В последние годы многие исследователи и журналисты все чаще начинают сравнивать Россию с Советским Союзом: говорят о вновь ставшей неприкасаемым классом бюрократии, об однопартийной системе, демонтаже демократических норм, "телефонном праве", атаках на свободу слова и даже о возрождении "русского империализма". Путинскую эпоху уже уподобляют периоду брежневского застоя. Однако вряд ли что-нибудь может быть более ошибочным, чем подобные суждения.

В последние годы многие исследователи и журналисты все чаще начинают сравнивать Россию с Советским Союзом: говорят о вновь ставшей неприкасаемым классом бюрократии, об однопартийной системе, демонтаже демократических норм, "телефонном праве", атаках на свободу слова и даже о возрождении "русского империализма". Путинскую эпоху уже уподобляют периоду брежневского застоя. Однако вряд ли что-нибудь может быть более ошибочным, чем подобные суждения.

Российская Федерация 2000-х годов - это не Советский Союз конца 1970-х. С одной стороны, у них много похожего. На место вертикально выстроенной КПСС пришла партия "Единая Россия", на 46% укомплектованная чиновниками разных уровней. Место Верховного Совета заняла Государственная Дума, избираемая по партийным спискам, заранее утверждаемым в Кремле. К выборам допускаются только те партии, которыми власть умеет управлять. Митинги несогласных жестоко разгоняются милицией. Телевидение открыто цензурируется. Суды выносят выгодные власти или нужные ей в данный момент решения. В экономике Россия стала еще более "позднесоветской": ее экспорт состоит из нефти, газа и иного сырья уже не на 55%, как при Брежневе, а на все 80%. Зато бюрократов в стране с 142 миллионами населения уже в 1,2 раза больше, чем было в СССР с его 287 миллионами граждан. И в рядах российских милиции и служб безопасности сегодня задействовано больше людей, чем было во всем Советском Союзе. Все крупнейшие корпорации прямо или косвенно контролируются государством. Во внешней политике крах СССР рассматривается как "геополитическая катастрофа ХХ века", а суверенитет постсоветских государств воспринимается как относительный.

С другой стороны, сегодняшняя Россия радикально отличается от Советского Союза. Каким бы уродливым ни казался правящий режим, он возвышается над парадоксально свободной страной. Россияне беспрепятственно выезжают из страны и возвращаются в нее; более 5 миллионов живут за границей, не теряя российского гражданства. Россия открыта миру экономически (внешнеторговый оборот по итогам 2009 года составил в пересчете по рыночному курсу валют 40,7% ВВП против 37,1% во Франции и 18,3% в США), культурно и информационно. Западные газеты свободно продаются, а спутниковые телеканалы принимаются во всех крупных городах, где сегодня в общей сложности постоянно живут уже более 300 тысяч граждан западных стран. Интернет, в отличие, например, от Китая, никак не ограничивается. Критика власти больше не опасна, хотя особых дивидендов и не приносит. Российские граждане получили свободу заниматься бизнесом - в стране существуют 1,5 миллиона мелких и средних частных предприятий. Граждане стали собственниками своих квартир, построили почти 4 миллиона частных домов и могут покупать земельные участки любых размеров. Появились частные банки и промышленные компании, чьи владельцы в 2009 году заняли тринадцать из первых ста строк в мировом рейтинге миллиардеров по версии журнала "Forbes".

Современная Россия - уникальная страна. Причудливое переплетение квазисоветских и псевдозападных черт породило ситуацию, в которой, говоря словами российского историка Алексея Миллера, "живя в заведомо не соответствующей демократическим стандартам России, чувствуешь себя лично свободным"[2]. И это действительно так. Путинская модель намного совершеннее брежневской - причем, по меньшей мере, сразу в двух аспектах.

Во-первых, в советское время власть могла доминировать только в закрытой стране и с помощью опоры на идеологию, которая казалась жителям Запада убогой и примитивной, но до некоторых пор разделялась в Советском Союзе многими, если не большинством. Люди в СССР знали о жизни в Европе и Америке немного и при этом ориентировались на великую цель, которую предстояло достичь советскому народу. В такой ситуации коммунистическая верхушка выстраивала авторитарную "вертикаль власти", борясь с инакомыслием и распространением любой информации, любых мнений, оспаривающих ее "руководящую и направляющую" роль, что можно счесть довольно естественным: подобные эксперименты проводились и еще проводятся во многих странах мира.

