Два размышления о своих грехах

От редакции

Нужно ли сколько­нибудь подробно объяснять, почему мы сочли важным предложить вниманию наших читателей статью, посвященную подробному обсуждению события (еврейский погром в Кельцах в 1946 году) сугубо внутрипольской как будто бы значимости? События, которое тесно связано со спецификой именно польской истории, а в России, думается, и вообще мало кому известно?

Но если некоторое начальное недоумение в этой связи и может возникнуть, то по мере чтения статьи от него, уверены, не останется и следа. Потому что тот глубокий, многослойный, въедливо-пристальный нравственный анализ, которому Адам Михник подвергает освещение и обсуждение этого события в Польше, - пример и образец такого, на наш взгляд, духовного мужества, такой безоглядной нравственно­интеллектуальной честности, такой подлинно гражданской ответственности, каких и во всем мире, и, в частности, у нас, в России, при обсуждении многих не менее острых и болезненных феноменов нашего собственного нацио­нального самосознания, очень как раз не хватает. В том числе и при обращении к тем проблемам, которые рассматриваются в этом номере.

Два размышления о своих грехах

От редакции

Нужно ли сколько­нибудь подробно объяснять, почему мы сочли важным предложить вниманию наших читателей статью, посвященную подробному обсуждению события (еврейский погром в Кельцах в 1946 году) сугубо внутрипольской как будто бы значимости? События, которое тесно связано со спецификой именно польской истории, а в России, думается, и вообще мало кому известно?

Но если некоторое начальное недоумение в этой связи и может возникнуть, то по мере чтения статьи от него, уверены, не останется и следа. Потому что тот глубокий, многослойный, въедливо-пристальный нравственный анализ, которому Адам Михник подвергает освещение и обсуждение этого события в Польше, - пример и образец такого, на наш взгляд, духовного мужества, такой безоглядной нравственно­интеллектуальной честности, такой подлинно гражданской ответственности, каких и во всем мире, и, в частности, у нас, в России, при обсуждении многих не менее острых и болезненных феноменов нашего собственного нацио­нального самосознания, очень как раз не хватает. В том числе и при обращении к тем проблемам, которые рассматриваются в этом номере.

На всем пространстве современного мировоззренческого дискурса методологическая интеллектуальная и нравственная общезначимость таких вдохновляющих образцов и примеров - очевидна.

 

 

Адам МИХНИК - родился в 1946 г. В годы учебы на Историческом факультете Варшавского университета был активным участником студенческого демократического движения, за что дважды исключался из университета, а в 1968 г. арестован и осужден на три года. В 1975 г. окончил экстерном Историко­филологический факультет Познанского университета; в 70 - 80 гг. - один из руководителей КОРа[*], затем «Солидарности». Неоднократно подвергался преследованиям и арестам. В 1989 г. создал «Газету Выборчу», сыгравшую громадную роль в победе «Солидарности» на выборах в польский сейм (депутатом которого сам Михник был в 1989 - 1991 гг.), и с тех пор и до настоящего времени - бессменный главный редактор этой самой крупной и авторитетной польской газеты. Автор множества книг, статей и эссе на политические, социальные и культурные темы. Постоянный автор «Континента», член редколлегии журнала. Живет в Варшаве.

 

 

Адам МИХНИК

Погром в Кельцах.

Два размышления о своих грехах¹

Памяти Станислава Мусяла, SJ²

 

«События в Кельцах независимо от их фона, независимо от того, что они были спровоцированы, независимо от того, что правящие власти могли, но не захотели им воспрепятствовать, стали преступлением, запятнавшим польское общество. Очевидно, что враждебные силы постараются воспользоваться этим для нападок на Польшу. Честное польское правительство, как и любое правительство в мире, по обязанности постаралось бы представить келецкие события самым добросовестным образом, подать все смягчающие обстоятельства, ибо такие несомненно были, - ведь люди, убивавшие в Кельцах, не были профессиональными убийцами».

Последнее сказано об убивающей евреев толпе. Суждение на ту же тему читаем в ином месте:

«Действие в состоянии аффекта всегда уменьшает вину, особенно тогда, когда преступник - один из множества, когда он подстрекаем преступной толпой и как бы ободряем».

Что ответить на подобные утверждения?

«Вместо того, чтобы торговаться и оправдывать, - писал Ян Блоньски³ , - мы, поляки, должны прежде всего подумать о себе, о собственном грехе или слабости».

Сопоставление этих двух позиций хорошо иллюстрирует различие в понимании своих поступков у польских католиков.

 

I

Свое памятное эссе «Бедные поляки смотрят на гетто» Ян Блоньски опубликовал на страницах «Тыгодника повшехного»⁴ , журнала католической интеллигенции, десятилетиями противодействовавшего антисемитским стереотипам с отвагой и последовательностью, достойными удивления. Этот же «Тыгодник повшехны» в августе 1945 года, после краковского погрома⁵ , то есть уже в начале своего существования, опубликовал примечательную декларацию:

«Из неоднократных высказываний Апостольского Престола и представителей церковной иерархии недвусмысленно следует, что антисемитизм невозможно примирить с католическим мировоззрением. Антисемитизм - это расизм, убежденность в естественном неравенстве и даже враждебности, антисемитизм - это ненависть. Церковь учит, что все люди равны перед Богом. <...> Одичание нравов, самосуды и убийства - таковы видимые последствия пяти лет войны и оккупации. Невозможно преувеличить печальный смысл краковских событий, особенно после <...> страшного истребления немцами еврейского народа, о котором никому из христиан невозможно думать иначе, как с самым глубоким состраданием».

Этой декларации «Тыгодник повшехны» оставался верен на протяжении всех шестидесяти лет своего существования.

Такова же и позиция Яна Блоньского в его эссе: безоговорочно признавать собственную вину, когда она имеется, безоговорочно говорить правду, которая обладает освобождающей и оздоровительной силой. Однако это эссе - один из прекраснейших и наиболее благородных текстов, когда­либо написанных на польском языке, - вызвало сопротивление в обществе. Я тоже полагал, что Блоньски выступил несвоевременно. Я думал, что обществу, борющемуся с чувством унижения в мрачные дни военного положения⁶ , нельзя - именно в этот момент - навязывать обязанность расплачиваться за драматизм польско­еврейских отношений.

Я был неправ. Позднее, многократно участвуя в польско­еврейских дебатах - в Нью-Йорке и Чикаго, в Лос-Анджелесе и Торонто, в Мельбурне и Париже, полемически представляя польскую точку зрения, я имел возможность сказать, что мудрое и проникновенное эссе Блоньского совершило моральный переворот в этих отношениях, «очистило зараженную землю». В нем был представлен новый образ мышления об антисемитизме и новый способ его представления, - оно прекратило вызванное коммунистической диктатурой и цензурой многолетнее погружение в ложь и замалчивание. Польское общественное мнение, высказавшись языком свободных людей, оказалось способно к серьезному размышлению о своих грехах.

Однако стремление к правде бывает по-разному понято. Так один из популяризаторов «новой исторической политики»⁷ заметил, что в круге идей Блоньского «по сути нет места категории национального интереса». Удивительный вывод. А разве стремление к установлению исторической правды, - десятилетиями скрываемой коммунистической диктатурой, - не является элементарным требованием национального интереса?

Другой защитник национального достоинства замечает: «Сегодня модно громко бить себя в грудь за антисемитизм»... Честно говоря, я что­то не слышу громкого «битья» - только редкие слова горькой правды, но мне почему-то кажется, что наш защитник «чести и достоинства» охотнее бы бил в чужие груди за чужие вины.

Недавно я прочел, что мы все дальше отступаем от исторической правды в результате «политической операции отсечения прошлого, в чем по разным поводам были заинтересованы как посткоммунисты, так и часть бывшей оппозиции во главе с окружением "Газеты Выборчей"». И далее: «в первых рядах этой разоблачительной активности выступают» левые и либеральная среда.

Остается только спросить: а что же неуместного в этом активном разоблачении лжи?

Приведенные высказывания принадлежат сановным политикам из правящего сегодня Польшей лагеря, и это в свою очередь наталкивает на печальные размышления о том, что и сегодня лживые инсинуации заменяют подлинные аргументы так же легко, как при коммунистиче-ской диктатуре. Ведь это именно тогда по отношению к оппонентам без тени приличия, умеренности и смысла пользовались ярлыками типа «национальный нигилизм» или «презрение к польской традиции».

После 1989 года началось очищение коллективной памяти от лжи, пошел процесс заполнения белых пятен в истории. Он охватил все события, подлежавшие цензуре и преданные забвению в период диктатуры: пакт Риббентропа-Молотова, агрессию 17 сентября 1939 года, преступление в Катыни, запреты в сфере национальной культуры, Варшавское восстание, преследования Католической церкви, польско­украинские отношения, польско­еврейские отношения - попросту целую совокупность польского наследия. Так что сегодня мы можем свободно говорить о самых трудных проблемах, в том числе о послевоенной трагической судьбе еврейского населения в Польше.

