный,  аспект затронутого вопроса. Я понимаю  ярко  выступившего Иосифа Дзялошинского, когда  он  говорит о закончившемся  времени  идентичности. В том смысле, как мне кажется, что конструирование идентичности не сводится к этнокультурным  константам и не может быть только проекцией автаркической самобытности или  продлением устойчивой инерционности культурных архетипов.

Я  тоже  думаю, что идентичность формируется не только в координатах ментальной  и этнической  детерминированности, но и в точках пересечения   различных культурных традиций.  Речь идет об интегральной идентичности, формирующейся в неизолированном культурном пространстве и  вбирающей в себя иноэтнические компоненты: ведь говорим же мы и о российской идентичности, и о европейской идентичности. Современная трактовка идентичности настаивает на ее динамичности, процессуальности,  культурной взаимопроницаемости, когда самоутверждение в «своем» входит в сплав с открытостью навстречу «чужому». Концептуально она связана и с ситуацией культурного пограничья, в которой ментально-культурная самоидентификация небезразлична к присутствию и неоднозначности «другого».

В заключение  скажу  о  своем ощущении какого-то фундаментального  противоречия между конституционным статусом страны  и  политической прагматикой, пытающейся соединить несочетаемое:  провозглашенный  курс на «демократическое, федеративное, правовое государство» и  использование  «инструментов», исключающих  подобный  выбор.

 

 

Эмиль ПАИН:
«Идея интеркультурализма не отрицает роста культурного разнообразия»
Будем завершать. Краткие реплики для уточнения, чем мы здесь занимались. Это не научная конференция; пришли люди разных специальностей, с разным опытом и т.д. Вероятность того, что мы бы дошли до какого-то общего знаменателя и до чего-то договорились, была равна нулю, и она не предполагалась. Предполагалось осветить начало некого проекта в очень узких рамках.

Название «Национальный вопрос и культурная идентичность». Речь шла о том, что мы ищем пока что в весьма ограниченной сфере взаимосвязь между возможностью интеграции и некими типами идентичности. Проблема того, что нас захлестывают аскриптивные идентичности и примордиальные ценности, как будто бы и осознается в либеральном сообществе. С другой стороны, сказавши «а», мы не говорим «б».

А возможно ли изменить эти виды идентичности? Разумеется, этим не исчерпывается проблема. Есть проблема правовая, есть проблема экономическая, есть проблема социальная, проблема, скажем, преодоления этих гигантских социальных различий, и еще множество других проблем. Даже просто характеристика этой темы (как бы ее ни назвать - «Национальный вопрос» или «Возможность построения гражданской нации»), она столь масштабна, что о ней трудно было бы говорить в форме короткого выступления. Еще раз подчеркиваю, мы говорили о сравнительно узком аспекте этой проблемы: о взаимосвязи типа идентичностей и возможностей некой интеграции. Не более того.

Второе. Я в спешке даже забыл описать, а какой же проект я предлагаю, поэтому стало не очень понятно. Называется он «Интеркультурализм». Проект этот не я придумал, он довольно распространен сегодня в экспертных кругах и в европейском, во всяком случае, лексиконе экспертов. И суть его сводится к тому, что эта идея не отрицает роста культурного разнообразия. Она исходит из этого как данности, но ориентирована не столько на поощрение своеобразия, чему была посвящена политика (еще раз подчеркиваю: политика, политика и политика)... Не на факт феноменологии признания явления, а на выяснение, на что тратились деньги налогоплательщика? Они в значительной мере тратились на поощрение вот этого своеобразия или на поощрение интеграционных форм.

Трудно было ожидать и, честно говоря, невозможно ожидать того, что сторонники, скажем, эволюционистской идеи резко перебросятся и признают противоположную им конструктивистскую парадигму. Подчеркиваю: противоположную. В этом смысле уважаемый мною Леонид Сергеевич Васильев не должен был на старости лет вдруг взять и сказать: «Нет, я с сегодняшнего дня не буду заниматься некой эволюционной предопределенностью. Есть исторический процесс, он нас взял за шиворот и ведет, и вдруг я услышал Паина, и, Господи, разверзлись хляби небесные, и я говорю: нет, это было невозможно». Иосиф Дзялошинский, сторонник того же эволюционного проекта, тоже не должен был...

Тут, правда, есть одна особенность по поводу «не мешайте историческому развитию». Можно жить в Золотом веке - в прошлом, а можно жить в Золотом веке - в будущем. И оба этих золотых века - утопия, мыслительная конструкция, которая сильно уводит нас от проблем настоящего. И дело не только в том, что из 140 миллионов не все имеют возможность быть гражданами Отечества. Дело далеко не только в этом. Дело в том, что, так или иначе, эта проблема по-настоящему тебя схватит за горло, где бы ты ни был. Можно оставить жизнь в этой стране, пусть она здесь живет, как хочет. И пущай Рогозин или там Жириновский собирают больше людей под свои знамена. А мы будем жить в это время в мыслительном Золотом веке. Но даже удрав в какое-то другое пространство, мы наткнемся на выбросы той самой проблемы, о которой мы говорим.

Возможно, когда-то можно будет жить единым человечным общежитием. А пока живущие единым человеческим общежитием цыгане приезжают в Италию и во Францию и хотят воспроизвести там отнюдь не новый образ жизни. Они приезжают с ориентацией на то, что их женщины имеют профориентацию гадалок, а такое количество гадалок ни в Италии, ни во Франции не нужно. И, опять же, можно уйти, забыться, переключиться в сознании, можно курнуть при этом еще чего-нибудь или принять в жидком виде. Это ради Бога, не возбраняется. Но, так или иначе, огромное количество проблем, с которыми мы сталкиваемся, нас преследуют.

А проект наш в этом смысле прикладной. Мы работаем в рамках НИУ Высшая школа экономики, для которой эти прикладные вопросы на стыке с экономикой, с организацией, с менеджментом, не последние. Они нас интересуют, и мы будем заниматься этим, переходя от теоретических разговоров (очень важных, очень нужных). Но я не могу больше допустить, чтобы «твое» шло против «моего». Это в фильмах хорошо, а в жизни требуется какая-то определенность. И мы попытаемся получить какую-то определенность в плане исследования и возможность трансформации идентичности пока на локальных уровнях, а отнюдь не на уровне всей страны.

Сегодня это практически неподъемная для эмпирического исследователя работа. Никто не отказывается от анализа теоретических моделей. Все это мы, безусловно, будем делать. Но вот это был пробный шар, объявление, если хотите, о начале проекта, который только-только начался в этом году. И этот пробный шар, может быть, был комом, как первый блин. Но мы эту заявку публично сделали и считаем свою миссию выполненной на данном этапе.

 

Игорь РАЗУМОВ (исполнительный директор Фонда «Либеральная миссия»):
Спасибо, Эмиль Абрамович. Я могу подтвердить, что Фонд «Либеральная миссия» заинтересован в этом проекте, и думаю, что в следующем году мы продолжим работу. А в конце следующего года, наверное, мы устроим Круглый стол, где подведем какие-то итоги сделанного. Спасибо за внимание.

http://liberal.ru/articles/5551