(не антивирусная статья)

Бессистемность как метод

Так что же пошло не так?

Самое время написать что-то в духе Константина Симонова: сегодня и давно.

В сегодняшнем глобализированном мире вояжи совершают не только богачи, многие простые смертные циркулируют по земному шару следуя принципу «рыба ищет где глубже, а человек где лучше». Немало и тех, кто кочует, в прямом смысле этого слова. И по суше, и по воде. Например, бедуины, живущие в пустынях Передней Азии и Северной Африки. Берберы-туареги, кочевники пустыни Сахара. Кашкайцы и бахтияры в Иранском плато. Шахсевены Иранского Ардебиля. Монгольские араты. Скотоводы-гаучо в латиноамериканских пампасах. Кочевые народы-охотники Арктики и Субарктики. Кочует также часть белуджей – племя балучи. Цыгане, кочующие таборами. Есть и «морские цыгане» - австронезийская этническая группа баджао, представляющая собой кочевой народ мореплавателей.

Все эти народы и народности, в отличие от стран с классическим происхождением, то бишь оседлых земледельцев, крайне самодостаточны – они находят все, что необходимо для жизни исключительно в своей ойкумене. Никаких государственных благ, рабочих мест, званий и регалий, наград, премиальной суеты и прочее им не нужны, потому что они сами себе благо. Природные ресурсы используют мудро, бережно, понимая, что нельзя использовать варварски все ресурсы, которыми так щедро благословлена их среда обитания – биосистему нельзя истощать быстрее, чем она может восполнить свой «экологический капитал». Им не надо бороздить планету Земля, в бешеном поиске лучшей доли, завоевывать себе место под солнцем. Те же баджао живут на море без питьевой воды и электричества, пристают к берегу только для того, чтобы похоронить трупы ушедших в мир иной. Племя урус – обитатели острова Тикитаки, что в Латинской Америке, также живут на воде, в хижинах на сваях, но вот уже тысячи лет они сосуществуют в гармонии и согласии с ритмами моря, не истощая его. Их отличает чистота крови, им чужда психология опустошающего торгашества, этим детям природы присущи многие замечательные, редкие черты в наше цинично-равнодушное, суетное время. А знаете почему? Потому что эти люди берут у природы только то, что необходимо – животных убивают только при потребности в пище, собирают дары леса и саванны также в нужном количестве. Минимум времени на добывание пропитания, максимум времени на другие дела. Американский певец и революционер Дин Рид, который некоторое время жил среди аборигенов Амазонии, говорил: «Именно там, у индейцев, я вдруг понял одну интересную вещь: что нашу жизнь здесь, в цивилизованном мире, можно назвать дикой, а жизнь там, в джунглях, наоборот, цивилизованной. Ведь тамошние индейцы живут в ладу не только с природой, но и с самими собой. Они истребляют себе подобных только в случае крайней необходимости, а не потому, что им диктуют это их политические амбиции».

А куда можно потратить оставшееся время в условиях ограниченной среды обитания? Конечно, на семью, дом. В Австралии есть аборигены, которые наука относит к племенам, оставшимся на стадии развития первобытного общинного строя, занимающихся собирательством, рыболовством и охотой. И эти «отсталые» в нашем понимании племена в день на собирательство затрачивают два-три часа, остальное время проводят в кругу семьи, воспитывают детей, занимаются домашним хозяйством, ведут неспешные беседы с родственниками, соседями, размножаются, и т.д. и т.п. Такой же образ жизни ведут в естественной среде своего обитания и бедуины – вот уже не менее четырех-пяти тысяч лет, в своих неизменных шатрах с тентом из козлиной шкуры.