 

II

Здесь мы обращаемся к одной из самых трагических и наиболее запутанных проблем новейшей истории Польши. Это, однако, был не польско­еврейский конфликт; это был польско­коммунистический конфликт, жертвой которого часто становились евреи.

Размышляя над событиями послевоенного времени, мы включаем как бы два вида памяти, вступающие друг с другом в противоречие. Звучат два монолога, и диалогом они не становятся. Здесь вступают в дело и фальсифицирующие реальность обобщения, и несправедливые обвинения, когда одна стороны решительно не понимает другую. Пререкаются два образа мысли, две памяти, две оценки противоборствующих сообществ, из которых каждое живет с сознанием собственной невиновности, каждая торжественно лелеет свои страдания. А это, мягко говоря, не облегчает понимание соседа, антагониста, Другого...

Чтобы сказать проще: для евреев самым существенным опытом был Холокост, для поляков - утрата свободы и независимости. Для евреев приход Красной Армии означал конец «эпохи печей», для поляков - начало новой волны репрессий и нового иностранного господства.

Основной проблемой после 1945 года для евреев было пережитое; для поляков, вступающих в эпоху нового рабства, - будущее. Евреи жили в страхе перед эксцессами антисемитизма, начавшимися немедленно по окончании войны. Поляки жили в страхе перед коммунистическим аппаратом госбезопасности⁸ , сразу же ставшим для них главной угрозой. Таким образом, люди из СБ были для евреев надеждой на спасение, а полякам они же несли угрозу. Евреи со страхом думали об антисемитских погромах; поляки считали, что это именно им коммунистическая власть устраивала перманентный погром.

«В сознании польского общества, - писала Кристина Керстен, прекрасный знаток предмета, - было распространено клише: евреи - власть - угроза польскости», для евреев же «действительным было напряжение: подполье - реакция - антисемитизм - смертельная опасность». В келецком погроме евреи видели безумие озверелой толпы, отравленной антисемитизмом, традиционным для польских правых. Для поляков же это была коммунистическая провокация, с целью дискредитировать Польшу, борющуюся за свою свободу, в глазах демократического Запада.

Не существует неопровержимых доказательств того, что келецкий погром был сознательной провокацией, подготовленной аппаратом СБ или советскими спецслужбами. Однако несомненно, что вскоре после сфальсифицированного референдума⁹ коммунисты использовали келецкий погром в пропагандистских целях и, отвратив внимание от фальсификации, покрыли позором антикоммунистическую оппозицию. Нет сомнения также и в том, что в то время были очень сильны антисемитские настроения, которые способствовали агрессии против евреев. Является фактом и то, что коммунистическая власть пользовалась поддержкой со стороны еврейских институтов, - хотя можно дискутировать относительно их репрезентативности.

Наконец, следует помнить и о том, что погром в Кельцах, - хотя и самый известный, - был, к сожалению, не единственным антисемитским погромом тех лет¹⁰ . Это было время разгула бандитизма и время кровавой расправы коммунистической власти с вооруженным подпольем, время хаоса, одичания и бесправия. Деморализующая и всеохватывающая гитлеровская пропаганда (времен оккупации. - Прим. пер.) изображала евреев жуткими и бесчеловечными. Практика гитлеровского террора, применяя принцип «разделяй и властвуй», закрывая евреев в гетто, поощряя и премируя шмальцовников¹¹ , - сделала ограбление и убийство евреев в сознании многих людей стало обыденным делом. Еврей перестал быть ближним - он превратился теперь в какого-то человеческого паразита и заслуживал лишь истребления.

Наконец, - на что обращает внимание нью-йоркский историк Джон Микгил, - «главный источник антисемитизма заключался в том, что большинство этих бедных людей проживали в домах или квартирах, до войны принадлежавших польским евреям. Страх перед возвращением законных владельцев возбуждал в них враждебность, граничащую с антисемитизмом». В то время как евреев уже не должно было быть, они возвращались. Не часто, немногие, но - возвращались.

 

III

Божена Шайнок, автор книги о погроме в Кельцах, сообщает, что в Кельцы, где до войны проживало 25 тысяч евреев, после войны вернулось около трехсот человек. По данным на май 1945 года, в Кельцах проживало 163 еврея, главным образом в двух домах на улице Планты, в центре города.

Ход погрома был многократно описан. Начался он со слуха о похищении малолетнего Хенрика Блашчыка¹² с целью совершения ритуального убийства. При поддержке милиционеров и военных взбесившая-ся толпа атаковала дом на улице Планты, где проживали евреи и где находился Еврейский комитет, с целью найти в подвалах спрятанных евреями польских детей, предназначенных для ритуального убийства. Толпа ворвалась в здание, и в продолжение нескольких часов евреев вытаскивали из жилищ, били, грабили и убивали. Погрому сопутствовала пассивность - случайная или целенаправленная - всех институтов, ответственных за общественный порядок и безопасность граждан.

Во время погрома погибли сорок человек, еще восемьдесят были побиты, ранены, покалечены. Таковы бесспорные факты, остальное остается в сфере интерпретаций, допущений и домыслов.

К этим последним принадлежит, например, меморандум, переданный правящим келецким епископом Качмареком послу Артуру Блисс-Лэйну. По свидетельству епископского биографа Яна Следзяновского, в июле 1946 года епископ Качмарек создал специальную комиссию для исследования обстоятельств погрома. Руководил комиссией о. профессор Мечислав Живчыньский. Вручая послу США доклад этой комиссии, епископ Качмарек взял на себя ответственность за его содержание и выводы. Этот обширный доклад на тему «келецких событий» (авторы документа последовательно избегают слова «погром») следует рассматривать в контексте развязанной коммунистической властью пропагандистской кампании.

Коммунистическая пропаганда сразу же обвинила в погроме антикоммунистическую оппозицию. Ведущую роль в толпе погромщиков приписали солдатам генерала Андерса¹³ , что вскоре оказалось ложью. В речи перед активом ППР и ППС¹⁴ от 6 июля Владислав Гомулка, генеральный секретарь ППР¹⁵ , прямо указал на погромщиков: «ПСЛовско¹⁶ -НСЗетовский¹⁷ негативизм, не добившись победы в народном голосовании, хочет теперь ее достичь, втягивая страну в пучину анархии. <...> Ярким свидетельством тому является еврейский погром в Кельцах. <...> Польские фашисты, выказывающие величайший энтузиазм при виде господина Миколайчика¹⁸ (и которых он приветствует лордовской усмешкой удовлетворения), в антисемитском запале перещеголяли своих гитлеров-ских учителей».

В обращении келецких партийных организаций ППР и ППС дополнительно обвинялось польское духовенство.

IV

Доклад епископа Качмарека¹⁹ был подготовлен 1 сентября 1946 года, - следовательно, после серии пропагандистских публикаций и показательных процессов, которые своим течением напоминали тот тип сталинских процессов, где требовали примерно наказать найденных «козлов отпущения» и делали все, чтобы скрыть обстоятельства, компрометирующие представителей аппарата власти. На этих процессах никогда не поднимался вопрос о роли милиции, армии и органов государственной безопасности.

Решительно отвергая правительственно-пропагандистскую версию, вместо нее я представляю суждение епископа Качмарека. В его документе мы читаем:

«У поляков нет репутации садистов. <...> В Кельцах до того времени не было никаких антиеврейских выступлений, проживает тут население мирное, более или менее католическое, а убивали, - согласно официальному обвинительному акту, - не какие­нибудь озлобленные жизнью безработные или нищие, но представители мелкой буржуазии, люди бедные, но не нищие. <...>

Почему же все это произошло? Ответ может быть только один. Потому, что толпа ненавидела евреев. Охваченные ненавистью люди поверили в рассказ мальчика, и этот рассказ стал последней каплей, приведшей к вспышке ненависти в неслыханно жестокой форме. Объектом ненависти (как мы все понимаем) не могут быть люди неопасные; ненавидят лишь врагов или тех, кого считают врагами, и по причинам, если речь идет о толпе, конкретным, ясным, выразительным. В Кельцах причины этой ненависти были двух видов. <...>

После массовых убийств евреев, осуществленных немецкой властью в тогдашней Польше, а, следовательно, и в Кельцах, не было враждебного отношения к евреям и не было антисемитизма. Все сочувствовали евреям, даже их самые большие враги. Многих евреев спасли поляки: ведь без помощи поляков не спасся бы ни один. Спасали, несмотря на угрозу наказаний, вплоть до смертной казни. Так было в 1944 году и на начало 1945-го. Положение дел решительно изменилось после вступления советских войск и распространения люблинской власти²⁰ на всю Польшу. Теперь растет неприязнь к евреям, она быстро распространяется, охватывая широкие массы польского общества - повсюду, а, следовательно, и в Кельцах. Евреев не любят и даже ненавидят на всей территории Польши. Это явление, не вызывающее никакого сомнения. Евреев не любят не только те поляки, которые не принадлежат к какой­либо партии или же находятся в оппозиции, но даже многие из тех, которые официально принадлежат к правящим партиям.

