Сравнительный анализ моделей и социальных условий управляемой модернизации

Цели и гипотезы

Революции в Тунисе и Египте в начале 2011 года, волнения в большинстве арабских государств, считающихся сердцем исламского мира, разрушают миф о его консерватизме и неподвижности. Стремление многих миллионов мусульман к переменам, к обновлению и в этом смысле - к модернизации является несомненным фактом. Другое дело, что начало перемен вовсе не означает, что модернизация состоится. Ее срывы порой оборачивались откатами к политической и социальной архаике, даже более мрачной, чем та, что существовала до начала процесса обновления. Этим закончилась, например, "белая революция" в Иране (1960-1970-е годы), как официально называли процесс модернизации в период правления там шаха Мохамеда Реза Пехлеви. Но были в исламских странах и успешные модернизации, как, например, та, которую проводил в Турции (1920-1930-е годы) ее первый президент Ататюрк (Мустафа Кемаль).

Сравнительный анализ моделей и социальных условий управляемой модернизации

Цели и гипотезы

Революции в Тунисе и Египте в начале 2011 года, волнения в большинстве арабских государств, считающихся сердцем исламского мира, разрушают миф о его консерватизме и неподвижности. Стремление многих миллионов мусульман к переменам, к обновлению и в этом смысле - к модернизации является несомненным фактом. Другое дело, что начало перемен вовсе не означает, что модернизация состоится. Ее срывы порой оборачивались откатами к политической и социальной архаике, даже более мрачной, чем та, что существовала до начала процесса обновления. Этим закончилась, например, "белая революция" в Иране (1960-1970-е годы), как официально называли процесс модернизации в период правления там шаха Мохамеда Реза Пехлеви. Но были в исламских странах и успешные модернизации, как, например, та, которую проводил в Турции (1920-1930-е годы) ее первый президент Ататюрк (Мустафа Кемаль).

Иранская модель практически безоговорочно признается специалистами как один из наиболее очевидных примеров провала тех задач, которые ставили инициаторы реформ. Эти преобразования были сметены в значительной мере мощнейшим антиреформаторским движением - Исламской революцией 1979 года. Ее точнее было бы назвать контрреволюцией, поскольку она не только ознаменовала провал модернизационных реформ в Иране, но и вызвала к жизни рост исламского фундаментализма и экстремизма в глобальном масштабе. Турецкая же модель реформ, напротив, признается одной из наиболее удачных в мире и самой удачной в исламских странах. Именно она позволила полуразрушенной к началу XX века стране, развитие которой сковывалось архаичными имперскими и теократическими институтами, войти в число двадцати крупнейших по экономическому и политическому потенциалу стран мира и стать светской республикой, ориентирующейся на международные нормы и стандарты жизни.

Я не ставлю перед собой задачу подробно охарактеризовать с исторической точки зрения обе модели модернизации, сама канва этих реформ сравнительно хорошо представлена в исторических исследованиях [1] , я хочу сосредоточить внимание на выявлении типологических особенностей двух типов модернизации. Такое сравнение дает богатый материал для выводов о роли социально-культурных условий в проведении модернизации. Оно позволяет опровергнуть целый ряд некорректных оценок роли "исламского фактора" и этнических особенностей народов в процессе модернизации. Едва ли не большинство исследователей иранских реформ связывает их неудачу с особым исламским менталитетом, который якобы и стал основной причиной отторжения населением модернизационных начинаний шахского правительства. Между тем Турция - тоже исламская страна, в управлении которой до реформ Ататюрка роль исламской теократии была выше, чем в Иране. К тому же турецкая модернизация более жестко задевала исламские институты, чем иранская.

Моя же гипотеза состоит в том, что различия в результативности этих двух типов реформ обусловлены не столько особенностями исламского менталитета или этнических культур персов и турок, сколько разным содержанием самих модернизаций, а также различиями их исторической обусловленности, их не одинаковыми историческими фундаментами.

Сравнение двух этих типов модернизации весьма поучительно для стран постсоветского пространства и для современной России, где, как в свое время в Иране и Турции, предпринимается очередная попытка "модернизации сверху", инициируемая или, во всяком случае, декларируемая властями.

Эксперты, опрошенные нами, например, в Баку и в азербайджанском сообществе в Москве, отметили, что считают турецкий опыт модернизации одним из наиболее приемлемых для Азербайджана. Вместе с тем и анализ неудачного иранского опыта представляет, на наш взгляд, не меньший интерес для разработки модели эволюционной модернизации, предостерегая от возможных ошибок в моделировании социально-экономических процессов.

Модернизации: технократическаяи социально ориентированная

Определение иранской модернизации как "технократической" может вызвать возражения, поскольку объявленный в 1963 году новый курс развития Ирана представлял собой комплекс из девятнадцати реформ, направленных не только на создание мощной промышленности, товарного сельского хозяйства и современной армии, но и на преодоление феодальных пережитков. Особое внимание уделялось формированию законодательной базы реформ, при этом за основу, как и в Турции, были взяты западные правовые нормы.

Иранская программа социальных преобразований была более масштабной, чем турецкая 1920-х годов. Она предусматривала земельную реформу, включавшую бесплатное наделение крестьян землей; национализацию лесов и пастбищ; приватизацию государственных предприятий с выкупом акций рабочими; введение всеобщего избирательного права; ликвидацию неграмотности. В перспективе планировалось введение бесплатного здравоохранения и образования, в том числе высшего; развитие доступного спорта, строительство библиотек, театров и картинных галерей. Все это должно было обеспечить народу Ирана достойное будущее. Программа иранских реформ получила всенародное одобрение на референдуме 26 января 1963 года. И это был как раз тот случай, когда в истинности народного волеизъявления никто не сомневался. После референдума программа иранских реформ была объявлена "революцией шаха и народа". Шах осознавал необходимость поддержки населением реформ, но рассчитывал не столько на идеологическую мобилизацию масс, и уж тем более не на поощрение его инициативы, сколько на выкуп этой поддержки.