Шахсевены в своих деревянных тахтечапу. Араты в кибитках-ургах. Гаучо вот уже пять веков в своих ранчо не спеша потягивают мате и женевер. Как сказано в Большой книге: «Моим рабам нет ни страха, ни печали»…

Любопытно, современный мир путем долгих умственных и практических упражнений постиг-таки ценность этой, казалось бы, простой истины. Наглядный пример – движение в Европе за восьмичасовой рабочий день. Его введение в ленинской программе-минимум занимало особое место. Говорят, в последние годы жизни Сталин разработал проект, где под контролем государственной машины должны были функционировать бизнес-структуры – своеобразная «государство-корпорация», которая позже была успешно реализована в Китае и Сингапуре. Самое примечательное здесь то, что Сталин – этот «чудовищный демон с жестоким сердцем», – хотел сократить рабочее время до 4-5 часов, чтобы люди освободившееся время уделили духовному и физическому развитию, набирались знаний, больше времени проводили в кругу семьи. Было подсчитано, что производительность труда за эти 4-5 часов многократно превышает показатель производительности в условиях восьмичасового рабочего дня. Добавим к этому показатели по качеству. Эксперименты, проведенные позже учеными, выдали неожиданный результат: человек при работе 8 часов в день допускает 10 ошибок, а когда рабочее время увеличили еще на 2 часа, то число ошибок увеличилось до 16. Ввиду этого некоторые крупные компании мира стали вводить тайминг: четыре рабочих дней по шесть часов в день, пятый день – дистанционная работа. Практика показала эффективность такого подхода. Соответствие биоритмов человеческого организма законам природы, естественным ритмам окружающей среды не только повышает его трудовую деятельность, но и облагораживает душевно – было замечено, что люди, которые стали уделять больше внимания домашнему очагу и дольше бывают дома, становятся добрее. В их сердцах исчезают страх и печаль.

У каждого поколения своя судьба, а судьба сынов Казахии такова, что наши амбиции раньше не были больше, чем наши возможности. Степь, вследствие своего географического положения, в прошлом никогда не была островом или каким-то мелким хоббитом, пусть в не сильно интегрированном как сейчас, но все же достаточно цивилизованном мире, и это обстоятельство сделало взаимодействие детей природы с цивилизацией проблемной в плане подрыва их здоровья. Добавим к этому то, что в казахском обществе строгая гигиена в современном понимании не всегда соблюдалась, поэтому для казахов инфекционные заболевания всегда были основной угрозой. Тем не менее, они стойко переносили все эти напасти. Невзгоды не размывали традиционные основы, не разбрасывали их по белому свету и не сеяли в умах и сердцах панику, страх и печаль. В казахском языке отсутствовали слова, точно характеризующие состояние человека в социальной изоляции – одиночество и самоизоляция. Оқшаулау, оқшаулану, применяемые в значении «изоляция», «изолирование», – кроме «уединение», – возникли много позже. А все потому что наши предки не знали, что вообще значит отлучение от родины, от дома, от родного очага, от родственников, ибо считали, что это тот островок силы, которым ежедневно пропитывается человек, получает заряд бодрости и биоэнергию. Потому что человек, сколько бы он ни жил своей частной жизнью, всегда вращался в своей естественной среде – в кругу семьи, родственников, друзей, современников и не было никакой надобности для отлучения. Типичный казах раньше боялся, и истинктивно, и вполне сознательно: в одиночку он не имеет общественного веса и престижа, в группе он приобретает уверенность в себе и чувство надежности и безопасности. Только так, не уезжая далеко, можно было найти все, что надо, рядом с собой, и выжить.