Всем известны причины этой всеобщей неприязни, и они не носят расового характера. Евреи выступали главными пропагандистами коммунистического строя в Польше. Но польский народ не хочет коммунистов, и новый строй ему навязывают насильно, вопреки его воле. Кроме того, каждый еврей имеет хорошую должность или неограниченные возможности и послабления в торговле и производстве. Полно евреев в министерствах, в заграничных учреждениях, на заводах, в ведомствах, в армии и повсюду на главных, основных, руководящих должностях. Они руководят прессой, в их руках столь суровая сегодня в Польше цензура, они руководят службами безопасности на местах, они арестовывают. При этом (коммунисты или не коммунисты) они не тактичны, особенно в отношении людей с некоммунистическими взглядами. Зачастую они наглы и жестоки. Многие из них даже не из Польши. Приехав из России, они плохо говорят по-польски, еще хуже ориентируются в польских отношениях. Вот почему можно сказать, что сами евреи несут львиную долю ответственности за ту ненависть, которая их окружает. Средний поляк считает (безотносительно тому, верно это или неверно), что подлинными и искренними сторонниками коммунизма в Польше являются главным образом (и даже исключительно) евреи, ибо огромное большинство коммунистов­поляков это, - по мнению большинства, - люди корыстные, безыдейные, которые перешли в лагерь коммунистов лишь из корыстных побуждений. <...>

В Кельцах к тому же была и другая непосредственная причина антисемитизма. За пару месяцев до 4 июля 1946 года по Кельцам поползли слухи об исчезновении детей обоего пола. <...> Многие считали это делом евреев, ритуально убивающих детей, поэтому жалобы родителей исчезнувших детей настраивали против евреев - особенно простых людей. Несомненные факты исчезновения детей возмущали даже интеллигентных людей. Некоторые из них сообщали мне, что евреи берут у детей кровь, а затем этих детей убивают.

Эти ужасные факты сообщались милиции, но милиция оставалась по отношению к ним совершенно равнодушной, не проводя следствия, но и не опровергая полученных сведений. Бездеятельность полицейских властей утверждала широкие массы в убеждении, что евреям в Польше все позволено, что им все может сойти с рук».

Почему, - ставит вопрос автор доклада, - маленький мальчик сбежал из дома и рассказывал лживую историю о похищении? Может быть, его подговорили? А если так, то кто? Отвергая (и не безосновательно) тезис о провокации со стороны антикоммунистической оппозиции, епископ Качмарек задумывается: а может, евреи? Неужели сами евреи и вызвали погром?

Разве это не абсурд? - спрашивает епископ. И отвечает:

«Прежде чем ответить на этот вопрос, следует вспомнить о двух взаимосвязанных явлениях. Во­первых, не подлежит сомнению, что евреи в Европе стремятся оказать давление на правительство Великобритании, чтобы им отдали в безраздельное владение Палестину. Недавно осуществленное еврейскими террористами нападение на Отель царя Давида в Иерусалиме²¹ , во время которого погибло, видимо, немало евреев, является красноречивым доказательством такого давления. Во­вторых, чтобы облегчить выезд в Палестину, европейские евреи стараются доказать, что в некоторых европейских странах евреев преследуют. К таким странам относят и Польшу, которую евреи, особенно российские, очень не любят за то, что она не хочет принять навязанного ей коммунистического строя. В данных обстоятель-ствах, возможно, кто­то из евреев мог склонить Хенрика Блашчыка к его рассказу <...> в надежде побудить и без этого возбужденную против евреев толпу к эксцессам, которые можно будет потом широко использовать».

Отвечая на обвинения в адрес Католической церкви, автор доклада писал: «Церковь имеет совершенно ясное учение, проповедующее, что каждый человек является ближним и что убивать и причинять вред нельзя никому. Церковь осуждает национализм и классовую борьбу, и этим определяется поведение священников. Даже правительственная пресса при всем своем желании не смогла привести ни одного антисемитского послания епископа или назвать хоть одного католического священника, который бы призывал к нападению и насилию над евреями. Правительственная пресса согласным хором нападает на кардинала Хлонда²² за его интервью (обозревателям иностранных журналов на тему событий в Кельцах), хотя никогда полностью его не перепечатала, всегда оперируя вырванными из контекста, а зачастую и исковерканными фразами. В этом интервью примас Польши коротко, но достоверно описал события в Кельцах. Он сказал, что в Польше существует отрицательное отношение к евреям, ибо они занимают важные правительственные посты и ратуют за коммунистический строй. Таков фон событий в Кельцах, которые, однако, кардинал признает достойными сожаления и которые Церковь осуждает, признавая их убийством. Однако, добавляет он, если следует сожалеть, что на политическом фронте в Польше гибнут евреи, то следует сожалеть так же и о том, что погибают (причем в значительном большем количестве) и поляки. Правительственная пресса не осмелилась опубликовать полностью данное заявление примаса; напротив, с ее стороны начались яростные на него нападки, - и это в стране, где 90% населения питает глубочайшее уважение к своему примасу.

Для правительственной прессы были неприемлемы два утверждения: как о роли евреев, так и об убийстве поляков. А ведь оба утверждения были несомненны. <...> Ежедневно от рук членов правящих партий, от рук милиции и Службы безопасности гибнут деятели ПСЛ, представители оппозиции. В одном только меховском повяте в течение 7 недель людьми власти были убиты 260 польских крестьян. И, однако, хотя убийцы известны, их не арестовывают и не начинают против них судебных процессов. Молчит на эту тему и польская пресса; ничего об этом не знает иностранная пресса. Нет ничего удивительного в том, что когда примаса Польши спросили о келецких убийствах, он ответил, что осуждает все убийства, как те, которым правительство придает огласку, так и те, о которых оно говорить не позволяет. <...>

Правительственная пресса добивалась коллективного выступления Епископата против антисемитизма. Требование парадоксальное и унизительное для Церкви. Кроме того, оно не выполнимо не только по причинам принципиального характера. Огромное большинство евреев в Польше добросовестно пропагандируют коммунизм, трудятся в пресловутых органах госбезопасности, арестовывают, издеваются над арестованными и убивают их, а в ответ сталкиваются с враждебностью общества, которое коммунизма не хочет, а гестаповскими методами сыто по горло. И вот Церковь должна в соответствии с пожеланиями правительственной прессы торжественно заявить, что эта враждебность общества неоправданна, а поведение евреев невинно, и виноваты сами поляки.

Таков подлинный смысл требований правительственной прессы. Нет речи о том, что Церковь ежедневно проповедует (исключающую антисемитизм) любовь к ближнему, что она искренно и самым доброжелательным образом протягивает руку евреям доброй воли, что строго запрещает нападения на евреев (ведь келецкие убийства в обращении Курии от 11 июля названы преступлением, взывающим к Богу о мести, достойным «полного и безусловного осуждения»). Вместо этого от Церкви требуют, чтобы она публично, институционально заявила, что у поляков и католиков нет к евреям обоснованных претензий. Собственно, от Церкви требуют, чтобы она признала систему террора, какой сегодня осуществляется в Польше».

В выводах доклада мы читаем:

«Анализ событий и показания свидетелей приводят нас к следующим выводам. В результате коммунистической деятельности евреев по отношению к ним в Польше возникла ненависть широких масс. Эту ненависть породили не приписываемые евреям случаи исчезновения детей в Кельцах, но они ее в значительной мере увеличили. Тогда некие коммунистические еврейские силы в согласии с контролируемой ими Службой безопасности решили воспользоваться сложившимся положением и спровоцировать погром. Последующий общественный резонанс подтвердит необходимость эмиграции евреев в собственную страну и станет доказательством того, что польское общество охвачено антисемитизмом и фашизмом, и вновь выявит реакционность Церкви, членами которой были убийцы».

 

V

Обширное цитирование меморандума я счел необходимым, чтобы нагляднее представить способ мышления, аксиологию и духовное состояние епископа Чеслава Качмарека и немалой части духовенства. Епископ Качмарек безусловно прав, обвиняя коммунистов во лжи: келецкую трагедию они хотели использовать как оружие в борьбе с антикоммунистической оппозицией. В докладе процесс над виновниками погрома характеризуется как манипуляторский: «Прямо или косвенно на улице Планты, 7 убивали и милиционеры, и солдаты, рабочие и случайно собравшаяся толпа. Но аресты производились только из среды этой последней, ибо, посадив на скамью подсудимых также являющихся членами ППР милиционеров и рабочих, нельзя было бы заявлять, что убивали только католики, и, следовательно, отпали бы обвинения против Католической церкви, андерсовцев и ПСЛ».