Поначалу казалось, что иранская концепция модернизации имеет хорошие шансы на успех. Доходы от продажи энергоносителей росли на протяжении всего периода реформ, с 1963 по 1979 год. В середине 1970-х годов Иран по темпам роста экономики (в среднем более 10% в год) уступал только Японии. Реформы проходили в благоприятнейшей для Ирана геополитической ситуации. Шах заручился полной и безоговорочной поддержкой со стороны Запада, рассматривавшего Иран в качестве своего основного союзника на Среднем Востоке и противовеса нестабильным режимам арабского Ближнего Востока. Иран был стержневым участником Багдадского пакта, а затем и военного блока СЕНТО. При этом у Ирана все эти годы были стабильно хорошие отношения с СССР, который строил на его территории электростанции, металлургические комбинаты и газопроводы. Членство Ирана в организации ОПЕК прочно связывало его и с арабскими странами.

И все же, несмотря на столь благоприятные для модернизации условия, она завершилась крахом. Прежде всего потому, что ее социальный капитал - общественное доверие к власти и поддержка ее реформ - неуклонно таял.

Сельскохозяйственная реформа наделила землей два с половиной миллиона крестьян, однако привела к результатам, прямо противоположным тем, которые ожидались. Крестьяне, ранее работавшие у помещиков на феодальных принципах, не имели навыков ведения фермерского хозяйства и хотя бы поэтому не рассматривали его как ценность. К тому же мелкие фермерские предприятия были нерентабельны в условиях преимущественно зерновой специализации. В результате крестьяне стали за бесценок продавать полученные ими наделы и устремлялись на заработки в города. Помещики, получившие от государства выкуп за переданные крестьянам земли, предпочитали вкладывать эти капиталы не в сельское хозяйство, а в более доходный бизнес - в торговлю и строительство, реже в нефтяную промышленность, доступ в которую был закрыт узкой группой высшего чиновничества, практически сразу же монополизировавшей эту отрасль. Иран, основу экономики которого до реформ составляло сельское хозяйство, вынужден был уже в конце 1960-х годов закупать большую часть сельскохозяйственной продукции за рубежом. Импорт продовольствия за годы реформ вырос в 80 раз. Затраты Ирана на этот импорт составляли в 1977-1978 годах два с половиной миллиарда долларов в год.

По мере свертывания сельского хозяйства естественно возрастал приток населения в города. Объем сельской миграции к концу периода реформ достиг полумиллиона человек в год.

Промышленность не могла переварить такой объем неквалифицированной, большей частью элементарно неграмотной рабочей силы. Нефтяная отрасль мало трудоемка, и к тому же ее объекты расположены далеко от крупных городов. Новые же отрасли индустрии (металлургия, гидроэнергетика и машиностроение) с момента их появления в Иране и впоследствии ориентировались на ввоз иностранной рабочей силы. Города, несмотря на бурный рост строительства, не были в состоянии предоставить новым горожанам, не имевшим средств на покупку квартир и оплату коммунальных услуг, полноценного жилья в требуемом объеме, поэтому обрастали трущобами, забитыми обнищавшим населением, которое представляло собой основную социальную базу радикальных популистских движений.

Обвальный приток сельского населения в города породил целую гроздь проблем, которые в конечном итоге и подорвали саму основу иранского проекта модернизации.

Как видим, эти процессы не имеют ничего общего с особенностями ислама, поскольку примерно в таких же формах проявлялись они, например, в католических странах Латинской Америки. Там тоже происходило разрушение традиционных социальных связей, ухудшавшее материальное положение граждан. Безработное население трущоб, фавел, не имело возможности обеспечивать старость даже своих родителей, не говоря уже о поддержке более дальних родственников. Во всех странах, избравших модель технократической и дисгармоничной модернизации, деградировал культурный капитал нации. Государство не успевало, а зачастую и не могло привить населению новые культурные навыки, а традиционная система социализации и передачи культурных норм разрушалась. Города, переполненные недавними крестьянами, рурализировались и переставали выполнять функцию центров трансляции культуры.

Растущие доходы Ирана от продажи энергоносителей не компенсировали параллельно растущего обнищания населения по целому ряду причин.

Политика этатизма, сосредоточения в руках государства как экономических, так и политических рычагов управления, объявленная эффективным механизмом оперативного распределения ресурсов на важнейшие направления модернизации, в действительности оказалась скрытой формой олигархического присвоения национального богатства. Фактически государственная собственность принадлежала семье шаха и сравнительно узкому классу чиновников - так называемой "тысяче семей". Большая часть доходов от экспорта ресурсов сосредоточивалась в руках реальных хозяев страны, которые вовсе не были склонны делиться ими. Элита не собиралась отказываться от быстрых и легких доходов (продажи сырой нефти и природного газа) и вкладывать средства в новые отрасли с отложенной отдачей капитала. Например, широко разрекламированный шахским правительством амбициозный проект строительства крупнейшего в мире нефтехимического комплекса, предусматривавший появление десятков тысяч новых рабочих мест, так и остался лишь на бумаге. Новые металлургические и машиностроительные заводы, построенные с помощью СССР, скорее, были витриной индустриализации, чем реальным сегментом экономики.

Замкнутый клановый характер управления страной и экономикой порождал экономический произвол, усиливал коррупцию. Даже в период, когда социальное недовольство приняло практически всеобщий характер и грозило уничтожением шахского режима, близкие ко двору чиновники продолжали скупать жилье и взвинчивать на него цены.