Алихан Букейханов, первый казахский ученый-экономист, досконально изучавший жизнеобеспечение и быт своего народа, в свое время указал на полную самодостаточность казахского полукочевого общества: в казахском ауле, населенном родственными семействами, где обычно насчитывалось 10-15 юрт, все необходимое для жизни, – начиная с сақар – мыловарения, заканчивая предметами ремесленного изготовления, – обеспечивались самостоятельно, в пределах организованного натурального хозяйства. Несмотря на характерную для патриархального общества сверху донизу пронизанную систему групповых связей, базирующейся в первую очередь по кровно-родственному признаку, казахская семья являлась «ячейкой общества» в полном смысле этого слова. Разумеется, в условиях степи трудно было выжить без ближайших и дальних родственников, и так было заведено, что весь аул, находящийся всего в нескольких часах езды, занимался делами сообща, коллективным асаром или үме, но вместе с тем эти связи имели формальные отношения, уступая место ядерной (базовой) семье. Семья была для казаха главным, основным прибежищем, самостоятельной, своеобразной изоляцией. Если для других народов коллективизм представлял собой времяпровождение вне дома – в трудовом коллективе, среди друзей, а теперь уже в группах в соцсетях, –  то для казаха понятие коллективизма начиналось с бесік – традиционной деревянной колыбели-качалки. Члены семьи в духовном плане оказывали друг на друга глубокое воздействие, скрепляясь крепкими духовными связями. Казахский дом был организован таким образом, чтобы можно было держать членов семьи вместе, как бы внутри одной раковины, без зонирования отдельного пространства (комнат) – так прочно и глубоко они были связаны, что подпитывали друг друга энергией, придавая особый душевный запал.

У многих кочующих народов, – тех же бедуинов и аратов, –  домохозяйство носит гораздо менее самообеспечивающий характер, чем у казахского кочевого общества прошлого времени. У тех обществ с чисто натуральным хозяйством было слабо развито ремесло, тогда как казахский аул вполне мог обеспечивать себя предметами домашнего обихода и хозяйственного инвентаря, а также почти всеми видами продуктового питания, включая злаковые. В этом особенность полукочевого уклада жизни. Человечество освоило земледелие в последние 15 тысяч лет, скотоводство развилось намного раньше него, к тому же наличие в казахской степи относительно богатых пастбищ, угодий, пригодных для разведения скота, в совокупности с подходящим для животноводства климатом, предопределили здесь скотоводство как основной род занятий, базовое средство существования, причем очень рационального. В условиях сплошной аридной зоны казахская степь предполагала только ведение рискованного земледелия, тем не менее казахские шаруа в относительно плодородных участках могли успешно заниматься земледелием, получая при этом достаточный для своего хозяйства урожай. К тому же это служило неплохим подспорьем для животноводства, как прочная кормовая база. Богарное пашенное земледелие особого труда не требовало. Скот в летнее время пасся в привольных местах, в летовках, а с наступлением осени сгруппировывался в отары и табуны, на зиму запасались некоторым количеством корма, на случай бескормицы. В условиях отгонного пастбища в зимние месяцы у скотоводов-степняков случался период вынужденного простоя или отдыха, чем-то отдаленно напоминающее карантинное время цивилизованного мира. Но тут слоган времен карантина «Все, наступил коммунизм – никто не работает и все едят» не совсем актуален. Это был баланс производства и потребления. Равновесие. Причем во всем и вся.