Все верно, но без ответа остается вопрос, как мог польский епископ в 1946 году создать документ, насыщенный многочисленными антисемитскими клише? Не помогает и ясное, прямое утверждение в конце документа: «Всякий антисемитизм аморален и унижает человека». Поскольку данное утверждение было адресовано американскому послу, а не общественному мнению в Польше.

В качестве дополнения процитируем свидетельство Ехеля Альперта, кельчанина и очевидца погрома, представленное в Израиле в августе 1967 года. В 1945 - 1946 годах Альперт был деятелем Еврейского комитета в Кельцах. Когда в декабре 1945-го неизвестные бросили в еврейский дом несколько гранат, Альперт и председатель религиозной конгрегации Эйзенберг отправились с визитом к епископу Качмареку.

«Мы просидели у него час, - вспоминал Альперт. - Я сказал ему, что пришел просить его повлиять на свое духовенство, чтобы духовенство затем повлияло на польское общество, которому пора прекратить преследовать оставшуюся маленькую горстку евреев. Он усмехнулся и сказал: "Удивляюсь, что вы ко мне пришли с этим. Вы ведь, наверное, читаете прессу и знаете, что мы не имеем никакого влияния". "Как я могу повлиять на моих овечек, когда мне нечего сказать..." - иронически ответил епископ. А потом добавил: "Знаете, евреи являются талантливыми купцами, врачами, адвокатами, - Польша разрушена, нуждается в специалистах, - так почему они не занимаются тем, к чему имеют способности, а занимаются политикой? Можете себе представить, как это выглядит, когда какой­нибудь ксендз приходит в министерство, а там сидит Бог знает откуда взявшаяся еврейка и с пренебрежением, нахально относится к нашему духовенству? Какое это производит впечатление?"

Спрашиваю его: "Обещаете ли вы помочь?" Отвечает дипломатично: "Постараюсь". Впрочем, было видно, что ничего из этого не получится»...

Такой была беседа епископа Качмарека с чудом спасшимся от Холокоста Ехелем Альпертом в канун келецкого погрома.

 

VI

Нет смысла здесь опровергать все противоречия, неточности, фальшь и даже явный абсурд в докладе епископа Качмарека. В основание этого своеобразного текста, перенасыщенного понятным и обоснованным неприятием коммунистического террора, положены два (связанных между собой) антисемитских стереотипа: стереотип «жидокоммуны» и разоблачение всемирного еврейского заговора. Только так можно было связать деятельность стремящихся к созданию еврейского государства сионистов с политикой сталинского аппарата безопасности в Польше. Сегодня никому не надо доказывать абсурдность и антисемитскую направленность этих представлений.

Мне сейчас непросто выступать с подобным заявлением, поскольку я знаю судьбу епископа Качмарека²³ . Епископ был открытым противником коммунистической системы и стал ее жертвой. Так что простое приличие требует сдержанности при формулировании критических замечаний - этого требует память и уважение к людям, которые отважились на сопротивление тоталитарной диктатуре и заплатили за это высокую цену.

Наконец, следует помнить, в каком исключительно сложном положении находились служители Церкви, для которых невыносимо было выступать в унисон с пропагандистами коммунистического режима. Этот режим ежедневно попирал права человека и гражданские свободы, он последовательно стремился к установлению тоталитарной диктатуры по советскому образцу, где единственным местом для католических епископов были тюрьма или лагерь.

Да, об этом ни на минуту нельзя забывать. И однако...

И однако трудно не припомнить слов раввина Кахане²⁴ , который во время погребения жертв келецкого погрома с отчаянием говорил: «К ряду трагических могил присоединяется еще могила келецких евреев, убитых в возрожденной Польше. Людей, которые чудом спаслись от рук фашистов. <...> Не наше дело в эту минуту выяснять, кто организовал этот отвратительный погром. Но я хотел бы в эту торжественную минуту, перед лицом жертв келецкого погрома заявить вот что: существует категория людей, одно сословие, которое могло бы этому воспрепятствовать. <...> Духовное сословие, официальные органы Католической церкви в Польше. <...> Священники польского народа! <...> Можете ли вы с чистой совестью, уйдя отсюда, сказать: "Наши руки не пролили этой невинной крови, наши очи этого не видели"? Или "не убий" не касается евреев?»

Своеобразным ответом раввину Кахане стали слова кардинала Августа Хлонда, примаса Польши, не считавшего управляемую коммунистами Польшу - независимой. В заявлении для иностранных журналистов примас отметил: «Католическая Церковь всегда <...> осуждает любые убийства безотносительно того <...> касаются они поляков или евреев, в Кельцах или в иных уголках Речи Посполитой²⁵ ». «Во время немецкой оккупации в условиях геноцида поляки, несмотря на то, что сами были истребляемы, с опасностью для жизни поддерживали, укрывали и спасали евреев. Не один еврей в Польше обязан своей жизнью полякам и польским священникам. Теперь же это хорошее отношение портится, за что в большой степени несут ответственность евреи, занимающие в Польше ответственные государственные должности, навязывающие народу такие формы государственного устройства, которые большинство народа отвергает. Эта опасная игра ведет к росту напряженности в обществе. В роковых боевых столкновениях на политическом фронте, к сожалению, гибнут отдельные евреи, но несравненно больше гибнет поляков».

Заявление примаса Хлонда полно неловких, вводящих в заблуждение и несправедливых формулировок. Ибо как можно соединить неопределенный эвфемизм примаса Хлонда «это хорошее отношение портится» с категорическим утверждением епископа Качмарека, что «евреи нелюбимы и даже ненавидимы на территории всей Польши»? Как можно все еврейское сообщество обвинять в действиях коммунистов с еврейскими фамилиями из коммунистического правительства? Как можно приравнивать польско­еврейские отношения к «боевым столкновениям на политическом фронте»? Как, наконец, понять упорное молчание, отсутствие какого-либо заявления примаса на тему абсурдных обвинений в «ритуальных убийствах»? Все это вызывает чрезвычайное удивление. И однако...

И однако повторим слова примаса Хлонда - несправедливые и вводящие в заблуждение, но подводящие нас вот к какому вопросу: не должен ли был знающий польские реалии раввин Кахане тогда, в 1946 году, публично обратиться к еврейской общине с призывом, чтобы евреи не сотрудничали с аппаратом безопасности, который был для поляков аппаратом смертельной опасности? Разве раввин не должен был бы осудить нарушение гражданских прав, преследования аковцев²⁶ , действия цензуры, фальсификацию результатов референдума? Разве заповедь «не убий» не касалась убиваемых службой безопасности польских патриотов? Или, наконец, раввин Кахане не должен ли был поддержать предложение Польского Строництва Людового (ПСЛ) прислать в Кельцы парламентскую комиссию для исследования всех обстоятельств погрома?

Зараженное по большей части антисемитскими стереотипами общественное мнение в Польше не услышало подобных деклараций ни со стороны раввина Кахане, ни со стороны ответственных еврейских институтов. Это молчание также имело свой смысл. Разве защитительная и апологетическая позиция епископа Качмарека не была естественной и понятной? Именно так думали многие - и продолжают думать по сей день.

Но однако...

 

VII

Но однако этот доклад, - когда его читаешь сегодня, - поражает. Он обнаруживает глубинные пласты антисемитских стереотипов у части духовенства. Он указывает и на их абсолютное равнодушие и бесчувствие к судьбе горстки спасшихся из пекла гитлеровского Холокоста евреев. Он демонстрирует непонимание того, что погром, - хотя и спровоцированный, - стал завершением Холокоста, уничтожавшим фундамент польской аксиологии. И, наконец, каким тотальным было ощущение невиновности пастыря, не бравшего на себя ответственности за то, что его овечки верят в бессмысленные рассказы о «ритуальном убийстве».

В своем введении к публикации текста «Меморандума» Джон Микгил пишет: «Нам неизвестна реакция правительства США на опубликованный документ». Если никакой реакция не было, то остается только радоваться тому, что этот документ утонул в недрах вашингтонских архивов. Иначе бы он послужил аргументированной поддержкой тезиса об антисемитизме польского общества и польского духовенства. Для многих людей это был бы окончательный аргумент. И однако...

VIII

И однако тогда, в этом страшном июле 1946 года, явился новый облик польской Католической церкви и польского духовенства:

«Ко всему обществу города Ченстохова и келецкого воеводства.

В Кельцах совершено преступление массового убийства польских граждан еврейской национальности. Убиты свыше сорока евреев и двое поляков, которые пережили немецкую оккупацию, смотрели на смерть и муки близких и сами не без помощи польского христианского сообщества избежали смерти от рук оккупантов.

