Месть географии
Часть I
Люди и идеи влияют на события, но география в значительной степени определяет их, причем теперь более чем когда-либо. Чтобы понять грядущие битвы, придется скорее всего стряхнуть пыль с викторианских мыслителей, которые знали физический мир лучше всего. Журналист, который писал репортажи обо всех уголках Земли, предлагает справочник к рельефной карте - и учебник для начинающих по следующей фазе конфликта.
Когда восторженные немцы разрушили Берлинскую стену 20 лет назад, это символизировало гораздо большее, чем преодоление произвольно созданной границы. Тем самым было положено начало интеллектуальному циклу, который рассматривал все разделения, географические и всякого рода иные различия, как преодолимые; который упоминал "реализм" и "прагматизм" только в качестве бранных слов; и который призвал гуманизм Исайи Берлина или политику умиротворения Гитлера в Мюнхене для того, чтобы начать одну международную интервенцию за другой. Таким образом, вооруженный либерализм и продвигающий демократию неоконсерватизм 1990-х разделили те же самые вселенские устремления. Но увы, когда страх перед Мюнхеном ведет к возложению на себя непосильного бремени, то результатом является Вьетнам - или в текущем случае, Ирак.

Месть географии
Часть I
Люди и идеи влияют на события, но география в значительной степени определяет их, причем теперь более чем когда-либо. Чтобы понять грядущие битвы, придется скорее всего стряхнуть пыль с викторианских мыслителей, которые знали физический мир лучше всего. Журналист, который писал репортажи обо всех уголках Земли, предлагает справочник к рельефной карте - и учебник для начинающих по следующей фазе конфликта.
Когда восторженные немцы разрушили Берлинскую стену 20 лет назад, это символизировало гораздо большее, чем преодоление произвольно созданной границы. Тем самым было положено начало интеллектуальному циклу, который рассматривал все разделения, географические и всякого рода иные различия, как преодолимые; который упоминал "реализм" и "прагматизм" только в качестве бранных слов; и который призвал гуманизм Исайи Берлина или политику умиротворения Гитлера в Мюнхене для того, чтобы начать одну международную интервенцию за другой. Таким образом, вооруженный либерализм и продвигающий демократию неоконсерватизм 1990-х разделили те же самые вселенские устремления. Но увы, когда страх перед Мюнхеном ведет к возложению на себя непосильного бремени, то результатом является Вьетнам - или в текущем случае, Ирак.
И таким образом началось восстановление реализма, и вместе с ним другого интеллектуального цикла. "Реалист" - теперь является признаком уважения, "неоконсерватор" термином для высмеивания. Вьетнамская аналогия одержала верх над аналогией Мюнхена. Томас Хоббс, который превозносил моральные преимущества страха и рассматривал анархию как главную угрозу обществу, работая локтями, выпихнул Исайу Берлина в качестве философа существующего цикла. Фокус теперь делается в меньшей степени на универсальных идеалах, чем специфических различиях, начиная от этнической принадлежности до культуры и затем до религии. Над теми, кто указывал на это десятилетие назад, глумились как над "фаталистами" или "детерминистами". Теперь их приветствуют как "прагматиков". И это является ключевым пониманием прошлых двух десятилетий - что существуют гораздо более худшие вещи в мире, чем чрезвычайная тирания, и в Ираке мы сделали это своими собственными руками. Я говорю об этом, хотя я и поддержал войну.
Поэтому теперь, отрезвленные, мы все стали реалистами. Или мы думаем, что стали ими. Но реализм представляет собой нечто большее, чем просто выступление против войны в Ираке, которая, как мы знаем вследствие непредусмотрительности, вышла нам боком. Реализм означает признание того, что международными отношениями управляет более грустная, более ограниченная действительность, чем та, что имеет дело с внутренним развитием. Он означает оценивание порядка выше, чем свободы, когда последняя становится важным только после того, как предыдущий будет установлен. Он означает сосредоточение на том, что разделяет человечество, а не на том, что объединяет его, как этого хотят глашатаи глобализации. Короче говоря, реализм заключается в признании и охвате тех сил, находящихся вне нашего контроля, которые ограничивают человеческую деятельность - культуры, традиций, истории, более гнетущих потоков страсти, которые лежат сразу же под наружным слоем цивилизации. Он излагает то, что, для реалистов, является главным вопросом во внешней политике: Кто может сделать, что, для кого? И среди всех сомнительных истин, на которых основан реализм, самой прямолинейной, самой неудобной, и самой определенной из всех является география.