Ухудшение положения населения во многом было связано и с гигантскими военными расходами. Шах намеревался превратить свою полумиллионную армию в пятую по величине и силе армию в мире. Расходы на оборону за период с 1968 по 1978 год возросли в двадцать раз и достигали десяти миллиардов долларов в год (более 30% бюджета).

В стране не было политических сил, способных мирными парламентскими средствами хоть как-то ограничить произвол властей и волюнтаризм их политики. "Период с 1963 года и до революции представляет собой поэтапный переход шаха к абсолютной власти. Партии создавались и распускались по велению правителя, возглавлялись его приближенными, а с 1975 года и вовсе были запрещены в связи с организацией единственной всенародной "Партии возрождения иранской нации" ("Растахиз")... основным принципом ее программы была верность шахиншахскому строю, а также лично "вождю" и "свету ариев" Мохаммеду Реза Пехлеви" [2].

Чтобы выжить, иранский политический режим, его бюрократия должны были хоть как-то совершенствоваться, видоизменяться, проводить те реформы, которые были провозглашены на бумаге. Но режим окостенел. Он по-прежнему формировался либо по родственному признаку, либо по признаку личной преданности шаху.

Обновлению бюрократического аппарата могла бы содействовать конкуренция внутри элиты, однако она отсутствовала в Иране. Власть и "элита" стали синонимами.

Система обратной связи между элементарнейшими запросами общества и ответом на них со стороны истеблишмента была парализована. Власть не обладала достоверной информацией о ситуации в стране и, даже имея разветвленную секретную службу САВАК, созданную при участии зарубежных специалистов, фактически проглядела возникновение исламской оппозиции, почти до самой революции 1979 года она направляла основные усилия на подавление слабых левых просоветских группировок.

Уже к середине 1970-х годов шахское правительство полностью лишилось общественной поддержки, власть оказалась социальным банкротом. Она сплотила против себя почти все слои населения. У этой сплоченности были все признаки социального капитала - взаимное доверие, взаимопомощь, общие каналы информации и готовность к совместным действиям, но все это оказалось социальным капиталом контрмодернизации. Супермаркеты, рестораны и казино как символы господства прозападной либеральной коррумпированной бюрократии все чаще подвергались разгрому. Толпы противников режима вступали в столкновение с полицией и даже с армейскими подразделениями. Репрессии против лидеров оппозиции, осуществлявшиеся сотрудниками САВАК, только подогревали антишахские настроения.

В турецкой модели модернизации тоже было уделено немалое внимание развитию экономики. Экономический конгресс, созванный кемалистами в Измире в феврале1923 года, поставил задачу перехода от мануфактуры и мелкого производства к крупным фабрикам и заводам, создания отраслей промышленности, для которых в стране имелось сырье. Был образован государственный банк. В 20-е годы правительство стремилось расширить использование сельскохозяйственных машин. С этой целью был принят ряд законов, которые предусматривали поощрительные меры для крестьян, использующих сельскохозяйственную технику. Собственно же городская индустриализация началась через 10-15 лет после образования республики. Только в 1933 году был принят первый, а в 1937 году - второй план индустриального развития страны. Создание же конкурентоспособной на мировом рынке индустрии и вовсе отделено от реформ Ататюрка несколькими десятилетиями. Это время было использовано на формирование социальной базы модернизации.

Ататюрк был одним из первых лидеров современного мира, поставивших задачу создания социокультурного капитала нации (хотя и не использовал этого термина) в качестве важнейшей предпосылки модернизации. Этот капитал должен был со временем конвертироваться и в экономический. В этой связи одной из важнейших своих целей кемалисты считали изменение отношения турок к работе на промышленных предприятиях, прежде считавшейся недостойной. Существовало и скептическое отношение бывших осман к предпринимательству в этой сфере.

Предприниматели-турки составляли меньшинство в бизнес-сообществе. Те немногие промышленные предприятия, которые существовали в то время в Турции, принадлежали либо иностранному капиталу, либо турецким гражданам - представителям национальных меньшинств. Они же составляли и львиную долю работников, занятых в промышленности, общая численность которых в 1920-х годах была очень мала, она не превышала 40 тысяч человек. Нарождающаяся турецкая буржуазия возлагала надежды на опытную сильную бюрократию, на государство, которое создаст им благоприятный климат для развития, поможет преодолеть в неразвитом частном секторе монополию местных нетурецких коммерсантов и, особенно, иностранного капитала. Реформы Ататюрка как раз и должны были содействовать развитию национального частного капитала, класса собственников и предпринимателей, а также становлению национальной промышленности и банковской системы.

В таких условиях в основу экономической программы кемалистов был положен принцип этатизма, предусматривавший ведущую роль государства в реформировании политической и экономической систем, преобладание государственного сектора в экономике при вторичной на первых порах роли частного капитала. Кроме того, государство должно было обеспечить модернизацию военного потенциала страны и установить контроль над всеми важными отраслями производства, транспорта и использованием стратегических ресурсов.

Турецкая модель этатизма разительно отличается от иранской времен "белой революции". Шах, ставя задачу ускоренной индустриализации страны, делал ставку на привлечение прежде всего иностранного капитала, которому были предоставлены исключительно привилегированные условия. Например, с 13 октября 1964 года все подданные США (а не только дипломаты) пользовались правом экстерриториальности. Что бы они ни совершили, их нельзя было судить по иранским законам. На этот декрет шаха немедленно отреагировал аятолла Хомейни. Уже 25 октября 1964 года он заявил: "Иранский народ поставили в положение хуже американской собаки. Ведь если кто задавит американскую собаку, его привлекут к ответственности, даже если это сделает шах Ирана. Но если американский поваренок переедет на своей машине шаха - главу государства, ему ничего не будет". Проблема монополии иностранного капитала состояла не только в том, что опора на него вызывала раздражение части местной элиты, имевшей немалое влияние на население. Главное, что такой путь не помогал созданию национальных слоев общества, являющихся гарантом устойчивой модернизации.