Таким образом, самодостаточное натуральное хозяйство и низкий уровень общественного разделения труда обусловили почти полное отсутствие внутренней торговли в казахской степи, что сберегало здоровый организм степняка от пагубного для него спекулятивно-торгашеского духа. Существовала торговля внешняя-меновая, натуральный обмен, но она никак не затрагивала основы натурального хозяйства степняка. Татары-торговцы на двухколесных колясках доставляли прямиком в аул мелкую бакалею, это вроде олдскульной разновидности современной доставки на дом или онлайн-продаж. Пару раз в год в степь заезжали сарты-торговцы из Средней Азии, весной и осенью устраивали ярмарки, вроде сегодняшних торгово-развлекательных центров с полноценными культурно-развлекательными программами, только под открытым небом, модульными, переносными торговыми лавками и своеобразными трактирами-чайхана. Степняки в основном обменивали продукты животноводства на мануфактуру, соль, чай, некоторые предметы быта и домашнюю утварь, а также на тогдашние средства гигиены – керосин и скипидар, своеобразный антибак для уничтожения вшей и блох. Охотники за острыми ощущениями запасались слабонаркотическими веществами вроде кушала, арала, жумжума, любители чаепитий калампыром – зернышками гвоздики, привезенными из самого Куала-Лумпур (отсюда название қалампыр). Там же в ходе оживленных разговоров, степняк с хитрецой в глазах «прогугливал» кореша-торговца – чуть ли не единственного транслятора-окна в иной мир, мастерски допытываясь о далеких и неведомых странах: Шын (Китай), Машын (Тибет), Хиндостан (Индия), Сарандил (Шри Ланка), Франкистан (Аурупа, то бишь Европа). У степняка забот дома всегда хватало: без хозяйства было сиротливо, и он успевал и хозяйством управлять, и на зиму запасаться, и детей наставлять. Особенно обожал он закреплять долгими вечерами полученную информацию громким чтением при свете керосиновой лампы, в самой большой юрте аула. Хэштег не #сидимдома, а #лежимдома. Когда наскучивало слушать бесконечные романические дастаны, казах переходил на любимые последние новости – узункулак – аналог современной конференц-связи или соцсетей, не требующих необходимого физического присутствия. Интернет – качественный, широкополосный, главное, надежный, не чета теперешнему «зомби-ящику» – то, что сообщал узынкулак, обязательно сбывалось, отсюда народная мудрость Халық айтса, қалт айтпайды. Неспроста по сие пору казахи, чтобы убедиться в достоверности какой-нибудь информации, спрашивают: Ауылдың қатындары не деп жатыр екен? – «А что об этом вангуют наши аульные женщины, что они рассказывают, заходя друг к другу «на огонек?».

То была эпоха слов. В этой наивной фантазии поэзия нередко смешивалась с невежеством, искренние чувства с суеверием, при этом обнаруживая игривую нежность, ясную ритмичность и мелодичность прекрасного образа казахскости. Ах, сколько таких, замечательных, благородных, бесхитростных, яростно пустопорожних, обожаемых казахскими аулами разговоров велось тогда повсюду, когда тянулись длинные вечера унылой мокрой осени или заснеженной, безмолвно-суровой зимы! В суете сует за световой день сегодня хочется успеть завершить несколько дел до захода солнца, и кажется тебе, что день незаметно пролетел – времени катастрофически не хватает. А когда находишься дома, как в былые времена, будто время растягивается и вместе с ним приходит осознание ненужности спешки, обстоятельном и качественном ведении дел, вкупе с ощущением спокойствия и умиротворения. Нервы в порядке, организм отдыхает. И семья не в тягость, вопреки современному, навязанному нам пресловутого «нового герметизма». Как вы думаете, откуда новый карантинный тренд: мужчины в эти дни стали подстригаться налысо, отращивать усы и щетину, отпускать бороду? Формальная причина: невозможность навестить парикмахера или по-современному барбера, но на самом деле это отголосок другого, минувшего и какого-то степенного, обстоятельного века. Когда дом, пусть скромен и без затей новомодных, без праздных пиров, но чист и опрятен, а случись гости – всегда найдется чем потчевать. Неспешные расспросы о делах, быте, состоянии здоровья, обсуждение последних новостей, долгие исторические экскурсы в славное прошлое, пронизанное духом обязательно героических, непременно благородных предков, искусство красноречия – шешендік сөз, и, как следствие, рассуждения о бренности этого мира – өткінші өмір, әлейім жалған, умение говорить то, что от тебя хотят услышать, – сделали разговор наиболее распространенной формой развлечения. Так как слова вскармливают друг друга, степь знала только правление слов. Язык не только укреплял и приобщал народ к одной культуре, он также цементировал его к своей среде обитания, крепко-накрепко привязывал к дому, не давая в нем заскучать. То, что мы называем «дом» – это просто здание. Прошлый опыт нашего народа говорит нам: дом там, где семья. И это был его идеал, на фоне тяжелейшего грубого быта. Утверждают, что исключительное гостеприимство, присущее кочевым народам, в том числе казахам, считается долгом и частью общественного статуса кочевника. Мол, прослыть скупым, не оказать чести гостю – для кочевника позор, через гостеприимство он заслуживал репутацию хорошего хозяина, благородной натуры. Или другое мнение, согласно которому основу великодушия и щедрости, бескорыстного и бесконечного гостеприимства степняка составлял сам характер жизни, постоянное скитание по степи, когда частое принятие гостей отвечало общим интересам, стал правилом по закону самосохранения в жестких условиях степи – на месте гостя всегда может оказаться он сам. Объективно, конечно, это так. Но вот странный факт: бедуин, который тоже славится невиданным гостеприимством, только на четвертый день побывки в его шатре спрашивает дорогого гостя, присланного ему Аллахом, кем вообще он будет, откуда он едет и т.д.