Действительно то, что работает в недавнем возврате реализма, представляет собой месть географии в самом старомодном смысле. В 18-х и 19-х столетиях, до появления политологии как академической специальности, география была почетной, если не всегда формализуемой дисциплиной, в которой политика, культура и экономика часто воспринимались в качестве ссылок на рельефную карту. Таким образом, в викторианскую и эдвардианскую эры, горы и мужчины, которые вырастали из них, были первым заказом реальности; идеи, какими они не были бы вдохновляющими, были только вторыми после них.
И в то же время, заключить географию в объятия не означает принять ее как безжалостную силу, против которой человечество бессильно. Скорее она служит для того, чтобы ограничить человеческую свободу и выбор скромным принятием судьбы. Сегодня это тем более важно, потому что вместо того, чтобы устранить актуальность географии, глобализация укрепляет ее. Массовые коммуникации и экономическая интеграция ослабляют многие государства, выставляя хоббсовский мир небольших, беспокойных регионов. Внутри них местные, этнические, и религиозные источники идентичности по-новой подтверждают себя, и вследствие того, что они привязаны к определенным ландшафтам, то они лучше всего объясняются через ссылки на географию. Наподобие разломов горной породы, которые вызывают землетрясения, также и политическое будущее в соответствии с подобной географической логикой будет определяться конфликтом и нестабильностью. Потрясения, вызванные продолжающимся экономическим кризисом, усиливают актуальность географии в еще большей степени, путем ослабления общественного строя и других созданий человечества, оставляя естественные границ земного шара в качестве единственной сдержки.
Таким образом, мы также должны возвратиться к карте, и особенно к тому, что я называю, "зоной разрушения" Евразии. Мы должны подправить тех мыслителей, которые знали пейзаж лучше всего. И мы должны обновить их теории для обеспечения мести географии в наше время.

Если Вы хотите иметь представление о географии, Вам необходимо попытаться найти тех мыслителей, которые ставят либеральных гуманистов в исключительно сложное положение - тех авторов, которые думали, что карта определяла почти все, оставляя небольшое пространство для деятельности человека.
Одним из таких людей является французский историк Фернанд Бродель, который в 1949 году издал книгу "Средиземноморье и Средиземноморский мир во времена Филиппа II". Через внесение демографии и природы непосредственно в историю, Бродель помог вернуть географии ее надлежащее место. Согласно его повествованию, постоянные экологические силы приводят к устойчивым историческим тенденциям, которые предопределяют политические события и региональные войны. По Броделю, например, бедные, рискованные почвы вдоль Средиземноморья, в сочетании с неопределенным, подверженным засухе климатом, поощряли древних греков и римлян к завоеваниям. Другими словами, мы вводим в заблуждение самих себя, думая, что мы управляем нашими собственными судьбами. Чтобы понять существующие проблемы изменения климата, нагрева арктических морей, и дефицит таких ресурсов, как нефть и вода, мы должны скорректировать экологическую интерпретацию событий Броделя.
Поэтому, также мы должны вновь исследовать разработку стратегии открытого моря Альфреда Тайера Махана, капитана ВМФ США и автора книги "Влияние морской мощи на историю, 1660-1783". Рассматривая море как великое "общее достояние" цивилизации, Махан думал, что военно-морская власть всегда была решающим фактором в глобальной политической борьбе. Именно Махан в 1902 году придумал термин "Ближний Восток" для того, чтобы обозначить область между Аравией и Индией, которая имела особое значение для военно-морской стратегии. Действительно, Махан рассматривал Индийский и Тихий океаны как кардинальные пункты геополитической судьбы, поскольку они позволят морской нации проецировать мощь по всей периферии Евразии и тем самым влиять на политические события в глубине Центральной Азии. Размышления Махана помогают объяснить, почему Индийский океан будет сердцем геополитического соперничества в 21-м столетии - и почему его книги - теперь являются последним криком моды среди китайских и индийских стратегов.