Моральные и фактические виновники совершенного убийства растоптали достоинство человека и допустили ужасное по своей форме нарушение христианской заповеди любви к ближнему и общечеловеческого принципа "Не убий".

Ничто, абсолютно ничто не оправдывает заслуживающего гнева Божьего и человеческого келецкие убийства, фон и причины которых следует искать в преступном фанатизме и неоправданном невежестве. Фанатизм одних, использующий для целей убийства понятия давно минувшего Средневековья, чуждые верованиям христианской общности и принципам совместного проживания всех сограждан страны, без различия национальности и вероисповедания, затеял убийство и использовал темноту других для осуществления этого преступления.

И одни, и другие виновные должны быть безусловно и без каких­либо оговорок осуждены как преступившие все божеские и человеческие законы.

Оставляя первых осуждению правосудия, скорбим над другими, которые позволили себя спровоцировать на преступление, нарушившее сосуще-ствование в стране и опозорившее доброе имя поляков за границей.

Преступление в Кельцах было решительно осуждено всеми, у кого есть сердце, бьющееся любовью к ближнему, привязанностью к нерушимой вере и обычаям наших отцов и дедов, а также чисто человеческой порядочностью.

В связи с этим как представители польского ченстоховского общества, доверяющие ему и неизменно верящие в его человеческую сознательность, заявляем и призываем: все утверждения о существовании ритуальных убийств являются ложью. Никто из христианского общества ни в Кельцах, ни где­либо в Польше не был использован евреями для религиозных и ритуальных целей. Нам не известен ни один случай кражи христианского ребенка евреями. Любые распространяемые на эту тему известия и версии являются сознательным вымыслом преступников или несознательным - людей, введенных в заблуждение, и направлены на совершение преступления.

Преступники и люди, взбаламученные ими, заслуживают справедливого суда или снисходительного милосердия, но они не заслуживают того, чтобы найти отклик в обществе.

Поэтому мы обращаемся ко всем без исключения гражданам города Ченстохова и келецкого воеводства, в особенности к людям доброй воли с призывом, чтобы они не верили преступным версиям и слухам. Чтобы они эти версии и слухи проверяли у авторитетных источников, опровергали среди своего окружения и всеми силами противодействовали возможности организации каких­либо эксцессов против еврейского населения.

Мы верим, что граждански сознательное и привязанное к принципам христианской морали общество города Ченстохова и Келецкой земли не поверит преступным нашептываниям и не запятнает себя, подняв руку на сограждан только потому, что они принадлежат другому вероисповеданию и другой национальности.

Теодор Кубина²⁷ , епископ

Городской староста доктор Т. Воланьски

Повятовый²⁸ староста Е. Казьмерчак

Председатель городского национального совета К. Зайда

Председатель повятового национального совета С. Пенкас».

 

IX

Воззвание епископа Теодора Кубины принадлежит к прекраснейшим свидетельствам в истории Католической церкви в Польше. В нем слышен бескомпромиссный тон Назарянина, радикализм евангельских принципов: «Да будет слово ваше: да - да, нет - нет».

Сознавая ужас и позор погрома, епископ Кубина сказал «да» правде и любви к ближнему; сказал «нет» преступлению, лжи и ненависти. Подтвердил, что спустя год после окончательного поражения Гитлера вновь совершился Холокост относительно сорока евреев. Избежавшие Треблинки и Освенцима приняли смерть от рук польской толпы. Епископ почувствовал необходимость обратиться к людям с простыми, ясными и благородными словами - даже ценой скандала. Этот «скандал», произведенный епископом Кубиной, сравним со скандалом евангельского послания. Разве не была скандалом Нагорная проповедь?

Можно, следовательно, полагать, что воззвание епископа Кубины, как свидетельство духовного величия Католической церкви в Польше, будет постоянно присутствовать, о нем будут напоминать и ставить его в пример. И однако...

И однако Епископат на пленарной конференции «обязал отдельных епископов, чтобы они воздержались от занятия индивидуальной позиции по отношению ко всем без исключения событиям в стране и не создавали ситуации как после келецких событий,.. когда правящий епископ одной из епархий <...> соучаствует в создании обращений, содержание и намерения которых другие правящие епископы признали несовместимыми с принципиальными и каноническими основаниями Католической церкви».

По­видимому, позиция епископа Кубины оказалась «невозможной» для большинства епископов. По мнению современного историка, воззвание епископа Кубины было прочитано другими епископами как «опосредованное признание позиции властей по отношению к погрому». Такое прочтение было, по моему мнению, совершенно неоправданно. Коммунистическая пропаганда обвиняла в погроме - и при том обвиняла языком грубой травли - антикоммунистическое подполье и ПСЛ, в то время как воззвание епископа Кубины опровергало эту ложь. В нем были скорбь по погибшим и предостережение перед измышлениями и фанатичной ненавистью.

Тем не менее победил образ мысли, присутствующий в декларациях кардинала Хлонда и епископа Качмарека. Победил на очень длительный период. Келецкий погром не стал предметом моральных размышлений - его уделом стало коллективное забвение, национальная амнезия на целых тридцать пять лет. И однако...

X

И однако после тридцати пяти лет тема погрома в Кельцах вернулась. Вернулась при помощи деятелей келецкой «Солидарности», в июле 1981 года почтившей память жертв погрома. Вернулась при помощи громкой статьи Кристины Керстен в «Тыгоднике Солидарность» (декабрь 1981 года). А потом уже к этой теме систематически возвращались - в кинофильмах и книгах - вплоть до памятных торжеств 1996 года с участием премьера Влодзимежа Чимошевича по случаю пятидесятой годовщины событий. Польское национальное сознание выплюнуло кляп: нормальный разговор поляков о прошлом стал возможным.

Полагаю, что составной частью такого разговора является размышление над двумя проявившимися в 1946 году лицами Католической церкви. Назовем их «лицо епископа Качмарека» и «лицо епископа Кубины».

Среди большинства епископов Второй республики епископ Кубина не выделялся своим отношением к антисемитизму. Рональд Модрас, профессор теологии в Католическом университете штата Луис (США), писал: Епископы не смогли представить себе, чтобы поляки и евреи совместно трудились над разрешением социальных и экономических проблем Польши. Эту ситуацию объясняет Пастырское послание епископа Кубины от 1936 года: «Мир поделен на соперничающие между собой лагеря Христа и антихриста. Христиане должны принять военный призыв "царствуй над нами, Христос". Они должны противостоять материалистам (капиталистам и коммунистам), которые приняли "еврейский" военный призыв: "Не хотим, чтобы Христос царствовал"». Такова в изложении эта не очень изысканная теология.

Епископов Качмарека и Кубину разделяло не отношение к догматам веры. Не разделяло их и отношение к коммунизму. Характеризуя послевоенную ситуацию, епископ Кубина говорил в январе 1946 года: «За это новое обличье земли, за этот новый мир уже сегодня началась борьба, в ходе которой консолидируется два лагеря: желающий строить новый мир без Бога материалистический и желающий опереться на Бога лагерь христианский. Борьба между ними неизбежна, ибо в своих основополагающих взглядах на мир и на жизнь один лагерь является отрицанием другого». Таков был общий взгляд всех епископов.

Следовательно, совпадая в фундаментальной оценке коммунизма и «еврейского материализма», они отличались в реакции на еврейский погром. Почему? Естественно, мы можем только выдвинуть гипотезу.

Сравнивая тексты обоих епископов, без труда находим различие. Доклад епископа Качмарека - это голос церковного политика, стремящегося оправдать свою польскую паству, защитить ее и от наглых обвинений со стороны коммунистов, и от несправедливых обвинений со стороны иностранных газет. Епископ же Кубина говорит голосом пастыря, который предостерегает свою паству, обнаруживая таящееся в ней самой зло, грех запальчивой ненависти, ведущей, как это было в Кельцах, к варварству и преступлению.

В истории Церкви всегда наличествовали традиция церковного учительства - священническая - и традиция евангельского свидетельства - пророческая. Голос епископа Качмарека был голосом священника, озабоченного судьбой институциональной Церкви, авторитетом и безопасностью ее учительства, возможностью функционирования самого института Церкви в мире разлившейся как зараза вражды и ненависти. А епископ Кубина говорил языком мессианской традиции - голосом пророка, который не заботится о собственной безопасности, но, обеспокоенный чужим несчастьем, желает смягчить боль жертв и задержать руку потенциальных убийц.

Чем в реальности были для епископа Качмарека келецкий погром и коммунистический террор? Он смотрел на них через призму учительского служения Церкви - служения, сформированного традицией института, «от века» осуществляющего власть над душами. В рамках этого института в отсутствие законного властителя (бескоролевья) примас исполнял обязанности хранителя престола - interreks'а. Стоит ли удивляться, что период диктаторской власти коммунистов был для людей Церкви эпохой interregnum - междуцарствия.