Кемалисты, ставя задачу индустриализации Турции, тоже могли двигаться по накатанной колее, ведь с середины девятнадцатого века султан расплачивался за растущий государственный долг тем, что предоставлял иностранному капиталу концессии. Однако Ататюрк выбрал более длительный, но в конечном итоге более эффективный путь. Суть турецкого этатизма как раз и сводилась к формированию условий для возникновения именно национальной экономики и национального капитала. По мере того как в Турции складывался социальный слой, способный защитить модернизацию, она укоренялась в обществе, становилась исторически устойчивой, менее подверженной срывам и откатам.

По своему характеру турецкая модернизация во многом является антиподом иранской. Шах сохранял монархию, объясняя это тем, что она соответствует национальному менталитету персов. Эта догма была развенчана исламской революцией, установившей республику, но в уродливой форме наиболее теократического государства современного мира. Ататюрк двигался в противоположном направлении - от теократической империи к светской республике. [3]

Все предшествующие этапы реформирования Турции, которые предпринимались, скажем, "новыми османами" в середине XIX или "младотурками" в начале XX века, и были направлены на конституционное ограничение власти султана, не посягали на имперские основы его власти. Более того, младотурки считали сохранение империи одной из главных своих задач и выдвигали принципы пантюркизма и панисламизма в качестве идеологических скреп империи.

Между тем имперская система уже с начала XIX века стала все в большей мере тормозить развитие модернизационных процессов. По мере роста государственного долга Османской империи содержание ее обширной территории становилось непосильной обузой. Рост национально-освободительного движения на Балканах требовал не только материальных затрат, но и значительных человеческих жертв. Войны истощали демографический потенциал турецкого народа, поскольку армия комплектовалась в основном из турок. Республика Турция с первого момента своего учреждения провозгласила в качестве важнейших принципов народный суверенитет ("Суверенитет безусловно и безоговорочно принадлежит народу") и миролюбие ("Мир в стране - мир во всем мире"), то есть принципы, противоположные имперским (суверенитет султана и имперская экспансия).

Мустафа Кемаль, стремившийся вывести Турцию на уровень современной цивилизации, инициировал и реализовал ряд реформ.

1. Политические и правовые преобразования:

Упразднение султаната (1 ноября 1922 года).

Провозглашение Республики (29 октября 1923 года).

Упразднение халифата (3 марта 1924 года).

Отмена свода законов, основывавшихся на шариате, и принятие нового Гражданского кодекса и других законов, в результате чего стал возможным переход на светскую систему государственного правления (1924-1937 годы).

2. Преобразования в общественной жизни:

Предоставление женщинам равных с мужчинами прав (1926-1934 годы).

Реформа головных уборов и одежды (25 ноября 1925 года).

Запрет на деятельность религиозных обителей и орденов (30 ноября 1925 года).

Закон о фамилиях (21 июня 1934 года).

Введение международной системы времени, календаря и мер измерения (1925-1931 годы).

Объединение всех органов образования под единым руководством (3 марта 1924 года).

Принятие нового турецкого алфавита (1 ноября 1928 года).

Упорядочение университетского образования (31 мая 1933 года).

3. Преобразования в сфере экономики:

Отмена системы ашара (устаревшего налогообложения сельского хозяйства).

Поощрение частного предпринимательства в сельском хозяйстве.

Создание образцовых сельскохозяйственных предприятий.

Издание Закона о промышленности и создание промышленных предприятий. Принятие 1-го и 2-го планов индустриального развития (1933-1937 годы), строительство дорог на территории всей страны.

В соответствии с Законом о фамилиях, 24 ноября 1934 года ВНСТ (Великое национальное собрание, то есть парламент Турции) присвоило Мустафе Кемалю фамилию Ататюрк. [4]

Прививавшееся туркам имперское османское самосознание подрывало национальное турецкое. Знаменитые слова Мустафы Кемаля: "Какое счастье быть турком!" следует понимать именно как призыв к пробуждению национального самосознания. Ататюрк искал исторические аргументы, чтобы восстановить у турок чувство национальной гордости, подорванное за предшествующие два века почти непрерывными поражениями и болезненным распадом империи.

Задачу восстановления репутации турок в мире и их самоуважения Ататюрк считал важнейшим элементом символического капитала модернизации. При этом образ турок не противопоставлялся другим народам. Напротив, Ататюрк постоянно подчеркивал, что только национальная общность может войти в сообщество цивилизованных народов. Соответствие поведения турок принципам цивилизованных обществ постоянно подчеркивалось им в качестве критерия добродетельности и позитивной репутации турецкого народа. "Друзья! Цивилизованная международная одежда - достойная и подходящая одежда для нашей нации, и мы все будем носить ее". Это высказывание из его аргументов в защиту реформы головных уборов. Или другое его изречение: "Обычай закрывать лицо женщинам делает нашу нацию посмешищем". Мустафа Кемаль добивался в своей стране такого же уровня эмансипации женщин, какой те имели в Западной Европе. Более того, в Турции женщины получили право голосовать и быть избранными в муниципалитеты и в парламент раньше, чем во многих странах Европы.

Развитию национальной культуры должна была содействовать реформа в сфере языка. Турецкий язык был переведен на латиницу, более адекватную нормам национального языка. На турецкий язык был переведен Коран.