В таком же духе нидерландско-американский стратег Николас Спайкман рассматривал побережья Индийского и Тихого океанов в качестве ключей к господству в Евразии и природным средствам для того, чтобы проверять территориальную мощь России. До момента своей смерти в 1943 году, в то время когда Соединенные Штаты воевали с Японией, Спайкман предсказал возвышение Китая и, как следствие, необходимость для Соединенных Штатах в том, чтобы защитить Японию. И даже когда Соединенные Штаты боролись за освобождение Европы, Спайкман предупредил, что послевоенное появление интегрированной европейской мощи, в конечном счете станет вызывать беспокойство у Соединенных Штатов. Таковым является предвидение географического детерминизма.
Но возможно самым существенным гидом по мести географии является сам отец современной геополитики - сэр Халфорд Макиндер - который известен не книгой, а единственной статьей, "Географическая ось истории", которая была основана на лекции 1904 года Королевскому географическому обществу в Лондоне. Работа Макиндера является образцом географического порядка, и он изящно суммирует ее тему: "Человек и не природа инициируют, но природа в значительной степени управляет".
Его тезис заключается в том, что Россия, Восточная Европа и Центральная Азия являются "осью", вокруг которой вращается судьба мировой империи. Он назовет эту область Евразии как "сердцевинная земля" в написанной позже книге. Ее окружают четыре "маргинальных" региона евразийской суши, которые соответствуют, причем не случайно, четырем великим религиям, потому что для Макиндера вера также является просто функцией географии. Есть две "муссонные территории": одна на востоке, в целом обращенная к Тихому океану и являющаяся местом обитания буддизма; другая на юге, обращенная в сторону Индийского океана, которая является местом обитания индуизма. Третий маргинальный регион - Европа, омывается Атлантикой на западе и является местом обитания христианства. Но самым уязвимым из четырех маргинальных регионов является Ближний Восток, место обитания ислама, "лишенный влажности в связи с близостью Африки" и по большей части "слабо населенный" (имеется в виду 1904 год).
Эта евразийская рельефная карта, и события, разворачивающиеся на ней на заре 20-ого столетия, являются предметом изучения Макиндера, и вступительное предложение предвещает ее великое устремление:
Когда в отдаленном будущем какой-нибудь историк захочет исследовать времена, которые мы сейчас переживаем, и представить их в резюмированной формуле, как это делаем мы сегодня в отношении династий древнего Египта, то очень может быть, что последние четыреста лет он назовет "эпохой Колумба" и скажет, что завершилась она вскоре после 1900 года.
Макиндер объясняет, что, в то время как средневековый христианский мир был "заперт в узком регионе и подвергался угрозам внешнего варварства", то эпоха Колумба - Эпоха Открытия - наблюдала, как Европа расширяется через океаны к новым территориям. Таким образом, в конце 20-ого столетия, "мы должны будем снова иметь дело с закрытой политической системой", и на сей раз таковой во "всемирном масштабе".
Каждый взрыв социальных сил, вместо того, чтобы рассеяться в окружающем кругообороте неизвестного космоса и варварского хаоса, будет [впредь] резко отражен обратно от противоположной стороны земного шара, и слабые элементы в политическом и экономическом организме мира будут разрушены в последствии.
Через осознание того, что у европейских империй больше не было пространства для расширения, тем самым делая их конфликты глобальными, Макиндер предвидел, хотя и расплывчато, масштабы обеих мировых войн.

Часть II
Макиндер рассматривал европейскую историю как "на подчиненную" таковой Азии, поскольку он видел европейскую цивилизацию как просто результат борьбы против азиатского вторжения. Европа, пишет он, стала культурным явлением только из-за своей географии: затейливой совокупности гор, долин и полуостровов; ограниченной северным льдом и западным океаном; заблокированный морями и Сахарой на юге; и противостоящей огромной, угрожающей равнины России на востоке. В этот ограниченный пейзаж вливалась последовательность кочевых, азиатских захватчиков из открытой степи. Союз франков, гот и римских провинциалов против этих захватчиков создал основание для современной Франции. Аналогично, другие европейские державы произошли или, по крайней мере, созрели через их столкновения с азиатскими кочевниками. Действительно, именно предполагаемое плохое отношение турок-сельджуков к христианским паломникам в Иерусалиме якобы привело к Крестовым походам, которые Макиндер рассматривает началом коллективной современной истории Европы.