Церковные институты формировались канонами веры и историей апостольской миссии, то есть христианизацией язычников, борьбой с ересью Реформации, со свободолюбивым (либертинским) духом Просвещения, с либерализмом позитивистов, с антиклерикализмом социа­листов, с призраком большевистской атеистической и кровавой революции.

Составной частью истории Церкви в Польше была также традиция, согласно которой поляк­католик, пребывая в постоянном конфликте с протестантской германизацией и православной русификацией, с помощью своей религии спасал и выхаживал национальную идентичность. Такой поляк­католик, воспитанный на насыщенных антисемитизмом трудах Романа Дмовского²⁹ и его учеников, верил, что евреи представляют для него первостепенную опасность. Архипастыри Церкви очень редко объясняли своей пастве, что все обстоит иначе.

А в 1946 году архипастырь был уверен, что весь польский народ ненавидит евреев, отождествляемых с коммунистической властью. Можно предположить, что и сам он разделял эти чувства. Больше того. Он верил в свою абсолютную правоту, когда защищал Церковь (в которой видел абсолютную ценность) от безбожного коммунизма - абсолютной антиценности, тотального зла. В 1946-м он формулировал свои мысли, сознавая, что польский народ и Католическую церковь загоняют советскими прикладами в большевизм. Так и погром в Кельцах представлялся ему провокацией, организованной врагами, стремящимися поработить народ и уничтожить Церковь, - очередным актом на пути большевизации Польши. Он как бы смотрел в лицо еврею-офицеру службы безопасности, который унижает и оскорбляет, пытает и убивает польских патриотов.

 

XI

Епископ Теодор Кубина смотрел в лица убитых в погроме евреев. Касались ли его скорбные раздумья смысла существования Церкви - Невесты Христовой, вождя людей на пути к спасению? Церкви, которая обладает силой и способностью определять, что является грехом, а что добродетелью? Повторял ли он себе, что Церковь - раздатчик невидимых благ в видимом мире - существует не по собственной воле? Что она была призвана не для того, чтобы проповедовать надежду на соб­ственное вечное существование, но на пришествие Царства Божьего? Вспоминал ли он Иисуса, который брал под защиту отверженных и угнетаемых, лишенных надежды, проклятых на этой земле? Иисуса, который сказал: «То, что вы сделали одному из сих братьев Моих меньших, сделали Мне»?

Вглядываясь в лица убитых еврейских женщин, мужчин и детей, заметил ли он некий отблеск судьбы Того, Кто был «распят за нас при Понтийском Пилате», - какой­либо след того страдания, слез, муки распятия? А может быть, полный жалости к убитым, он вспомнил, что Иисус ведь был евреем? Что ближние, о которых говорится в заповедях блаженств, это не только близкие друзья, но также и те чуждые, беззащитные и одинокие? Что, хотя бы и спровоцированное, убийство келецких евреев - так скоро после Освенцима - это сокрушительное свидетельство против традиции христианской веротерпимости в Польше? Думал ли, вспоминал ли, но епископ Кубина говорил языком бескомпромиссного свидетельства христианина.

 

XII

Епископ Кубина не прибегал к поверхностным формулировкам, он прямо говорил об «убитых евреях», которые «пережили ад немецкой оккупации» и «смотрели на смерть и муки своих самых близких». Не то епископ Качмарек, который просто напоминал, что «каждый человек является ближним и что убивать никого нельзя». То же самое заявил и примас Хлонд, сказавший, что «Церковь всегда и везде осуждает любые убийства».

В свою очередь в обращении к Келецкой курии «Ко всем преподобным отцам­настоятелям Келецкой епархии», прочитанном в храмах без каких­либо комментариев, говорится вообще о «событиях», «погасивших жизнь многих людей». Далее мы читаем, что «факт умышленного убийства является преступлением, взывающим об отмщении к Богу, и как таковой достоин безусловного и беспощадного осуждения. Факт этот тем более заслуживает наказания, что совершился на глазах молодежи и малолетних детей». В заключении курия «призывает католическое общество Келецкой епархии к сохранению спокойствия, сдержанности и пониманию важности момента в интересах своих и народа. Пусть ни один католик не даст втянуть себя в подобные дела». Нигде в обращении ни словом не упоминается, что это был еврейский погром, которому положила начало сплетня о похищении евреями христианского ребенка для ритуального убийства: просто кто­то кого-то убил, неизвестно, по какому поводу...

Задумаемся: разве в 1946 году, непосредственно после Холокоста, положение евреев не было в каком­то смысле исключительным? Разве они не были поголовно осуждены на смерть антисемитским режимом Третьего рейха? Разве в лицах озверевшей толпы они не могли заметить знакомые черты шмальцовников, своими доносами обрекавших их на смерть? И разве сама та обыденность, с которой убивали евреев, спасшихся от нацистов и шмальцовников, не должна рассматриваться как дополнительная пощечина и унижение?

Разве евреев - и в гитлеровском Холокосте, и в ходе позднейших погромов - убивали не по совершенно иным причинам, чем другие народы? Разве не за то только, что они были евреями? Разве молчанием о том, что случилось с евреями во время Холокоста, отказом видеть и признавать различие судеб не отбирается у евреев право на их собственное, ни с чем не сравнимое несчастье?

Но у евреев не только отбирается это право, одновременно с этим им навязываются особая ответственность и вина за коммунизм и его преступления. Разве нет в этом некоего кошмарного нонсенса, некоего страшного оскорбления?

Наконец, разве этот нонсенс, это нанесенное недобиткам Холокоста оскорбление, сдвинутое куда-то глубоко на самое дно коллективного подсознания, не ложится роковой тенью на сознание и совесть всех тех, кто и сегодня склонен еще повторять формулу кардинала Августа Хонда и епископа Чеслава Качмарека? Разве не настало время обратиться к свидетельству епископа Теодора Кубины?

 

XIII

Безусловно, это время настало не для всех. Так, несколько лет назад редактор одного консервативно ориентированного католического журнала, сожалея, что не было проведено специальных исследований об участии евреев в аппарате коммунистической власти, высказал суждение, достойное того, чтобы его процитировали: «Общественное мнение было поражено информацией о преступных эскадронах смерти АК и НСЗ, расправлявшихся с беззащитными евреями. Интересно, что эти жертвы вооруженного подполья, пока их не расстреляли, не были евреями, а были офицерами НКВД, палачами СБ. Пока жили, были коммунистами, ибо, как пишут публицисты из противоположного лагеря, настаивая на том, чтобы не поднимали вопроса о национальности офицеров СБ и деятелей ППР, - "Еврей, став коммунистом, переставал быть евреем". Однако когда его убивали именно как коммунистического палача, для левой прессы он автоматически становился жертвой расправы по национальному признаку».

Чем на это ответить? Именами жертв келецкого погрома, среди которых не было сотрудников ГБ? Напоминанием, что жертвами погромов становились отнюдь не вооруженные гэбэшники? Цитируемый редактор, уж конечно, читал доклад епископа Качмарека, но манера преуменьшать трагедию спасшихся от Холокоста евреев не заимствована оттуда. Весь процитированный пассаж прекрасно иллюстрирует тогдашнюю обиду, задвинутую в коллективное подсознание современных взрослых антисемитов. Фальшивые и залгавшиеся, они будут по-прежнему повторять: не было антисемитов, были только антикоммунисты, боровшиеся с «жидокоммуной».

Редактор другого консервативного журнала, историк и публицист, в недавно опубликованной статье определил спор вокруг преступления в Едвабном³⁰ как прения «с целью обратить остатки нашего исторического самосознания на создание общества стыда». Этот же редактор, комментируя прогремевшее двадцать лет назад эссе Александра Смоляра на тему польско­еврейских отношений «Табу и невинность», написал: «Смоляр даже сожалел, что после войны в Польше не произошло "кризиса правого сознания"». И это в то время как польские правые «ввиду последовательного сопротивления обоим захватчикам сентября 1939 года³¹ » не утратили «своего морального права»!

Думая, что не понял автора, я перечитал это место три раза. Как же это так? Разве опыт Холокоста не убеждает в преступных последствиях антисемитизма? Разве он не склоняет к размышлению над богатым и многогранным вкладом именно правых в распространение антисемитской идеологии? Разве люди, создававшие гетто в аудиториях польских высших учебных заведений, не обязаны задуматься над своим жизненным путем и интеллектуальным складом? Разве авторы антисемитских книжек, статей и листовок не должны, вызывая в памяти образ горящего гетто, задуматься о том, к чему хотя бы и несознательно они приложили руку, разжигая презрение и ненависть к евреям?