Сегодня ситуация сменилась на прямо противоположную. Идеология рухнула, а на ее место пришла худшая форма капиталистической беспринципности; никто не ждет достижения новых рубежей в будущем, находя какие-то поводы для гордости и самоуважения в близком или отдаленном прошлом. Россия совершенно открыта, многие ее жители побывали за границей, а образ и уровень жизни там хорошо знакомы россиянам; можно высказывать любые точки зрения, критиковать власть, свободно получать и распространять информацию. И вот в этой среде за последние десять лет многие авторитарные принципы и инструменты брежневской эпохи были восстановлены практически без всякого значимого сопротивления со стороны общества.

Во-вторых, советская система была основана на бедности и распределении самых примитивных благ. Реформаторы времен горбачевской перестройки и западные советники первого демократического правительства России были уверены в том, что преодоление дефицита товаров и появление у людей собственности станут заслоном на пути реванша авторитарных сил. Однако этого не случилось. Экономический рост 2000-х годов, ставший заслугой не путинской власти, а благоприятной глобальной конъюнктуры, повысил уровень жизни граждан и сделал их лояльными режиму, в то время как представители среднего и высшего классов осознали, что безопасность их состояний тоже зависит от политической лояльности. В итоге была совершена уникальная для современного мира сделка по обмену экономического благосостояния на политическую "стабильность", которой очень гордится бывший президент и нынешний премьер-министр Владимир Путин и которую считает своей главной заслугой перед страной. Для поддержания этой "стабильности" правительство защищает национальных производителей таможенными барьерами, избегает (при декларативном желании) вступления во Всемирную торговую организацию и позволяет десяткам тысяч коммерческих структур пользоваться преимуществами квазимонопольного положения на рынках. Стремительный рост издержек (внутри России металлы и строительные материалы стоят дороже, чем на мировых рынках, а себестоимость добычи газа в 2000-2009 годах выросла более чем в 7 (!) раз) приводит к повышению розничных цен до европейского уровня, что отчасти компенсируется перераспределением в пользу малообеспеченных граждан нефтегазовых доходов.

Таким образом, современному поколению российских лидеров удалось создать модель, о которой их коммунистические предшественники не могли и мечтать. Они поставили под практически полный контроль гигантские богатства страны; во много раз повысили благосостояние чиновников, которые стали базой для доминирования правящей элиты; de facto упразднили свободные выборы и отменили право на демонстрации и забастовки; сделали судебную власть зависимой от правящей бюрократии и, по сути, породили отделенное от народа сообщество, живущее на закрытой территории и даже по городским улицам перемещающееся без соблюдения каких-либо правил. При этом режим допустил немыслимые для советского времени свободы слова и передвижения, позволил гражданам заниматься бизнесом, иметь значимую частную собственность и даже критиковать правителей как заблагорассудится. Мы получили свободное общество с авторитарной властью - симбиоз, невозможный с точки зрения классической социологической теории. Что же это: преходящая аномалия или свидетельство ошибочности представлений, которые казались неоспоримыми многие десятилетия?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует понять, почему российское общество согласилось с ограничением свобод, которым оно было так привержено в годы перестройки? Ответ видится мне в обесценивании коллективных действий. В свое время выдающийся польско-британский социолог Зигмунт Бауман назвал жизнь современного человека "процессом индивидуального решения системных противоречий"[3]. Если говорить предельно кратко, секрет путинской России состоит как раз в резком расширении "социального пространства", на котором гражданам позволено индивидуально решать системные противоречия.

Масштаб и непреодолимая сила перестройки, инициированной в 1985 году, были обусловлены составом ее сторонников, которые в иных условиях никогда не смогли бы действовать в унисон. Советская система не позволяла проявить себя слишком многим, слишком разным людям и социальным группам. Носители взглядов, отличающихся от общепринятых, преследовались; инициативы были наказуемы; альтернативная культура зажималась; религиозная жизнь подавлялась; люди не могли выехать за границу, узнать правдивую историю собственной страны, в полной мере проявить свою национальную принадлежность. Профессор-атеист и истово верующий православный крестьянин имели почти равные основания быть недовольными системой - так же, как имели такие основания ортодоксальный еврей и великорусский шовинист. При этом "индивидуальные ответы" на существовавшие вызовы, по сути, были невозможны: границы закрыты, самиздат запрещен, религиозное и этническое самоопределение подавлено. На все это наслаивались уравнительное распределение, убогая экономика, работавшая сначала на оборону и лишь потом - на удовлетворение минимальных потребностей граждан, и система партийно-советской бюрократии, требовавшая согласования почти каждого шага и делавшая крайне некомфортной жизнь несогласных.