Россия, тем временем, хотя и защищенная лесными просеками против многих неистовствующих хозяев, однако оказалась жертвой в 13-м столетии Золотой Орды монголов. Эти захватчики опустошили и впоследствии изменили Россию. Но так как большая часть Европы не знала такого уровня разрушения, она оказалась в состоянии проявиться как арена политической борьбы в мире, в то время как Россия была в значительной степени лишена доступа к европейскому Ренессансу. Окончательно став наземной империей, с немногими естественными барьерами против вторжения, Россия будет помнить во веки веков, что это значит быть жесточайшим образом завоеванным. В результате она будет постоянно одержима проблемами расширения и удержания территории.
Ключевые открытия эпохи Колумба, пишет Макиндер, только укрепили жестокие факты географии. В средневековье народы Европы были в значительной степени привержены к суше. Но когда морской маршрут в Индию был найден вокруг мыса Доброй Надежды, у европейцев внезапно обкрылся доступ ко всей периферии южной Азии, не говоря уже о стратегических открытиях в Новом Мире. В то время как западные европейцы "покрыли океан своими флотилиями", говорит нам Макиндер, Россия расширялась в равной степени поразительно по суше, "появляясь из своих северных лесов" для того, чтобы надзирать над степью через своих казаков, устремляясь в Сибирь, и посылая крестьян для того, чтобы засеять юго-западные степи пшеницей. Это была старая история: Европа против России, либеральная морская мощь (как Афины и Венеция) против реакционной мощи суши (как Спарта и Пруссия). Море, помимо космополитических влияний, которые оно дарует на основании предоставления доступа к отдаленным гаваням, также обеспечивает низменную безопасность границы, в чем нуждается демократия для того, чтобы пустить корни.
В 19-м столетии, отмечает Макиндер, появление паровых двигателей и строительство Суэцкого канала увеличили мобильность европейской морской мощи вокруг южной периферии Евразии, именно так же, как железные дороги начинали делать то же самое в отношении сухопутной мощи в евразийской "сердцевинной земле". Таким образом, началась борьба за господство над Евразией, что дало основание Макиндеру сформулировать свой следующий тезис:
В то время как мы рассматриваем этот стремительный обзор обширного хода истории, не становится ли очевидным определенное постоянство географических отношений? Разве не является осевым регионом мировой политики та обширная область Евро-Азии, которая недоступна судам, но в старину была открытой для скачущих на лошадях кочевников, и теперь в скором времени будет покрыта сетью железных дорог?
Так же, как монголы стучались в ворота маргинальных регионов, окружающих Евразию (и зачастую проламывали их), Россия будет теперь играть ту же самую завоевательную роль, поскольку, как пишет Макиндер, "географические данные при вычислении являются более измеримыми и более почти постоянными, чем человек." Забудьте царей и комиссаров, которые еще не появились в 1904 году; они являются всего лишь пустяками по сравнению с более глубокими тектоническими силами географии.
Детерминизм Макиндер подготовил нас к возвышению Советского Союза и его обширной зоны влияния во второй половине 20-ого столетия, так же как к двум мировым войнам, предшествующим этому. В конце концов, как отмечает историк Пол Кеннеди, эти конфликты были борьбой за макиндеровские "маргинальные" регионы, простирающиеся от Восточной Европы до Гималаев и далее. Стратегия сдерживания "холодной войны", кроме того, зависела в большой степени от баз, расположенных по периферии по всей территории через великий Ближний Восток и Индийский океан. Действительно, проецирование мощи США в Афганистан и Ирак, и сегодняшние напряженные отношения с Россией в отношении политической судьбы Центральной Азии и Кавказа только усилило тезис Макиндера. В последнем параграфе свой статьи Макиндер даже поднимает угрозу китайских завоеваний в "осевой" области, что сделает Китай доминирующей геополитической державой. Посмотрите, как китайские мигранты теперь демографически претендуют на части Сибири, в то время как Россия едва способна осуществлять политический контроль над своими восточными пределами. Можно предположить, что все-таки Макиндер вновь оказался прав.
Мудрость географического детерминизма выдерживает испытание через пропасть столетия, потому что он признает, что наиболее принципиальная борьба человечества является не об идеях, а о контроле над территорией, а именно сердцевинной землей и перифериями Евразии. Конечно, идеи имеют значение, и они охватывают географию. И все же существует определенная географическая логика в отношении того, где определенные идеи овладевают [массами]. Коммунистическая Восточная Европа, Монголия, Китай и Северная Корея - все они были смежными с великой сухопутной мощью Советского Союза. Классический фашизм был преобладающе европейским делом. И либерализм лелеял свои самые глубокие корни в Соединенных Штатах и Великобритании, обе из которых являются, по-существу, островными нациями и морскими державами. Такой детерминизм легко ненавидеть, но трудно отвергнуть.