Кемалисты, мобилизовав общество после победы национально-освободительного движения на проведение дальнейших реформ, стали с огромным трудом прививать населению необычное для подданных Османской империи сознание национального гражданства. Официальная кемалистская доктрина противопоставила пантюркизму младотурок тюркизм, постулировав, что все население страны представляет собой одну гражданскую нацию - турок, при сохранении свободы этнокультурной и религиозной самореализации меньшинств. Меньшинства пользовались равными правами с турками и получали возможность продвигаться по государственной службе вне зависимости от своих религиозных убеждений и этнической самоидентификации. Это радикально отличалось от гражданских основ Османской империи, так и не предоставившей меньшинствам равных прав, например, в сфере военной службы.

Национальная доктрина Ататюрка может рассматриваться как одно из проявлений "гражданского национализма", подобного тому, какой закреплен в официальных доктринах большинства европейских стран и представляется отдаленной, пока недостижимой целью для такой страны, как Россия.

В сфере внешней политики при Ататюрке вместо идеи имперской экспансии был провозглашен принцип нерушимости границ Турции, определенных Лозаннским договором.

Итак, сердцевиной реформ Ататюрка было изменение имперской системы управления, формирование нации и ее социокультурного капитала - всего того, чем пренебрегала иранская модель реформ, провалившаяся в конечном сете в силу неподготовленности государства и общества к индустриальной модернизации. В Турции же вначале создавались светское государство и общество-нация, способные к индустриальной модернизации. И такая последовательность во многом определила конечный успех турецких реформ.

Элиты: модернизаторские и патримониальные

Сложившийся в Османской империи политический строй характеризовался многими чертами, позволившими Максу Веберу отнести его к универсальному типу - имперско-патримониальному. Вместе с тем османский патримониализм во многом был уникален. Его особенности были отмечены тем же Вебером, выделившим особый тип патримониальных отношений - "султанизм".

В политической социологии М.Вебера патримониализм рассматривается как переходная ступень между традиционным типом управления и современным - рационально-легитимным. Положение патримониального чиновника в обществе, так же, как и его функции в управлении государством, не регулируется ни традицией, скажем, принадлежностью к определенному социальному сословию (аристократии или дворянству), ни правовыми нормами. Они заданы только личными взаимоотношениями чиновника с правителем. Патримониальный чиновник - слуга, лично подчиненный правителю. Такой тип управления был характерен для многих абсолютных монархий, а также для тоталитарных режимов коммунистического типа (отчасти он сохраняется и в некоторых посткоммунистических странах). Однако в Османской империи патримониализм, повторим, имел свои особенности. Здесь не только личная военная гвардия султана (янычары), но и светская бюрократия (капыкулу) являлись "рабами султана" и первоначально набирались из числа зависимых людей - рабов, на повиновение которых он мог безоговорочно полагаться. Достигнув определенного ранга, они получали не только обширные полномочия в сфере управления, но и место за столом правителя. В какой-то мере высшая бюрократия, например, великий визирь, становилась частью семьи султана. Вместе с тем султан мог по личной прихоти, без объяснения причин лишить любого чиновника (включая и великого визиря) не только всех привилегий, но и самой жизни. Отрубленная голова визиря, набитая хлопком, служила устрашением для его преемников, напоминая им, что они всем обязаны султану.

К XIX веку капыкулу набирались уже не из рабов, а из свободного образованного населения, как правило, из среды потомственной бюрократии. Эти люди обладали обширными знаниями, полномочиями, фактически управляли империей от имени султана и зачастую накапливали немалые личные состояния, однако их положение все так же не было формализовано и целиком зависело от воли повелителя. Понятно, что именно этот слой постоянно добивался правового закрепления своего статуса. Именно он был жизненно заинтересован в ограничении власти монарха и при первой же возможности подталкивал султана к введению конституции.

Во всех исторических циклах турецких реформ их основной движущей силой выступала светская и военная бюрократия, в какой-то мере компенсировавшая отсутствие в Турции вплоть до середины XX века "третьего сословия" и класса независимых землевладельцев, заинтересованных в ограничении произвола центральной власти. Это дало основания Ш.Эйзенштадту [5 ]  назвать турецкую бюрократию "модернизаторской элитой", стремившейся на всех этапах турецкой модернизации XIX - начала XX века к"формированию большей институциональной гибкости и автономности структур управления"[6]. К похожему выводу пришли и некоторые российские исследователи, опровергающие советские представления о неизбежной оторванности бюрократии от населения и ее якобы заведомо контрмодернизационной роли. Так, И.Фадеева считает, что можно говорить о появлении в XIX веке консолидированной прослойки бюрократии, которая "с эпохи Махмуда II проявляет тенденции к объединению и взаимной поддержке. Эта же прослойка, выступая за реформы, уже в полной мере осознавала угрозу, таившуюся в собственном традиционном рабском статусе, и стремилась к гарантиям безопасности, которые в законодательных актах распространялись не только на правящую элиту, но и на другие слои населения"[7]. Мустафа Кемаль был представителем этой модернизаторской элиты как по происхождению (сын офицера, ставшего впоследствии таможенным чиновником), так и по идеологии (со студенческих лет он участвовал в философских дискуссиях младотурок, хотя и не принимал участия в их политических акциях).

Реформы Ататюрка, в отличие от реформ иранского шаха, не были "верхушечными"; они продолжали турецкую историческую традицию противостояния между модернизаторской элитой и имперской властью. Можно говорить о том, что Ататюрк опирался на исторический капитал, которого не было в Иране.