Разве на такой фальсификации должно основываться «содружество славы», к которому нас склоняют пропагандисты «новой исторической политики»? Разве четырех десятилетий лжи об истории не достаточно? Разве мы снова должны обратиться ко лживому самовосхвалению? Разве таким образом мы должны преодолеть «кризис полонизма», что было обещано нам одним из политиков правящей сегодня партии?

«Муза истории кротка, учена и непретенциозна, - писал Лешек Колаковский, - однако когда она чувствует себя покинутой и заброшенной, она ищет отмщения и ослепляет тех, кто ею пренебрегает».

 

XIV

Во время погребения жертв келецкого погрома раввин Кахане воззвал к польским епископам: «Обращаемся к вам перед лицом этой новой трагедии, чтобы наши весомые и полные достоинства слова сокрушили окаменевшие сердца»...

Однако сердца польских епископов не были окаменевшими. Эти сердца были полны боли и сочувствия по отношению к преследуемым солдатам Армии Крайовой, к деятелям ПСЛ, к людям, вывезенным в глубь Советского Союза, к жертвам Катыни и ГУЛага, к шестнадцати руководителям подполья, которых, коварно заманив в ловушку лживым «словом чести советского офицера», вывезли в Москву и там осудили на бесчестном процессе. Сердца польских епископов были полны сочув­ствия ко всем оболганным и принуждаемым ко лжи, падшим и шантажируемым, к заключенным, пытаемым и убиваемым.

Мы совершенно уверены, что сердца епископов сострадали всей этой человеческой боли, что епископы постоянно размышляли по поводу «окаменевших сердец» всех тех людей, которые в молчании допускали насилие над Польшей, не раз оправдывая его и как бы поддерживая несправедливыми обвинениями.

Повторим, раввин Кахане еврейскую общественность к осуждению этого насилия не призывал и сам никогда его не осудил.

Существует, полагаю, такое явление, которое я бы назвал «эгоизмом боли». Боль всегда эгоистична, так переживаем мы собственные страдания, страдания своей семьи, своих друзей. Эгоистична и боль коллективная - боль тех, кто связан с нами общностью исторической судьбы, памяти, наследуемых ценностей, общностью смысла и веры в нашу бессмертную отчизну.

Мы переживаем эту боль вместе с другими внутри нашей духовной родины. Когда наша родина порабощена и память о ней выкорчевывается, когда наши ценности попираются, а наш народ убивают, тогда - переполненные собственной болью - мы не думаем о несчастье других, только ожидаем, что эти другие будут нам сострадать.

Но этого обычно не происходит и не может произойти, ведь у них - собственный «эгоизм боли», своя попранная общность, свои претензии к миру, который им не сострадает. И мы испытываем горечь, а потом и неприязнь к тем другим, а тех других охватывает такая же горечь и неприязнь. Неприязнь еврея к поляку, который не пережил Холокоста так, как еврей. Неприязнь поляка к еврею, который не сочувствует порабощению Польши коммунистами. Заключенные в твердынях своей памяти и собственной боли мы даже не замечаем, как неприязнь и боль превращаются в ненависть и возмездие.

Известный венгерский писатель, внимательный хроникер тех лет, наблюдатель людей, потерпевших поражение в войне и напуганных призраком большевизма, писал: «Ненависть своим горячим и смердящим, как падаль, дуновением вырвалась из людей и против людей, как будто кто­то неосторожно, не желая, поднял крышку, прикрывающую адский котел. Ненависть - но почему? Потому что другой выжил. Потому что не страдал так и столько, как я. И потому что тот, кто страдал, не получил немедленного удовлетворения. Ненависть, потому что всего не хватает - любое наказание и любая компенсация недостаточны. Потому что нет такого страшного осуждения, какого заслуживает этот мир».

Погруженные в «эгоизм боли», солидарные в этом со своей общиной, мы не хотим и не умеем сочувствовать чужой боли. Доклад епископа Качмарека является иллюстрацией такой неспособности к сочув­ствию. Этот доклад объясняет, почему Епископат разделил точку зрения епископа Качмарека, а не епископа Кубины.

Что с того, что позиция епископа Качмарека построена на фальшивых основаниях, - в его среде в минуту хаоса и террора она разделяется всеми. Что с того, что она была несправедливой, если она основывалась на патриотическом и отважном сопротивлении советизации Польши, а это тогда для противников коммунизма было самым важным. Кристина Керстен справедливо заметила, что после келецкого погрома Церковь оказалась перед «дьявольской альтернативой» - либо включиться в пропагандистскую кампанию коммунистов, либо самой стать предметом нападок в качестве «несущей общую ответственность - хотя бы только морально - за преступление». Как же тут удивляться недоверию и осторожности епископов? И однако...

XV

И однако по-прежнему в докладе епископа Качмарека шокирует убежденность, будто «огромное большинство евреев искренне распространяют коммунизм, работают в пресловутых службах безопасности, арестовывают, издеваются над арестованными и убивают их», так что Церковь не может осуждать антисемитизм «по принципиальным причинам», ибо «ненависть к евреям обоснована», а «поляки и католики имеют к евреям веские претензии».

Трудно найти более выразительную иллюстрацию образа мысли антисемитов в послевоенной Польше. Достаточно отождествить евреев с «палачами из СБ», чтобы очистить собственную совесть от греха антисемитизма. Так, оправдывая себя, можно перебросить тяжесть греха на евреев, сделав виновниками келецкого погрома их самих. Благородная по намерениям защита пастырем своей паствы преображается в дискурс ненависти по отношению к жертвам и полного отпущения грехов самому себе.

Тем временем, повторим за Лешеком Колаковским, «наш опыт зла основан, прежде всего, на осознание зла в себе, а осознание собственного зла - это переживание вины. <...> Без способности к осознанию своей вины мы не можем быть людьми в полном значении этого слова. Без нее мы теряем ощущение зла и, a fortiori (тем более. - Прим. пер.), само различение добра и зла».

Несомненным злом - особенно сразу же после Холокоста - было недооценивать ненависть к евреям и оправдывать антисемитизм как форму антикоммунизма. Этого зла не заметил летом 1946 года пастырь келецкой овчарни.

Минули годы, наступило время понтификата Иоанна Павла II. Свои­ми прекрасными великодушными поступками он проторил путь новому мышлению в том, что касалось антисемитизма. Дух этого понтификата проявился в Пастырском послании польских епископов по случаю 25-летия оглашения соборной декларации «Nostra aetate»³² . В этом послании, прочитанном с амвонов в январе 1991 года, епископы заявили: «Особенно скорбим мы о тех католиках, которые каким­либо образом способствовали смерти евреев. <...>. Даже если только один христианин мог помочь, но не подал руки помощи еврею в беде или способствовал его смерти, мы должны просить прощения у наших сестер и наших братьев евреев. <...> Мы выражаем также искреннее сожаление по поводу всех случаев проявления антисемитизма, которые когда­либо или кем­либо на польской земле были совершены».

По прочтении этих слов, прекрасных и благородных, следует повторить: епископ Теодор Кубина был первым.

XVI

Разумеется, все вышесказанное не освобождает от ответа на вопрос о многозначных отношениях между еврейской общиной и советским коммунизмом. Традиционное еврейское сообщество было естественным образом антибольшевистским, ибо было враждебно системе, которая преследовала и уничтожала еврейскую религиозную жизнь, а кроме того ликвидировала все формы рыночной экономики и частной собственности. Однако, с другой стороны, еврейское сообщество видело в сталинском Советском Союзе государство, боровшееся с гитлеровским рейхом, и каждый день этой борьбы укреплял надежду уничтожаемых в рамках «окончательного решения» евреев. Разве при этом можно удивляться этой двойственности евреев?

Иной проблемой было «зло коммунизма», носителями которого были коммунисты еврейского происхождения и с еврейскими именами. Таких в 1946 году было немало. Описание и разоблачение их мерзостей и преступлений - необходимая форма расчета с наследием тоталитарной диктатуры. Однако зачастую такой расчет с прошлым производили критики коммунизма, также носившие еврейские имена, за что они, в свою очередь, подвергались яростным антисемитским нападкам теперь уже коммунистической пропаганды. Ведь антисемитизм может скрываться под маской как коммунизма, так и антикоммунизма, всегда обнаруживая характерные черты - апелляцию к стереотипу враждебного, демонического и отвратительного еврея, обвиняемого во всем мировом зле.

Когда обращаешься к этим прошедшим временам, к тогдашним людям и их интеллектуальным поражениям, необходимо, я думаю, сделать усилие, чтобы понять чужой опыт, постараться вникнуть в чужое положение, взглянуть на мир глазами Иного, Другого. Еврейским взглядом как свою собственную увидеть польскую драму пленения. Польским - как свою собственную еврейскую драму Холокоста. То, что было почти невозможно в те времена, необходимо сделать сегодня.