Для того, чтобы понимать, куда поведет борьба идей, мы должны пересмотреть Макиндера для нашего времени. В конце концов, Макиндер не мог предвидеть, как изменения на протяжении столетия приведут к пересмотру - и усилению - значения географии в сегодняшнем мире. Одним из авторов, который это осуществил, является профессор Йельского университета Пол Брекен, который в 1999 году опубликовал "Огонь на Востоке". Брекен изображает концептуальную карту Евразии, определяемую крахом времени и расстояния и заполнения пустых пространств. Эта идея побуждает его объявить о "кризисе помещения". В прошлом малонаселенная география действовала в качестве механизма безопасности. Поскольку таковое более не имеет место, Брекен утверждает, что, так как пустые пространства исчезают со все возрастающей скоростью, сам "конечный размер земли" становится фактором для нестабильности. И как я узнал в Колледже командного состава и Генерального штаба армии США, "истощение того же самого приводит к большому изменению".
Одной из сил, которая сокращает карту Евразии, является технология, в особенности ее военные применения и та возрастающая власть, которую она придает государствам. В начале холодной войне азиатские вооруженные силы являлись главным образом громыхающими, тяжелыми силами, первичной целью которых была национальная консолидация. Они сосредотачивались вовнутрь. Но по мере накопления национального богатства и утверждения компьютерной революции, азиатские вооруженные силы, от богатого нефтью Ближнего Востока до тигровых экономик Tихого океана, развивали полномасштабные, военно-гражданские постиндустриальные комплексы, с ракетами и волоконной оптикой и спутниковыми телефонами. Эти государства также стали бюрократически более сплоченными, разрешая своим вооруженным силам сосредотачиваться на внешний мир, по направлению к другим государствам. География в Евразии становилась скорее подушкой, нежели тюрьмой, из которой нельзя было выбраться.
Теперь, по словам Брекена, существует "неразрывный пояс стран" от Израиля до Северной Кореи, которые развивают баллистические ракеты и разрушительные арсеналы. Карта диапазонов достижения ракет этих стран показывает ряд накладывающихся кругов: мало того, что никто не находится в безопасности, но и цепная реакция стиля 1914 года, приводящая к более широкомасштабной войне, является легко достижимой. "Распространение ракет и оружия массового поражения в Азии походит на распространение шестизарядного оружия на американском Старом Западе", пишет Брекен - дешевый, смертельный уравнитель государств.
Другой силой, стимулирующей месть географии, является прирост населения, который делает карту Евразии еще более клаустрофобной. В 1990-х многие интеллектуалы рассматривали английского философа 18-ого столетия Томаса Мальтуса в качестве чрезмерно детерминированного мыслителя, так как он рассматривал человечество как особи, реагирующие ее физическую среду, но не как совокупность автономных индивидуалов. Но по мере того, как проходят годы и мировые цены на продукты питания и энергию изменяются, уважение к Мальтусу растет все больше. Если Вы побродите по трущобам Карачи или Сектора Газа, которые отгораживают массы озлобленных деклассированных правоверных, главным образом молодых людей, то можно легко увидеть, что конфликты из-за скудных ресурсов, которые Мальтус предсказал, уже на подходе. За три десятилетия, когда я вел репортажи о Ближнем Востоке, я наблюдал, как он развился из в значительной степени сельского общества в царство многолюдных мега-городов. За следующие 20 лет население арабского мира почти удвоится, в то время как запасы грунтовых вод уменьшатся.
Евразия обширных городских территорий, накладывающихся диапазонов полетов ракет и сенсационных СМИ будет таковой с постоянно находящимися в ярости толпами, питаемых слухами, передаваемыми со скоростью света от одного мегалополиса Третьего мира к другому. Поэтому в дополнение к Мальтусу мы также много услышим об Элиасе Канетти, философе 20-ого столетия по психологии толпы: явлении массы людей, отказывающихся от своей индивидуальности в пользу опьяняющего коллективного символа. Именно преимущественно в городах Евразии психология толпы окажет свое самое большое геополитическое влияние. Увы, идеи действительно имеют значение. И именно сжатие географии обеспечит оптимальную питательную среду для выращивания опасных идеологий и каналы для их распространения.