С XIX века сформировались идеалы модернизации. Они определялись культурными приоритетами сравнительно широкого социального слоя модернизаторской элиты, связывавшей позитивное будущее Турции с процессом ее европеизации (alafranga) и достижением идеала "современной цивилизации". Ничего похожего не было в Иране, где идея вестернизации сформировалась лишь в XX веке и поддерживалась крайне узкой группой приближенных шаха и так называемой компрадорской буржуазией, посредниками западного капитала.

Ататюрк, можно сказать, был одним из первых политических технологов XX века. Предпринимая радикальные изменения турецкой жизни, он постоянно подчеркивал связь реформ с исторической традицией. В обоснование всех своих реформ, включая, казалось бы, совсем эксцентричные, такие, например, как запрет ношения традиционного головного убора турок - фески, он непременно приводил исторические аргументы. Сама феска в свое время пришла на смену традиционному тюрбану. В середине XIX века после одной из проигранных военных кампаний султан решил не только перевооружить армию, но и переодеть ее в новую форму. Тогда и появилась феска как синтез традиционной одежды и новой - легкой, европейской.

Ататюрк осознавал или ощущал важную роль символического капитала модернизации. В этом смысле он чем-то напоминал Петра I, который стриг бороды своим боярам и переодевал их в европейскую одежду. Современные социально-психологические исследования (например, П.Бурдье) подвели под этот эмпирический опыт фундаментальную теоретическую базу, подтвердившую верность интуитивных догадок великих реформаторов о значении символов перемен.

Иная стратегия была у иранского шаха. Он проводил свои реформы, идя напролом, без малейшей попытки "упаковать" новации в традиционную оболочку, представить их как продолжение традиции, совершенно не заботясь о последствиях такого штурма для своей репутации.

Иранский шах расплачивался со своими приближенными тем, что предоставлял им защиту от закона. Иранский этатизм поставил чиновников шаха над законом. Например, председатель сената Дж. Шариф-Имами, прозванный за взяточничество "господином пять процентов", не только не привлекался к уголовной ответственности, но и получал награды от монарха. Уличенный в казнокрадстве генерал Ф.Джем все же был наказан, но не слишком сурово - отправлен послом в Испанию. В Турецкой же республике именно к чиновникам государство предъявляло повышенные требования. Они первыми должны были демонстрировать готовность подчиняться законам и восприимчивость к реформам. Чиновники первыми должны были освоить новый алфавит и отказаться от фесок. Их жены первыми снимали чадру. Чиновники должны были демонстрировать готовность приобретать товары национальных производителей, например, шить одежду из турецкой ткани, которая в то время заметно уступала по качеству тканям зарубежного производства. А появившийся при Ататюрке независимый суд в 1960 году привлек к ответственности за коррупцию самого премьер-министра Турции Аднана Мендереса.

Провал иранской модернизации в значительной мере был связан с "ресурсной ловушкой", о которой мы уже говорили. В Турции такой проблемы не было.

Турецкий этатизм проявлялся и в политической сфере. Реализация правящей элитой задачи европеизации Турции "в короткие исторические сроки" требовала сохранения определенного уровня авторитарности. Элита была организована в единую правящую политическую партию, Народно-республиканскую, программа которой покоилась на упомянутых кемалистских принципах -светскость, тюркизм, республиканизм, европеизация. В то же время Ататюрк предпринял две попытки создать легальную оппозицию НРП, но обе кончились неудачно: оппозиционные партии, как магнит, притягивали самых ярых противников нового режима, включая и тех, кто был готов к вооруженным выступлениям против власти.

Важно подчеркнуть, что политика этатизма в Турецкой республике была не-долговечной. Окрепшая к середине 1950-х годов турецкая буржуазия стала тяготиться избыточным государственным контролем и требовала приватизации раздутого, по ее мнению, государственного сектора экономики. Сформировался либеральный альянс представителей верхушки третьего сословия, чиновников и новых землевладельцев. В 1950-1960-х годах они оказывали заметное давление на режим Баяра - Мендереса, вынуждая его к частичной либерализации, по крайней мере, в сфере экономики. С 1960-х годов неизбежностью становился и переход к многопартийности, на которой особенно настаивали союзники Турции по НАТО. Однако длительное отсутствие каналов легального выражения протестных настроений и особенно репрессивная политика в отношении левых сил привели к тому, что новые оппозиционные партии складывались преимущественно как исламистские (в открытой или завуалированной форме).

Ислам и модернизация

Как в Турции, так и в Иране наибольшее противодействие модернизации оказывало исламское духовенство. На наш взгляд, излишне упрощенными и не адекватными реальности являются утверждения многих исследователей, связывающих это явление с особенностями самой исламской религии, его большей, чем в христианстве, регламентацией повседневного поведения человека и большей же ориентацией на корпоративизм, противоположный индивидуализму [8].  Исследования лауреата Нобелевской премии в области экономики А. Сена показывают, что ни одна из мировых религий не создает преград для экономической модернизации и вполне способна адаптироваться к ней [9].

В каких-то аспектах традиционный ислам даже в меньшей мере, чем христианство, способен оказывать противодействие реформам, проводимым государственной властью. Прежде всего потому, что в исламском мире не существует жесткой институциональной организации духовенства, подобной, например, католичеству, объединяемому папским престолом; в большинстве стран этого мира религиозные функционеры не образовывали сплоченного института. Осознавая эту институциональную разобщенность, шах Мухаммед Реза Пехлеви еще за несколько месяцев до исламской революции не мог представить себе саму возможность сплочения исламского духовенства в стране и превращения ислама в политическую силу. В этом отношении Османская империя представляла собой не столько правило, сколько исключение в исламском мире.