Как только Михаил Горбачев заговорил о переменах, у него нашлись миллионы сторонников. Некоторые хотели реформы и обновления системы, некоторые требовали ее полного разрушения, но все понимали: никто не решит своих частных проблем, не упразднив рамок, сковывавших общество в целом. Поэтому шахтеры - которые ныне сотнями гибнут в забоях от нежелания владельцев шахт раскошелиться на нормальное оборудование - с энтузиазмом выступали вместе с первыми кооператорами за радикальные перемены, а местечковая бюрократия, не имевшая возможности "развернуться", бросала на стол партбилеты и провозглашала независимость национальных республик. Система, не устраивавшая почти всех, не могла выжить.

Современная российская система не повторяет ошибок советской. Во-первых, она исторгла из себя миллионы активных граждан, покинувших страну в конце 1980-х и на протяжении всех 1990-х годов, - людей с активной жизненной позицией, которые практически наверняка пополнили бы ряды диссидентов нового типа. Во-вторых, она открыла перед массой жителей возможность обогащения, самореализации в бизнесе, горизонтальной и вертикальной мобильности, а также дала право свободно покидать страну и возвращаться в нее. В-третьих, она нашла тонкий баланс интересов и возможностей, позволив талантливым и активным зарабатывать деньги в коммерческом секторе, а тупым, но исполнительным - в рядах коррумпированной бюрократии. В-четвертых, она разрешила чиновникам низовых уровней вершить произвол в тех пределах, в каких это не противоречит устоям системы. И не нужно списывать ее успехи на разнузданную пропаганду - последняя на подобном фоне выглядит, скорее, излишней и искусственной. Это советской власти приходилось тратить огромные усилия на убеждение граждан в том, что она лучшая из лучших. Сегодня этого можно не делать просто потому, что в России не осталось граждан. Ее в основном населяют люди, желающие есть и спать, зарабатывать деньги и свободно действовать в своем ограниченном пространстве, видеть реалии другого мира, но удовлетворяться и даже гордиться своими реалиями. Обычная жительница провинциального российского городка, приехавшая впервые в Париж, сказала экскурсоводу: "А в Москве-то машины куда покруче будут!". Даже в том, что ей самой никогда не будет принадлежать, она видит плюс - а не минус - собственной страны. Путин может спать спокойно. Под ним абсолютно деструктурированное общество, liquid postmodernity, структура, не способная к самоорганизации и не имеющая общих задач и единых целей.

Почему же новое российское общество оказалось таким текучим и дезинтегрированным? Ответ кроется, на мой взгляд, в особом характере его элиты и тех "социальных лифтов", которые в нем сформировались. Если в большинстве не только западных, но и успешно модернизирующихся обществ существуют несколько элитных групп (политическая, предпринимательская, интеллектуальная, военная и так далее), то в России в период перехода к рынку их разделенность оказалась утраченной. Некоторые (ученые и военные) на время стали ненужными, их труд практически перестал оплачиваться, а общественные ценности сместились в сугубо материалистическую область. Другие (например публичные политики) на время оказались наедине с народом, требовавшим от них тех благ, которых они не могли ему дать. Бизнес же, чья элита сформировалась в основном отнюдь не на основе меритократических принципов, стал определять социальные ценности и по мере своего усиления проникать во властные структуры. На этом первом этапе - в основном завершившемся к началу 2000-х годов - государственный аппарат был в значительной мере зависим от бизнеса, но далеко не всегда жил по его идеологическим принципам.

Катастрофа случилась именно в последние десять лет. Вместе с Путиным к руководству страны пришли относительно молодые люди, стремившиеся к обогащению и только к нему, уже понявшие, какие возможности для этого открывает государственная власть. Бизнесмены, ранее пришедшие во власть, в мгновение ока стали нежелательными - власть сама стала главным предпринимателем. Начал формироваться как государственный бизнес (именно в первые годы путинского правления многие крупные компании вернулись под контроль государства, а позднее возникли и государственные корпорации), так и бизнес чиновников (и на федеральном, и на региональном уровнях). Если в 1990-е годы мало кого удивляло, что губернатора содержала та или иная банковская или промышленная группа, то в 2000-е считалось нормальным, что через пару лет после назначения нового главы региона или министра его родственники и друзья начинают контролировать заметную часть территориального или отраслевого бизнеса. Вскоре по тому же пути пошла и элита "силовиков". В итоге милиция стала самым коррумпированным институтом, приватизация ненужного военного имущества сделала чиновников Минобороны миллионерами, а цены закупок военной техники и снаряжения выросли за десятилетие в 8-11 раз (!). И сегодня покупка во Франции готового вертолетоносца "Мистраль" обходится дешевле, чем постройка в России катера береговой охраны. Немного времени потребовалось и для того, чтобы деньги и только деньги стали основным предметом вожделения и в среде ученых и журналистов.