Казах справлялся, – причем осторожно, тактично, обходными словами, – у своего құдайы қонақ – Богом присланного гостя, только на следующий день его приезда, за специально накрытым для него дастарканом – сыбаға, подавая ему голову специально закланного овец или двухколки. Делает это он по унаследованному от предков инстинкту – в тайниках души желает, чтобы гость оставался дольше, как-то украсил его домашние будни, внес изменения, чтобы отводя душу, тем самым объективно помог самому хозяину дома как можно дольше быть у родного очага. В этом смысле дом казаху заменял трактир, кабак, таверну – все вместе взятое. Он находил у себя дома все, что душа желает. Кочевник не понимал, как это так – имея все в своем малом пространстве, – отлучиться от него далеко. Сознание не допускало одессиаду, столь бессмысленное блуждание по свету целых двадцать лет. Для него это казалось абсурдной затеей. Поэтому в казахском языке отсутствует слово, адекватно передающее значение понятия «эмигрант». У узбеков есть слово «мужожирлик», у кыргызов «бозғын», в значении «эмиграция», «эмигрант», в казахском же за неимением оного, на заре независимости пришлось «засватать» узбекский «мугаджыр», который толком так и не прижился.

В дореволюционной казахской истории имеюся всего два-три факта посещения казахами зарубежных стран: первый из них относится к Чокану Валиханову, который по неподтвержденным сведениям на короткое время посетил Париж, по достоверным же фактам известно, что в 1894 году в Лондоне побывал просветитель Мамбетали Сердалин, и последнее, это пешее кругосветное путешествие Алиби Жангельдина в 1912 году. И все. Прорывы через самоограничения казахского общества тех времен на этом заканчиваются, хотя бояться было нечего – казахи не курильцы, не принимающие обратно уехавших за кордон соотечественников. Примечательно, нечто подобное произошло еще раньше и в Китае. После того как ханзу в раннем средневековье изобрели компас, китайские мореплаватели стали совершать дальние торговые плавания на огромных кораблях, только одна из которых могла разместить на своем борту двести голландских каравелл, и достигли берегов неведомых для иного мира новых земель, в том числе континента, названного затем Америкой, но эти вояжи внезапно прекратились. Старейшины страны, увидев, что долгие отлучки, сопряженные «вкушанием» плодов других цивилизаций, стали разрушать основу основ ханзу – их святой дом, оказывать на него и через него на традиционные устои и представления размывающее воздействие, строго-настрого запретили совершать дальние поездки. Гиганты-корабли были разобраны. Сегодня во дворе ханзу покоятся черепа нескольких поколений их предков, которых ни в коем случае нельзя оставлять.