С 1517 года турецкие султаны сочетали титулы императора и халифа, формального лидера исламского мира. Это придавало легитимность как имперским завоеваниям в исламском мире, так и абсолютной власти монарха внутри собственно турецкой ее части. Как пишет И.Фадеева, "концепция государства в Османской империи имела смысл только в религиозном контексте. Религия обеспечивала не только законность политического руководства, но и его стабильность, что достигалось минимизацией упований на правительство" [10]. Кроме того, религия была связующим звеном между центром и периферией Османской империи, в которой все местное управление находилось под опекой исламского духовенства. Оно же выполняло функции контроля за деятельностью всех элементов управления. По существу османская бюрократия состояла из двух отдельных бюрократических структур. Одной из них была гражданская бюрократия капыкулу, а другой - "религиозная бюрократия", формировавшаяся из лиц, прошедших обучение в медресе. В сфере ответственности "религиозных бюрократов", улемов, находились три важнейшие области: система образования, судебная система и толкование шариата, являвшегося основой правовой системы империи. "Вся политическая власть в Османской империи была одним из инструментов применения шариата в государстве" [10].

Ни одна из исторических попыток модернизации Турции, предшествовавших реформам 1920-х - 1930-х годов, не ставила задачи полного отделения религии от государственного управления, что в значительной мере обрекало турецкую модернизацию на воспроизводство циклов реформ и контрреформ. Ататюрк первым выдвинул принцип лаицизма, то есть развития светского государства и его правовой системы. Такая политика была подготовлена анализом опыта поражений всех предыдущих попыток модернизации. Отчасти же к ней подтолкнули и конкретные обстоятельства становления молодой республики. В 1923 году султан Турции Мухаммед VI был низложен и укрылся на британском военном корабле. Однако вскоре его наследник, принц Абдул-Меджид, принял титул халифа. В течение полугода в Турции формально существовало двоевластие - власть президента республики и власть халифа. Лишь в марте 1924 года халифат был упразднен законом.

Лаицизм в Турции не имеет ничего общего с воинствующим атеизмом советских большевиков. Секуляризация затронула лишь сферу управления и образования. Ислам по-прежнему оставался при Ататюрке и до сих пор остается важной частью частной жизни граждан. Так, в преамбуле к действующей Конституции Турции подчеркивается, что "в соответствии с принципом светского государства на государственные дела и политику никоим образом не должны влиять священные религиозные чувства". В то же время в статье 24 предусмотрено, что каждый имеет право на свободу совести, вероисповедания и религиозных убеждений, а богослужение, религиозные обряды и церемонии должны проводиться свободно. Никто не должен принуждаться к отправлению религиозных культов или участию в религиозных церемониях и обрядах, к проявлению своих религиозных верований и не может быть обвиненным или осужденным за свои религиозные убеждения" [11]. Показательно, что в светской республике обучение религиозной культуре и этике является обязательным элементом в учебных планах начальных и средних школ, но осуществляется под контролем и надзором государства.

Принцип лаицизма вызывал наибольшее в сравнении с другими принципами Ататюрка сопротивление в Турции. Неоднократно предпринимались попытки мятежей. И все же ни исламской революции иранского типа, ни гражданской войны, как в советской России, в Турции не случилось. Светский характер государства, как мы еще покажем, в основном выдерживает испытание временем.

После Второй мировой войны влияние ислама на политическую жизнь Турции стало возрастать. Неоднократные вмешательства в политику турецкой армии, бравшей власть для восстановления кемалистских принципов светского государства, не могли стать нормой в современной Турции. Такая форма борьбы за светский характер государства исключала возможность развития общественного контроля над властью. В новых условиях должны были появиться и новые доктрины.

Возрожденная в середине 1980-х годов гражданская власть вывела на политическую сцену Турции новых авторитетных лидеров, наиболее ярким из которых стал Тургут Озал. Он исходил из того, что исламизм нельзя подавить, а ислам нужно сделать союзником либерализации и модернизации. Так появилась новая доктрина турецко-исламского синтеза.

Важнейшую роль в ее реализации сыграл такой своеобразный политический институт, как Высший совет общества культуры, языка и истории имени Ататюрка. Это конституционный орган. Статья 134 действующей конституции Республики Турция определяет общие задачи этого идеологического органа власти, в числе которых основными можно назвать следующие: "развитие национальной культуры на уровне современной цивилизации" и "укрепление национального самосознания и единства". Обществу подчинены четыре научных объединения - Турецкое историческое общество, Турецкое лингвистическое общество (оба учреждены еще Ататюрком в 1928 году; этим же обществам он завещал часть своего личного состояния), Исследовательский центр по Ататюрку и Центр культуры имени Ататюрка.

Высший совет на своем заседании 20 июня 1986 года под председательством президента Турции Эврена и с участием премьер-министра Т.Озала, начальника Генштаба и многих других высших должностных лиц "одобрил доклад на предмет принятия всей нацией понятия культуры, которое составляет основу турецко-исламского синтеза". Подчеркивалось, что "источниками национальной культуры Турции являются и тюркская культура, и исламская культура"[12].

Обращает на себя внимание тот факт, что к обсуждению проблемы культурной идентичности в Турции привлекаются высшие должностные лица государства. Трудно вспомнить другую страну, в которой культурная доктрина становилась бы основой политической стратегии государства на многие годы.