Все это требует основного пересмотра теорий Макиндера по геополитике. Поскольку карта Евразии сжимается и заполняется людьми, это не только стирает искусственные регионы областей изучения; это также стирает подразделение Макиндером Евразии в специфическую "ось" и смежные "маргинальные" зоны. Военная помощь из Китая и Северной Кореи Ирану может заставить Израиль предпринять военные действия. Военно-воздушные силы США могут напасть на не имеющий выхода к морю Афганистан из Диего-Гарсии, острова в середине Индийского океана. Китайские и индийские морские силы могут проецировать мощь от Аденского залива до Южно-Китайского моря - из своих собственных регионов и вдоль целой периферии. Короче говоря, в противоположность Макиндеру, Евразия переформировалась в органическое целое.
Новая неразрывность карты, может быть видна на пакистанской заставе Гвадар. Там, на Индийском океане, около иранской границы, китайцы построили превосходный новый глубоководный порт. Цены на землю быстро растут и люди говорят об этой все еще сонной рыбацкой деревне как о следующем Дубайи, которое может однажды связать города Центральной Азии с процветающими злачными местами для среднего класса Индии и Китая через трубопроводы, супертанкеры и Малаккский пролив. У китайцев также есть планы относительно развития других портов Индийского океана для того, чтобы транспортировать нефть трубопроводами непосредственно в западный и центральный Китай, даже хотя канал и перешеек возможно будут построены через перешеек Кра в Таиланде. Опасаясь того, чтобы быть обойденными китайцами, индусы расширяют свои собственные военно-морские порты и усиливают связи как с Ираном, так и Бирмой, где индийско-китайская конкуренция будет самой ожесточенной.
Эти углубляющиеся связи преобразовывают Ближний Восток, Центральную Азию, Индийский и Тихий океаны в обширный континуум, в котором узкий и уязвимый Малаккский пролив будет "коридором Фульды" 21-ого столетия. Судьбы исламского Ближнего Востока и исламской Индонезии, поэтому, становятся неразделимыми. Но это географические связи, не религиозные, которые имеют самое важное значение.
Эта новая карта Евразии - более напряженная, более интегрированная и более перенаселенная - будет даже еще менее устойчивой, чем думал Макиндер. В отличие от сердцевинных земель и маргинальных зон, которые заключают в себе разобщенность, у нас будет совокупность внутренних и внешних ядер, которые соединены совместно через массовую политику и разделяемую паранойю. Более того, большая часть Евразии, в конечном счете, будет столь же клаустрофобной как Израиль и палестинские территории, где география контролирует все и не существует пространства для маневра. Хотя сионизм показывает силу идей, сражение в отношении земли между израильтянами и палестинцами является случаем крайнего географического детерминизма. Это также является будущим Евразии.
Способность государств контролировать события будет ослаблена, в некоторых случаях ликвидирована. Искусственные границы разрушатся и станут более склонными к распаду, оставляя только реки, пустыни, горы и других устойчивые факты географии. Действительно, физические особенности ландшафта могут быть единственными надежными гидами, оставленными для понимания формы будущего конфликта. Как разрывы в земной коре, которые приводят к физической нестабильности, существуют области в Евразии, которые более склонны к тому, чтобы вступать в конфликт, чем другие. Эти "зоны разрушения" угрожают обрушаться, взрываться, или поддерживать хрупкое равновесие. И не удивительно то, что они входят в пределы того непостоянного внутреннего ядра Евразии: большой Ближний Восток, обширная территория между средиземноморским миром и индийским субконтинентом, который регистрирует все первичные изменения в глобальной политике между державами.
Для Макиндера это внутреннее ядро было полностью нестабильным регионом. И в то же время, сочиняя в эпоху до появления нефтепроводов и баллистических ракет, он видел этот регион как в своей основе неустойчивый, говоря географическими терминами, но также и в качестве своего рода второстепенного вопроса. Технологическое развитие и демографический взрыв на протяжении столетия сделали большой Ближний Восток не менее неустойчивым, но существенно более уместным, и если Евразия является наиболее предрасположенной к тому, чтобы распасться на части, так этого следует ожидать в нескольких зонах разрушения большого Ближнего Востока.

Роберт Каплан - является национальным корреспондентом журнала "The Atlantic" и старшим научным сотрудником центра за новую Американскую безопасность.
«Foreign Policy» журналы, мамыр 2009 жыл
АудармасыZpress.kg сайты