У ханзу и казахов, этих двух народов, грифонов, стерегущих «золото», - немало общего, но существенная их разница в их теориях – «теории деяния» первого и «теории недеяния» второго. Китайцы полушутя-полусерьезно говорят, что Бог обошелся с ними несправедливо, наделив их «океан людей» такой территорией, какая у них есть, и, наоборот, иные народы несоразмеримой к их количеству землей. Дипломат-синолог Касым-Жомарт Токаев в одной из своих книг описывает, как он, молодой сотрудник посольства Казахстана в КНР, однажды в обеденное время приезжает по делам в один из офисов в Пекине, где с удивлением обнаруживает спящих на откидных креслах китайцев. Послеобеденная, обязательная для ханзу сиеста - ибо с пяти-шести часов утра до семи вечера они на ногах. Русские же путешественники, побывавшие в казахской степи в XIX веке, тоже удивлялись, увидев в юртах людей, поголовно спящих до восхода солнца аж в рост аркана, что, впрочем унаследовано многими современными их отпрысками в виде проблемы ранней побудки.

Айжан Жузбай, известный казахстанский дизайнер, создатель бренда «ZHUZBAY», рассказывает о своей учебе в Пекинском Институте моды и технологий: «Китайская школа научила меня трудолюбию. Признаюсь, я ленивая, частенько могла спать до обеда в выходные, тогда как мои китайские сокурсники, несмотря на холод, уже с утра сидели в классе с кофе, таскали манекены с общежития в кампус и обратно. Они не привыкли жаловаться и ныть, потому что выросли в жесткой конкурентной среде. И вот эта китайская школа жизни, когда много людей и тебе надо доказать, что ты лучше всех, многому меня научила. Одно дело быть лучше среди десятка, другое – среди сотен тысяч. Здесь нужно постоянно расти». Конечно, ларек открывается просто: китайцу в непростых условиях выживания, в условиях сжатой экономики приходилось вкалывать от зари до зари, вставать чуть свет, а вот для казаха с его экономикой, основанной на круглогодичной тебеновке и неполивном, богарном земледелии, труд не был тяжкой повинностью. Когда Абай нещадно изобличал леность своих соплеменников как порок, скорее он сделал это с мировоззренческой высоты европейца или вестернизированного казаха. Это для европейца сие непонятное недеяние казалось пустым времяпровождением, попусту убитым временем, а для самого казаха оно означало жить полной жизнью – надо жить, а не существовать, иначе зачем собственно мы приходим в этот мир?! Не посланы мы, наверное, сюда для того, чтобы провести жизнь с иллюзией существования под тяжестью мыслей о пропитании?! – рассуждал здравый смысл степняка.

Есть такой анекдотический сказ. А может и быль.

Лежит казах у своей юрты. Рядом проходит узбек на ишаке.

- Что разлегся, казах-ака?

- Да вот лежу… Отдыхаю…

- Пошел бы в поле, чем попусту лежать.

- А зачем?

- Как зачем? Работать.

- А зачем работать?

- Ну, повозишься на своей земле, соберешь урожай.

- Ну, собрал, дальше что?

- Запасешься на зиму впрок, излишки продашь на базаре.

- А что потом?

- Потом придешь домой.

- Ну, пришел домой. Дальше что?

- Полежишь, отдохнешь.

- А я что делаю?!

Уникальное понимание устойчивой жизни, ей-Богу, уникальное! Тот факт, что казахам очень часто не доставало инициативности и предприимчивости, не подпортило их природную жизнерадостность, доброжелательность и добродушие, а обусловленные их экологизмом недальновидность, беззаботность и беспечность по отношению к будущему не порождало трудностей в их жизни. Покуда не столкнулись они с так называемой цивилизацией, и за какой-то неполный век ею не было уничтожено сие самобытное явление в мировосприятии народа – экологизм. Вместе с этим поменялось в корне значение семьи, казалось бы, одна из наиболее консервативных в мире социальных институтов. И жизнь пошла наперекосяк, скосилась. Та самая жизнь в полном согласии и гармонии с окружающей средой. Не быть дома, не оставаться дома, а жить дома.

Часть I: COVID-19 и казахский экологизм

Максат Таж-Мурат

Abai.kz