С тем большим почтением смотрим мы теперь на уникальную по своей чистоте позицию епископа Кубины. В его послании есть милость к слабым и ободрение преследуемых - эти две важнейшие ценности человеческого существования. Над свежей могилой жертв погрома епископ Кубина высказал несколько истин - очевидных, но в тех условиях трудных для выражения: нельзя мучить и убивать людей только потому, что они - евреи; что «еврейское ритуальное убийство» является достойным презрения вымыслом антисемитов; что ненависть антисемита ведет к преступлению.

Епископ Кубина знал - или только ощущал мудрым сердцем, - что реакцией на погром не может быть поиск оправдания для озверевших людей.

В докладе епископа Качмарека мы читаем, что участники погрома - это «мирные люди», католики, представители мелкой буржуазии, а не «озлобленные жизнью безработные или нищие». С уверенностью можно сказать: так и было. Они не были закоренелыми убийцами. Однако, если эти «мирные католики» настолько сильно ненавидели евреев, что убивали их, искренне веря в «ритуальные убийства» и не принимая коммунизма, то любой уважаемый в обществе человек (учитель и писатель, политик и священник) должен был бы спросить свою совесть: все ли он сделал, чтобы не допустить преступления, созревшего в растленных умах этих «мирных католиков»? Предупреждал ли он их достаточно часто и однозначно об опасности подобного образа мысли? И нет ли в случившемся его собственной вины?

Ибо даже если погромный антисемитизм и был в те годы формой антикоммунизма и патриотизма, то это был патриотизм деградировавший, сравнимый с «патриотизмом» шмальцовников, убежденных, что Гитлер вместо поляков разрешает «еврейский вопрос», а сами они помогают Польше, когда шантажируют и доносят на укрывающихся на арийской стороне евреев.

Епископ Кубина отверг этот выродившийся патриотизм во всех его проявлениях и стал голосом Церкви, предостерегающей от «антисемитского патриотизма». Голосом священника, который неконъюнктурно встает против зла. Не раз так бывало, что жертвы чувствовали себя одинокими и оставленными Богом, но Церковь вставала на их защиту, помня о вечном призыве Иисуса с креста.

В такую минуту епископ Теодор Кубина не хотел повторить жест Пилата.

Перевод с польского Бориса Филиппова

Библиография

Gryz R. Stanowisko Kościoła katolickiego wobec pogromu Żydуw w Kielcach. Stan badań // Nasza Przeszłość. Studia z dziejow Kościoła i kultury katolickiej w Polsce. T. 93. Krakуw, 2000.

Jechiel Alpert. Zeznanie złożone dn. 4 sierpnia 1967 w Halamie (Izrael). Подготовила Ида Финк. Машинопись.

Micgiel J. Kościoł katolicki i pogrom kielecki // «Niepodległość», T. 5. N. Y., 1992.

Modras R. Kościoł katolicki i antysemityzm w Polsce w latach 1933-1939. Kr., 2004.

Szaynok B. Pogrom Żydow kieleckich 4 lipca 1946. Wstęp: K. Kersten. W-wa, 1992.

Związek J., ks. Biskup Teodor Kubina. Rodak świętochłowicki - pierwszy biskup częstochowski. Referat wygłoszony na uroczystej sesji Rady Miasta Świętochłowice 3 lutego 2001 z okazji 50. rocznicy śmierci ks. bp. Teodora Kubiny// Wiadomości Diecezjalne Archidiecezji Katowickiej. Katowice, 2001.

 

Благодарность p. Барбаже Энгелькингу-Бони за предоставление показаний Е. Альперта

 

^{Сноски:}

¹ Статья опубликована в «Gazeta wyborcza», № 129, 28 сентября 2006 года.

² Станислав Мусял (1938 - 2004) - католический священник-иезуит, богослов, философ и публицист. В 1986 - 1995 гг. секретарь Комиссии Епископата Польши по диалогу с иудаизмом. (Здесь и далее примечания переводчика.)

³ Ян Блоньски (1931 - 2009) - литературовед и литературный критик, эссеист и переводчик. Профессор Ягеллонского университета (Краков).

⁴ «Tygodnik Powszechny», № 2,1987.

⁵ Во время краковского погрома (11 августа 1945 года) убит один человек (по другим данным, пять); разбиты и разграблены синагога, магазины и квартиры в районе бывшего гетто (Казимеж).

⁶ Речь идет о военном положении (1981-1983).

⁷ Новая историческая политика - идеологическая доктрина, проповедующая агрессивный национализм.

⁸ Ministerstwo Bezpiecze€nstwa Publicznego, на местах Urz?d Bezpiecze€nstwa Publicznego (UB) - Служба публичной безопасности, или СБ. Аналог советского МГБ.

⁹ Речь идет о результатах референдума 30 июня 1946 года. Как утверждают историки, под руководством офицеров советского МГБ были сфальсифицированы 5994 протокола окружных комиссий и подделано 40 тыс. подписей членов этих комиссий.

¹⁰ С 1944 по 1956 годы во время антисемитских погромов в Польше погибли 2 тыс. человек.

¹¹ Так в Польше времен оккупации называли людей, специализирующихся на выслеживании евреев, которых они выдавали немцам за плату. Как правило, шмальцовники сначала шантажировали евреев и получали плату с них, а когда источник иссякал, выдавали их гестапо.

¹² Ребенок исчез 1 июля 1946 года и, возвратившись через два дня, рассказал, что его похитили и спрятали евреи, намереваясь убить (позже в ходе расследования выяснилось, что мальчик был отослан отцом в деревню, где его научили, что он должен рассказывать).

¹³ Владислав Андерс (1892 - 1970) - польский генерал, создавший и возглавивший Польские вооруженные силы в СССР, т. н. Армию Андерса (1941 - 1942), командующий 2-м Польским корпусом на Западе.

¹⁴ ППС - Польская социалистическая партия. Правящая партия.

¹⁵ ППР - Польская рабочая партия. Правящая партия.

¹⁶ ПСЛ (Польское строництво людове) - крестьянская партия. Находилась в оппозиции.

¹⁷ НСЗ (NSZ) - Narodowe Si?y Zbrojne - правое националистическое военное образование. В 1942 г. откололось от Армии Крайовой.

¹⁸ Станислав Миколайчик (1901 - 1966) - польский государственный и политический деятель, лидер ПСЛ.

¹⁹ Чеслав Качмарек (1895 - 1963) - правящий католический епископ Келецкий.

²⁰ 21 июля 1944 года в освобожденном Советской Армией городе Люблине было провозглашено создание Польского Временного правительства национального единства. Отсюда - «люблинская власть».

²¹ Речь идет о террористическом акте (22 июля 1946 года) против расположенного в Отеле царя Давида командования английских войск в Палестине. Были убиты 91, а ранены 45 человек.

²² Август Хлонд (1881 - 1948) - архиепископ­митрополит Гнезненский и Варшавский (1946 - 1948), кардинал, примас Польши.

²³ В 1950 году епископ Чеслав Качмарек был арестован, под пытками «признался» в предъявленных ему обвинениях и в 1953 году на «открытом» процессе был осужден на 12 лет как агент Ватикана и американского империализма. В 1957 году освобожден из заключения и вернулся в свою епархию.

²⁴ Давид Кахане (1903 - 1998) - до Второй мировой войны был раввином одной из синагог Львова, узник нацистского Яновского концлагеря, откуда бежал (1943) и укрывался во дворце митрополита Андрея Шептицкого, а затем в греко­католическом монастыре. После войны главный раввин Войска Польского. В 1950 году эмигрировал в Израиль.

²⁵ Речь Посполитая - дословный перевод с латинского на польский сл€ова Республика. В польском языке употребляется в основном по отношению к современному польскому государству.

²⁶ Аковцы - члены Армии Крайовой (АК), вооруженных сил польского подполья во время Второй мировой войны.

²⁷ Теодор Кубина (1880 - 1951) - епископ Ченстоховский.

²⁸ Уездный: повят - уезд.

²⁹ Роман Дмовский (1864 - 1939) - польский политический деятель и публицист. Последовательно выступал за создание мононационального польского государства, депортацию евреев и насильственное ополячивание немцев и украинцев.

³⁰ Речь идет о событиях 10 июля 1941 года (в период немецкой оккупации), когда местные жители польского местечка Едвабно согнали полторы тысячи евреев - женщин, стариков, детей - в овин и заживо сожгли.

³¹ Речь идет о напавших на Польшу в сентябре 1939 года нацистской Германии (1 сентября) и Советском Союзе (17 сентября).

³² «Nostra aetate» - декларация Второго Ватиканского собора об отношении Католической церкви к нехристианским религиям. Утверждена папой Павлом VI 28 октября 1965 года.

 

http://magazines.russ.ru/continent/2010/145/mi14-pr.html