Что касается сущности доктрины Т.Озала, то у нее есть противники, считающие, что "озализм" вытесняет кемализм. Вместе с тем у нее немало сторонников. Последние полагают, что современное турецкое общество уже достаточно созрело для того, чтобы использовать для целей модернизации потенциал исламских движений и одновременно предотвращать возможности прихода к власти религиозных радикалов, не прибегая к тактике военных переворотов. Крупнейший писатель Турции Октай Акбаль летом 1998 года писал: "Считается, что только военные выступают против сторонников реакции... Активные силы страны, ее различные организации, ее рабочие, предприниматели, преподаватели, все просвещенные народные массы являются защитниками республиканских реформ. Не будь этих гражданских сил, что могли бы сделать военные?" [13]

Известный турецкий политолог Токтамыш Атеш отмечает ослабление позиций прежней бюрократии, опорой которой служила государственная собственность, и появление новой турецкой элиты - "управляющая Турцией гражданская власть - это власть коалиции, составленной из тех, кто контролирует производство бытовой техники, автосборку и строительные подряды" [13].

 

Сильно окрепшая к концу XX века предпринимательская прослойка, и особенно ее верхушка, представленная ныне несколькими весьма влиятельными союзами предпринимателей, торговыми, промышленными палатами крупных городов страны и отраслевыми союзами работодателей, не заинтересована в крайнем исламизме. Решая, поддерживать ли какую-либо идеологическую инициативу активистов национально-исламского синтеза, они оценивают ее целесообразность для своего бизнеса и готовы выступить против радикализма как националистического, так и исламского, приводящего к конфликтам и угрожающего интеграции Турции в ЕС.

Исламская интеллектуальная элита также противостоит крайнему религиозному радикализму. Известный ученый-богослов, профессор Стамбульского университета Яшар Нури Озтюрк призывает соотечественников изучать ислам хотя бы для того, чтобы разоблачать политиканов от религии: "Народ должен на деле выступить против тех, кто эксплуатирует религию, кто под религиозным обличьем нарушает права человека. Нужно не охать, а разоблачать, осуждать, противодействовать" [13].

В современной Турции происходит заметная адаптация умеренных исламских партий к светской системе государственного управления и к целевым установкам турецкой элиты. Так, в официальной программе происламской Партии справедливости и развития (во главе с Т.Эрдоганом), находящейся ныне у власти, отмечено в качестве важной внешнеполитической задачи вступление Турции в ЕС [14].

Лишь время может показать эффективность новых турецких культурно-политических доктрин, что же касается большинства реформаторских идей Ататюрка, то они уже прошли испытание временем.

 

---

Опубликовано в журнале: «Дружба Народов» 2011, №10

 

 

 

Литература и примечания:

1.  См., например: Frey F. W. The Turkish political elite. Cambridge, M.T.T.Press, 1965; ВасильевЛ. ИсторияВостока. Вдвухтомах. Т. 2. М., 1994, Высшаяшкола; ВасильевА. Персидскийзалив в эпицентре бури. М., Наука, 1983; Фадеева И. Концепция власти на Ближнем Востоке. М., 1993, Наука.

2. СотниченкоА. 2008. Великие реформаторы. Доступно: http://www.idelo.ru/508/23.html

3. В результате Первой мировой войны Турция потеряла не только все свои колонии, но и значительную часть собственной территории, оккупированную к началу 1919 года странами Антанты, которая ввела свой флот в проливы. В мае 1919 года в добавление к этому Греция заняла Измир и прилегающие территории. В соответствии с Севрским договором (10 августа 1920 года), подписанным султаном Мухаммедом VI для сохранения своей власти, трона и династии, страны Антанты оставили Турции примерно треть ее нынешней территории. Турецкая армия был распущена. В августе 1920 года войска стран Антанты взяли под свой контроль Стамбул. Однако еще в 1919 году в Турции начался процесс стихийного формирования партизанских отрядов для борьбы с интервентами. Национально-освободительное движение возглавил генерал Мустафа Кемаль, выдвинувший лозунг: "Независимость народа будет спасена по воле и решению самого народа". Национально-освободительная война, продолжавшаяся около пяти лет, завершилась 24 июля 1923 года подписанием Лозанского договора. Таким образом, не осталось никаких преград для создания нового турецкого государства, основывающегося на национальном единстве. Это государство формировалось в границах нынешней Турецкой республики. 29 октября 1923 года была провозглашена Республика Турция.

4. См.: Васильев Л. История Востока. В двух томах. Т. 2. М., 1994, Высшая школа.

5. Шмуэль Ной Эйзенштадт, или Айзенштадт (род. в 1923 г. в Варшаве) - израильский социолог. Основная область занятий - сравнительное исследование цивилизаций Запада и Востока в контексте перехода от традиционных обществ к модерным.

6. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. М., 1999. С. 287.

7. Фадеева И. Концепция власти на Ближнем Востоке. М., 1993. С. 154.

8.  ДюмонЛ. Homo Aequalis I. М., 2000. С. 16. Фадеева И. 1993. Концепция власти на Ближнем Востоке. М., 1993. С. 62-63.

9.  Сена А. 2004. Культурная свобода и развитие человеческого потенциала // Культурная свобода в современном многообразном мире. Доклад о развитии человека 2004. ПРООН. С. 17-25.

10. Фадеева И. Концепция власти на Ближнем Востоке. М., 1993. С. 63.

11. Сюкияйнен  Л. 2009. Светский характер государства: конституционное закрепление принципа лаицизма и споры вокруг его толкования. Доступно в Интернете: http://ru.fgulen.com/content/view/2268/18/

12. Киреев Н. Метаморфозы правящей элиты Турции//Политическая элита Ближнего Востока. М., 2000. С. 78-92.

13. Цит. по: Киреев Н. Метаморфозы правящей элиты Турции//Политическая элита Ближнего Востока. М., 2000. С. 90.

14. Программа Партии справедливости и развития, раздел: "Внешняя политика" http://www.akparti.org.tr/program.asp?dizin=50&hangisi=2#top

 

http://www.liberal.ru/articles/5455