К концу 2000-х годов сформировался главный базовый принцип новой российской реальности: свободная конвертация власти в деньги и собственность и обратно. Элита стала консолидированной и единой. Это элита власти, воспринимающей собственную деятельность не как служение обществу, а как вид бизнеса. Парадоксально, но эта элита довольно открыта: в нее постоянно кооптируются все новые люди, а некоторое количество тех, кто покидает властные коридоры, посвящают себя "чистой" коммерции. Поэтому европейцам, с недоумением наблюдающим за неэффективностью российской бюрократии, следовало бы перестать изумляться: наша бюрократия на деле очень эффективна - просто у нее иной критерий эффективности и иные представления о должном.

Сегодня можно с уверенностью сказать: Россия - совершенно особая социальная общность, живущая по своим законам и правилам. Это не слепок с западной демократии, немного "не дотягивающий" до оригинала. Это не восточная деспотия, немного "скорректированная" с учетом европейской истории ее подданных. Это не "воскресший" Советский Союз с его вселенской идеологией. Это не образец "авторитаризма развития", потому что экономика страны развивается не от добывающей к постиндустриальной, а ровно в обратном направлении. Это не... Список можно продолжать очень долго.

Современная Россия - это социальная система, сформировавшаяся в результате произошедшего в мире быстрого краха всех ценностных ориентиров и целей, где доминантной выступает примитивная материалистическая мотивация. Путь, который выбрала Россия, был найден ею самой, но в мире, менее циничном и меркантильном, чем нынешний, он вряд ли бы состоялся. Без готовности европейцев покупать российские нефть и газ у любых полукриминальных посредников, без радостного желания западных политиков трудоустроиться в "Газпром", без готовности инвесторов вкладывать деньги в спекулятивные пузыри на российском фондовом рынке и рынке недвижимости, без оффшоров, через которые российские предприниматели и чиновники - первые открыто, а вторые инкогнито - владеют сегодня почти 70% крупных промышленных предприятий в стране, путинская Россия не смогла бы существовать. И то, что она существует, - не случайность, а закономерность. И она будет существовать еще долго, так как недовольство системой во многом картинно. Ведь нелояльным гражданам открыты возможности для неполитической реализации или свободного выезда из страны; а тем, кто хочет продолжать возмущаться, не запрещают даже этого - просто у них почти нет аудитории, которую эти протесты могли бы на что-то подвигнуть.

Россия начала XXI века - это общество, с предельной прямотой реализовавшее те циничные принципы, которые в менее заметной форме присутствуют и в современных западных странах: примат денег в "эру потребления", условность культурных норм, продажность всех и вся, управляемость толпы, широкое применение технологий массового зомбирования. Единственная проблема этой системы заключена в том, что она не способна порождать интеллектуальный класс и генерировать знания, которые, как никогда ранее, востребованы в современном мире. Интеллектуальный класс не нужен стране, где главным ресурсом являются природные богатства, но может потребоваться в будущем, когда глобальная экономическая конкуренция станет еще более жесткой. Этого не видел и не видит Владимир Путин, но хорошо понимает Дмитрий Медведев - безусловно, самый разумный человек путинской "команды". Он не хочет демонтажа сложившейся системы, но понимает, что она мало совместима с технологическим прогрессом. Начнет ли он реальные реформы? На этот вопрос сейчас никто не в состоянии ответить. Но можно ли изменить систему, не разрушая ее? Как ни печально это прозвучит для либералов и демократов, шансов на это в нынешней России куда больше, чем в России позднесоветской...

______________________________

1) Настоящий материал представляет собой расширенную версию статьи, первоначально опубликованной на французском языке в: Le Monde Diplomatique. 2010. Octobre. P. 4-5.

2) Миллер А. От демократии XIX века к демократии XXI-го: каков следующий шаг? // Демократия и модернизация: взгляд из XXI столетия / Под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Европа, 2010. С. 101.

3) См.: Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002. С. 86.

http://magazines.russ.ru/nz/2010/6/i12.html